Последний рубеж

Ноябрь 2022 г; Москва. Четыре. В разгоряченном виске отразился пульсом каждый день. Да что там день. Каждый час. Жизнь походила на ее жалкое подобие, насмешку над самим фактом существования, великого и могучего, задуманного Всевышним во имя исполнения какого-то великого замысла. Нет. Не для меня. Я бежала от себя, в панике убегала от одиночества, как щитом прикрываясь ежедневными делами, которых если не обнаруживалось — я их искала, пытаясь отключиться на время от единственной высверлившей дыру в черепе мысли о полной потере контакта и возвращении к жизни, которую я вела до трех фатальных дней моей жизни, проведенных в Санкт-Петербурге в уже ставшем далеким и неизбежно размытым на ленте времени две тысячи восемнадцатом. Три дня, заставивших уверовать в то, что дело сдвинулось с мертвой точки, прежде чем лед снова заковал в оковы неподвижности. Я вновь пошла к черту так, будто ничего и не было. Этих кривых улыбок, тяжести этих рук на моей спине, что я не забывала ни на минуту, похвалы, мнимой заботы, оставленного почтового адреса с приглашением писать. Порой, молчание оставляет больше шрамов, чем произнесенные вслух жестокие слова. Потому что любая открытая ненависть — то, с чем еще можно работать. Эмоции — сигнал об отсутствии безразличия. А с равнодушием и окоченелым сердцем ничего не поделаешь. Факт. Принять. Смириться. Не умею. Из пустоты и равнодушия по факту незнания в пустоту и равнодушие по факту узнавания, письма, искры. И прощай. Пошла ты. Оля заканчивала мой макияж. Только представить. Четыре года назад здесь, в зале Рига, был представлен миру мой первый образ вампира. После я его повторила, когда мы с Сашей снимали промо-ролик к моей книге. И вот… Бог любит троицу. За круглую сумму в несколько моих зарплат он согласился сделать подарок мне на день рождения. Влезть в ненавистную шкуру ненавистного героя восемнадцать лет спустя ради промо-фотосессии к моей книге. Чудеса или происходят сами или на них надо заработать… После поездки в Румынию я ощущала себя живым трупом. Все мечты позади. Кризис среднего возраста, здравствуй. Порывы души? Прощайте. А от словесной эротики рвет кровью с запахом ночи. Тщетно я читала Цвейга, вызывая себя на эмоции. Что-то нарушилось во мне самой, в моем гормональном балансе. Над эмоциональным чувствованием брало верх ответное безразличие, и, шаг за шагом, с грустью умирало все, что во мне было парящим безумной страстью. Острые приступы депрессии, жрущей мое сердце наживую, сменяли спасительные минуты равнодушной апатии. А радость мою он последнюю себе прикарманил четыре года назад, с чашкой шоколада нежно высосав всю кровь чувственного восприятия мира из моих увядающих жил, оставив один лишь подарок на прощание — пресс надгробной плиты на душе весом в тонну, снять который не помогали ни беседы с оставшимися последними друзьями, ни посредственные стихи про Итаку, ждущую, как Одиссей причалит. Но сейчас все это уже не важно. Час съемки, и все снова кончится. Привыкать ли мне терять его снова и снова? Нет. Увы. Руки яростно дрожали, спешно натягивая на себя алый бархат платья. Не пережить бы мне снова нашу Ригу, а костьми там лечь, чтобы только не это снова: ждать полжизни очередную подачку в виде короткой встречи. Эйфория на пару месяцев, нескончаемая могильная плита на душе — десятками лет. И каждый раз надеешься, что этого будет много или хотя бы достаточно. Но не обойдешь свою веру во «всегда и навечно». Ей никогда не будет достаточно. Платье шуршит по полу длинного серого помещения. Вот она дверь. Cross+Studio. Рига. Приятный полумрак обволакивает все органы чувств. Я делаю усилие, чтобы войти внутрь. Одно, второе, третье. Еще шаг. Завидев замершую фигуру в черном, стоявшую ко мне спиной и взирающую на образа, я замерла. Не косплеер ли Антон?.. Черные волосы, забранные в аккуратный конский хвост, черный камзол, черные сапоги на каблуке. Но он оборачивается. Ошибки нет. Не Антон. Ни одна из других подделок. Рывком передвигаюсь на еще три шага, когда слышу это зубодробильное: — Hello, Lora. — Как четыре года назад по телефону из номера Астории. И еще одно. — Happy birthday. Саша зажгла все свечи. Легкий дым окутывает все вокруг. Ночь снаружи фотостудии берет свои права. Съемка проходит как во сне… Сколько этих полуобъятий: достаточно реалистичных для промо. Причин для новых хождений по мукам вскоре. Завершаем мы на троне. Он на троне, водрузив ногу на ногу и меланхолически задумавшись. Я на полу возле. — У ног Хозяина. — Как шутила Саша четыре года назад. Дошутились. В общем-то, я с первого раза дошутилась, рассыпав телефон на запчасти ему под ноги. Я не замечаю, как кончилась съемка. Не замечаю, как ушли мои фотограф и визажистка. Перед глазами оплывает дым от свечей. Или нервная лихорадка. Мы все еще одни. И я все еще на полу, прижавшись щекой к его ноге. — Ты в порядке? — И снова этот участливый голос, умеющий заботиться впустую. — Какая разница? — Мой голос рассеян и пуст. — Ты получал их?.. — Что? — Письма. Их было четыре. Каждый год на твой день рождения я посылала по одному. — Допустим. — Допустим? Ты не можешь не помнить. Не играй хотя бы сегодня. — Получал. Все до единого. Было нечего сказать в ответ. Нечего сказать. Разумеется. Встав с пола, я оборачиваюсь к нему. Медленно. Образ тот же, но возрастные изменения за восемнадцать лет тронули черты, некогда бывшие идеальными. Черты, которые я каждой ночью оплакивала во сне, пока была маленькой девочкой, не претендовавшей ни на что, кроме огромного счастья видеть его на экране. Пока не была женщиной, которой стало нужно все. Не это слепое почитание с бредовыми галлюцинациями, а «всегда и навечно», которое он, конечно же, не мог бы мне дать никогда. Надеялась ли я когда-то, что удовольствуюсь шансом встречи?.. Нет. Я всегда желала большего, просто не надеялась даже на реальность свидания. А после него я еще горела. Сначала идеей о воспаленной страсти, способной спалить дотла, и безумном романе, который отдал бы мне мое «всегда и навечно». Потом жила надеждой, что при повторной встрече я имею шанс надеяться, что она станет не менее теплой, чем первая. Следом верила в полноценный ответ, который оставит мне хотя бы сетевое общение и шанс изредка спросить, как дела. В конце концов, отчаяние стерло все мои притязания, разрушив мое взлетевшее до небес эго до ощущения собственного бессилия — бессилия ничтожной рабыни, оставив лишь надежду на простое «спасибо». Но он не дал мне даже этого. Он отвел меня от обрыва, подав руку, и спихнул тут же обратно на самое дно. Стоя перед ним, я даже не знала, чего во мне больше осталось — любви или ненависти. За восторженный порыв, за пламя юности, которое горело во мне такой яростной огненной волной, что казалось, оно будет насыщать меня вечно. Но стертое с лица Земли равнодушием в ответ, оно не могло полыхать вечно. Оно погасло, украв лучшее во мне: искренность, восторг, упоение, страсть. Погаснув, оставило длинные ночи с голодной пустотой, ничем не насыщаемой, грызущей изнутри, оставило цинизм, злой сарказм и потерю веры в счастье, оставило тяжесть моих тридцати лет весом в шестьдесят… Его же шестьдесят исказили на его лице все, что я любила. Оставив нетронутыми одни только глаза. Глаза моего ночного гостя, глаза призрака юных лет, который любил меня. Любил так, как реальному ему никогда не будет смысла. Но к которому я равнозначно закрыла двери в мир чувственных эмоций, устав верить в однобокую любовь. Ущербную любовь. Смешную любовь. Не зря порицаемую здоровыми людьми. Эту болезнь. Этот червивый ком. Я тушила свечи одну за одной, пока зал Рига в Cross+Studio не погрузился в первозданный мрак. Затем я вернулась к трону и, не слыша ход мыслей за бешеным кардиостуком, устроилась у него на коленях. — Зачем? — В голосе почти не было сопротивления, лишь мягкий шелест упрямых губ возле моего уха. — Потому что пока я подыхала в муках, скучая, и меня не спасала ни молитва, ни поделиться с друзьями, ни накропать стишок, ни попытаться убиться в перерыве между рабочими сменами, тебе было нечего сказать в ответ. Мой смех звучал почти что демонически, пока пальцы касались его щек, губ, шеи, рвали пуговицы камзола. — Теперь я говорить не хочу. Но это не значит, что не хочу сделать. Даже если ты не хочешь. — Ты не в порядке. — Тоже мне новость. Это всем известно. Удивите меня, синьор, чем-то менее тривиальным. Пока я не заставила Вас написать мне продолжение Мизери. Хотя… Мы только час назад этим и занимались. Писали продолжение князя, которого я все никак не отпущу. Сдайся мне. Опусти свой рубеж, как занавес в театре. Скажи «да», скажи «да», скажи «да». Я чувствовала горячую плоть, восстающую под натиском моих терзающих пальцев, даже против его воли. Он нарушит свой рубеж. Сегодня, восемнадцать лет с первого дня моего безумия спустя, он мне сдастся. И это будет длиться вечно…