Крайний

      Слава честно обещал себе, что это в последний раз. Потом сравнивал свои обещания с попытками курильщиков отказаться от сигарет. Это последняя сигарета… И вот эта тоже. Пачка закончится — и тогда точно все. В случае Славы, он считал бы всё пачками презервативов. Но упаковка заканчивалась и откуда-то появлялась новая. Мирон курить-то бросил, а вот покупать гондоны не перестал, так и мотыляло Славу от одной законченной к другой начатой.       Вот сегодня точно всё. Слава так решил. Ещё разочек — и всё, и никаких больше встреч. Слава остановился у подъезда, достал из кармана мятую пачку сигарет и привычно чиркнул зажигалкой — Мирон опять будет ворчать, что табаком воняет, ну хрен с ним. Курево помогало привести мысли в порядок и заглушало понимание всей гадости действительности — эффект розовых очков с очень тонкими хрупкими стеклами. Слава в этих очках в квартиру Мирона заходил, а выходил уже в одной оправе: стекла бились на первых минутах. Впрочем, он привык.       Однажды Слава понял, что пропал. Так буднично отметил, что всё, пиздец потрахушкам без обязательств. Он изначально ничего копать не хотел: боялся докопаться до истинных мотивов этих свиданий с жидом. Мотивы Мирона он знал, с самого начала знал: напряжение сбросить, а он, Славка, вроде как и не против. А Мирон только за. Переплелись разок в кровати, потом ещё пару раз — и покатилось, понеслось под откос под бьющее в висках: в последний раз.       Слава как раз борщ наворачивал, наваристый такой, с пампушками — подходящее занятие, чтобы подумать о своих мотивах под Яныча-то лечь. Прям вот тот самый момент, чтобы сообразить, что все — влип. В Мирона свет Яновича вляпался.       Слава затянулся и хихикнул — вляпался, точнее и не скажешь.       Как-то так получилось, что каждый последний раз становился крайним.       Слава-то границы дозволенного давно уже перешёл со своими диссами, постиронией, пургой всей этой, помогающей пнуть побольнее, но Мирон хрен на его выкрутасы забил. И морду свою длинноносую кривил — ну да, куда уж ему, императору, до простых смертных. Слава настойчиво себя правым считал, хоть убей. Жидок тот ещё мудак, и любовь к себе у него выше Останкинской башни. Да, так все и было.       А теперь Слава стоял, курил под подъездом и думал, в какую жопу катится его жизнь.       В прихожей его потянули на себя, вжали в стену, помогая стащить куртку и разуться, и Славу закрутило в вихре зажиманий, поцелуев и укусов. Мирон пах морем и желанием заняться сексом. Слава эти запахи различал на грани животных инстинктов. Безошибочно.       Слава покосился на залепленное широким пластырем запястье Мирона — еще одна татуха, что ли? — в голове все плыло, мысли перемешались в какое-то ризотто из местной забегаловки. Мерзкая рисовая каша с вкраплениями кукурузных зерен.       Мирон смотрел на него и нервно облизывал губы — красные, воспаленные от поцелуев, обветренные, с размякшими от слюны корочками, — и у Славы бухнуло слева, упало в желудок, камнем рухнуло вниз. Блядство в глазах Фёдорова искрилось, незамутненное, чистое, как талые воды ледника — Славе захотелось завыть и спрятаться куда-нибудь подальше, забаррикадироваться от этого взгляда дымом травы, водкой и черт знает чем ещё. Всё он успеет, только погостит у Мирона ещё разок — и всё. Он решил.       «Последний раз, — тоскливо подумалось Славе. — Всё, еврейчик, хорош баловаться». — Ты так и будешь на меня пялиться, карлица? У тебя только на тех, кто выше тебя, встает? Комплекс Наполеона? — Славу несло, Славу тащило и расплющивало от возбуждения, от запаха шампуня Мирона, от усмешки, исказившей некрасивое лицо Фёдорова. — Ага, люблю больших мальчиков, — легко согласился Мирон и схватил Славу за полувставший член, прямо через ткань штанов облапал, задвигал рукой сноровисто, и Слава понял, что окончательно утонул. В воду талых ледников нырнул и сердце своё заморозил. — Ебать их люблю, чтобы аж скулили, Слав.       Мирон ухватил Славу за загривок, надавил, чтобы дошло побыстрее: сегодня хочется пожёстче, без всяких нежностей. Как будто когда-то иначе было. Выбирай между жёстко и жёстко — аж глаза разбегаются.       Мирона хотелось целовать, Славе бы хватило только рук и губ — вполне хватило, может, и спрыгнуть с зависимости от Мирона полегче будет.       Мирон всматривался испытующе, аж на цыпочки приподнялся, мимику изучал, физиогномист хренов. Фёдоров щурился хитро и продолжал растягивать губы в покровительственной улыбке, наблюдая за Славой. — Упиваешься властью, пока дрочишь чужие хуи? — буднично осведомился Слава.       Мирон рассмеялся и беззастенчиво полез в штаны. Ему Славины выпады словно мёртвому припарки, он привык. Слава тяжело вздохнул и доверчиво уткнулся Мирону в плечо, губами тёплой кожи коснулся, извиняясь. — В рот возьмёшь? — прошептал Мирон и прошёлся с нажимом по уздечке. — Сосать любишь, а, Славочка? Зубки-то острые, да, Славик? А потом куда что девается, когда присовывают? — Пошёл нахуй! — беззлобно огрызнулся Слава, чувствуя, как Мирон лапает его за задницу и стаскивает между делом штаны.       Пусть что хочет говорит, сейчас вот ничерта не обидно, сейчас, наоборот, возбуждает, и эти подначки про хуи до одного места вообще.       Мирон молча сполз на пол, и Слава застыл, машинально опуская ладонь на шершавую от отросших волосков голову. Мирон поднял на него взгляд, невинно хлопнул ресницами — Славу перетрясло, закоротило от такой обманчивой невинности — и умело взял в рот. Слава зашипел сквозь зубы и уставился широко раскрытыми глазами в потолок, в голове размеренно било метрономом: ну до чего еврейчик, сука, умелый. Сосёт как пылесос, твою мать. — Господи, блядь… Блядь-блядь-блядь, — зачастил Слава, когда Мирон с особым нажимом провел языком по всей длине члена и старательно втянул щёки, создавая максимум трения.       Слава так и не понял: то ли Мирон и правда умел мастерски сосать, то ли с ним играло осознание, кто именно ему отсасывает, но поджилки предательски тряслись и хотелось смотреть на это бесконечно, оттягивая оргазм насколько возможно. Но Мирон, услышав его короткий речитатив, отстранился, машинально вытер рот от слюны и поднялся. — Бля-а-адь, — разочарованно протянул Слава и наклонился к Мирону, провел пальцем по его губам. — Мягкие такие… Я б тебя целовал и целовал, еврейчик.       Сильный тычок под рёбра немного отрезвил, Мирон глянул колюче, подтолкнул ладонями к постели. — Ебало завали. Лучше раком, Слав, молча.       Слава моргнул пару раз, нервно повёл плечом и спросил, тупо пялясь мимо Мирона куда-то в стенку, пытаясь рассмотреть рисунок на обоях. Ни к месту вспомнилось, что жид ремонт же делал. Слава на это даже внимания не обратил, кому он нужен этот интерьер, когда есть занятия поинтереснее, чем изучение цветовых сочетаний мебели и занавесей. — Чего? — спросил Слава.       Обои оказались фактурными, однотонного молочного цвета. Скучные, в общем, обои.       Мирон сжал губы и уселся на постель. — Не тупите, Вячеслав, сейчас вас будут немножко ебать.       Мирона хотелось или выебать, или задушить, или лечь под него. Слава выбрал третье. Как можно трахнуть Мирона, он так и не смог представить — и никогда не мог, — а мёртвый Мирон Славу трахать будет не способен.       Слава неуклюже встал коленями на мягкий матрас, опёрся на локти и покорно уткнулся лбом на сложенные руки. — Один раз не пидорас, Слав, — прошептал Мирон и с нажимом провёл между ягодиц. — А двадцать с лихуем не считается.       Слава всхлипнул, чувствуя, как трясутся колени, в паху заныло, член предвкушающе дёрнулся. Униженным Слава себя не чувствовал. Как назло, не чувствовал ни унижения, ни пренебрежения: ну, а чей хер только что покоился у Мирона во рту?       Мирон затих, а потом полез опять — холод смазки опалил кожу, — аккуратно и осторожно касаясь входа и смазанно целуя в копчик. — Слава, Славочка, не зажимайся.       Слава молчал и ловил касания — хотелось перевернуться и смотреть на Мирона. — Глубже, — подсказал Слава, когда Мирон аккуратно ввёл палец внутрь. — Только не сразу два, окей? — Окей, — согласился Мирон.       И все было окей, как они и договаривались.       Мирон поцеловал его в висок, по волосам провел рукой, уютный и спокойный. Словно и не он вбивался в Славу, как поршень, словно не он долбил по простате и сцеловывал рваные стоны с раскинутого, раскрывшегося под ним Славы.       Какой он Гнойный? Он просто с душком.       Слава лежал на кровати, оттраханный и опустошенный — последний раз, Вячеслав. Окей?       Слава проснулся рано, вылез из-под одеяла — Мирон что-то недовольно пробормотал и перевернулся на другой бок, — сделал пару шагов и поморщился: последствия бурной ночи дали о себе знать. Посмотрел на умиротворенно сопящего Мирона, и в груди разлилось что-то тёплое и согревающее, словно глинтвейна выпил. На кухне мерно гудел ноутбук и мерцала новогодняя гирлянда, её Слава сам включил вчера, а то что она без дела висит-то? Красиво же… Слава машинально провёл пальцами по клавиатуре, и компьютер ожил, вышел из спящего режима и продемонстрировал яркую заставку с ебалом Евстигнеева.       Слава вздохнул, понимая, что теперь точно не уснёт, и поболтал чайником, проверяя, есть ли в нём вода. Чайник шумел, Слава курил, выдыхая дым в форточку, и косился на компьютер. Пиксельный Евстигнеев улыбался и держал на руках щекастого серого кота. Ну надо же, какая связь со своим бэком: на заставочку поставить это же святое. — Ты чего встал? — проснувшийся Мирон выперся на кухню, закутанный в одеяло, и примостился рядом со Славой. — Стрельну у тебя… — и полез в пачку. — Курить натощак вредно, — робко заметил Слава, хотя сам делал то же самое.       Мирон многозначительно вскинул бровь и чиркнул зажигалкой. — Жить вредно, Слав. От этого умирают.       Слава согласно кивнул. Да, жить вредно, пить вредно, знать Мирона Яновича тоже вредно. — Не болит? — неожиданно спросил Мирон и ухватил Славу за ягодицу. — А то я вчера перегнул, походу.       Слава вздрогнул, едва не уронил окурок.       Мирон плескался в ванной, было слышно, как тугие струи бьют о дно душевой кабинки. Скоро надо было уходить. Последний раз покурить на этой кухне, попивая горячий кофе, и выпрыгнуть в холод, вернуться в съёмную квартиру и забыть, каково это: делить постель с Оксимироном. Мироном. Мироном Яновичем.       Слава, он же высокий и нескладный, и руки у него некрасивые, и ноги долговязые, покрытые тёмными волосками, — не чета Мирону. Мирон, он совсем другой: одни глаза чего стоят и татуировки эти, сакральная хуйня, как говорит сам Мирон. Мирон плескался в душе, и Слава слышал, как журчала вода, била по дну ванны. Во сне Мирон назвал его Ваней, так и сказал: «Ванька, не вертись», и прижал рукой к себе. Слава чувствовал, как кожу лопаток щекочут волоски на груди и коленками Мирон его, Славку, острыми красивыми коленками пинает. — Господи, — тихо пробормотал Слава и крепко зажмурился. — Господи.       Внутри что-то дзынькнуло, звонко так, и порвалось. Слава подумал о том, что это, наверное, сердце хватануло, может, его сейчас сердечный приступ долбанет? Будет тут лежать дохлый и голожопый — ох и позорище-то. Один плюс — ему самому будет плевать.       Мирон тепло сопел в шею, щекотал дыханием короткие волоски на затылке и вдруг поцеловал сонно и мимолётно. — Ванечка…       Слава выдохнул едва слышно и ещё крепче прикипел спиной к груди Мирона. И уснул нескоро, ожидая очередных и так известных откровений.       Слава отхлебнул кофе и отвернулся к окну — за стеклом искрился розовым рассветом снег. В ванной наступила тишина, накупался, значит. — Не сиди у окна, — Мирон насыпал в кружку с отбитым краем растворимый кофе, залил кипятком и улыбнулся, услышав, как Слава недовольно фыркнул. — Простудишься, Слав, рама сквозит. — Нихуя страшного, — с монитора смотрели Ваня и кот, Слава перевёл взгляд на холодильник, посчитал магнитики, рассмотрел названия городов. — Еврейчик, а у тебя губа не дура, да?       Мирон вопросительно приподнял брови, хлюпнул неэстетично кофе. — Много где бываешь, да? — решил пояснить Слава. — Хорошо зарабатываешь на своих сакральных хуйнях?       Мирон растянул губы в язвительной улыбке, прищурился довольно, словно Слава ему сейчас не ядом в лицо плевал, а хер обсасывал. — Хорошо зарабатываю, Слав, мне хватает. — Это ты молодец, — протянул Слава. — Рим, Лондон, Париж… — Ну ты же всё знаешь, Слав. «Йети» даже зачитывал, да? Думаешь, я не знаю?       Слава кивнул, крыть было нечем. Мирон, уверенный и спокойный, раздражал. Хотелось видеть другого Мирона: злого, циничного, одинокого.       Хотя одинокого он видел, а сегодня даже расслышал. Ванечка. Ваня. Охра. Рудбой.       Рудбой девочек зажимает и трахает по очереди. Как и положено.       Ванечка. — Я не пойму, Слав, ты меня задеть, что ли, хочешь? — проникновенно протянул Фёдоров, и Слава вздрогнул. — Лучше б по-другому задел.       Слава почувствовал, как краснеет. И не от намеков, жирных таких и пошлых, в рот их… В рот их, короче. — Тебе мало, что ли? — проворчал он и спрятался за кружкой.       Закаты, рассветы, Мирон — сука залупоглазая — красивый же, тварь, красивый. И самоуверенный, и целует в висок после секса. Заботливый, сука. — Ну ещё разок-то вывезешь? — Не дам! — слишком быстро предупредил Слава.       Мирон вальяжно привалился спиной к стене, закурил и усмехнулся. — Это мы ещё посмотрим.       Слава одевался быстро, выкатился на лестничную клетку, попутно поправляя куртку и ловя недоуменный взгляд Мирона. Мирон стоял на пороге, наблюдал за выкрутасами. — Я позвоню? — спросил Мирон, и Слава замер, вцепившись пальцами в капюшон толстовки.       Этажом выше хлопнула дверь, где-то громыхнул лифт. — Да, конечно, — согласился Слава и неуклюже засунул руки в карманы куртки.       Неуклюжий, несуразный, неловкий — и куда весь пыл делся? — Слав, — тихо позвал его Мирон и вышел на холодный бетон подъезда босыми ступнями. — Слав.       И Слава шагнул, прижался щекой к шее Мирона — сгорбившийся, высокий и подавленный. — Я позвоню, — тихо прошептал Мирон.       И Слава молча кивнул.