Скелеты в их шкафу

Айзава многое хотел бы отдать за то, чтобы видеть происходящее, но как много он отдал за то, чтобы не видеть. Чувство невесомости, чувство неведения — разве это недостаточно роскошно? Несмотря на то, что руки и ноги почти свело от отсутствия движения, он был практически счастлив. Плотная повязка на глазах, обернутая несколько раз, чтоб уж точно и наверняка, больше грела его внутренние чувства, чем внешние ощущения. Он, подрагивая, дышал носом и ртом одновременно: прерывисто вдыхал через нос и горячо выдыхал ртом. От дыхания его тело покачивалось в воздухе, как маятник. За что ему нравилась Кая — она всегда знала, как именно ему нужно, и всегда так умело использовала эти знания, что ему оставалось лишь постанывать от удовольствия и предвкушения. Сперва это было их шуткой-обещанием: когда-нибудь, Айзава, допрыгаешься у меня — свяжу и будешь знать! Потом это стало угрозой. Потом это стало реальностью. Потом это стало чужим желанием, не исполнить которое он не мог. Немури смеялась над ним, наверное. Подвешенный, перевязанный веревками, Шота думал, что творилось у нее в голове в такие моменты, и был этим недоволен. — Долго ты будешь возиться? — спросил он, облизнув пересохшие губы. Горло тоже было сухим, но слюны на него уже не хватало. — Столько, сколько надо, дорогуша. Наверное, она была возбуждена. Айзава чувствовал это даже через расстояние. Он попробовал пошевелиться еще раз — грубая веревка плотнее впилась в кожу, натирая соски, — и сжал зубы, чтобы не застонать. Это была пятьдесят седьмая попытка; к пятьдесят восьмой его самые чувствительные точки были раздразнены настолько, что, казалось, любое прикосновение могло заставить его кончить. Но почему-то не заставляло. Не то чтобы Айзава в сексе так уж любил откровенную власть над собой. Его возбуждало, когда кто-то настолько хотел сделать ему хорошо, что лез на верхнюю позицию, и жутко заводило, когда кто-то ради него старался. Каями, пожалуй, старалась, но в своей излюбленной манере. Это же любимое хобби Мика и Миднайт — доводить Айзаву Шоту до белого каления. Каким-то невообразимым способом она тонкой вязью переплетений обвила даже его член. Он был готов закончить весь этот фарс еще когда нежные ладони сжали его яйца, но если бы все было так просто — стала бы Немури идти на это? Нет, определенно нет; Айзава снова хрипло застонал и покачнулся, веревки снова стали ближе, проникая уже куда-то внутрь него, хотя куда уж ближе? Шота знал, что после этого по всему телу останутся следы, и ни капли об этом не жалел. Каями, обильно смазывая страпон, тоже. Оба надеялись, что и он не стал бы жалеть. Каями всегда нравились волосы Айзавы. Длинные локоны удобно ложились в ладонь, когда требовалось подчинить этого зазнайку или заставить его заткнуться; замолкал он, что характерно, больше от удивления, но причины ее волновали мало. Наматывая пряди на пальцы, она тянула чуть ли не до треска, ожидая услышать хоть какую-нибудь реакцию. Ее не было. Немури знала, что Айзава тоже любит играть с ней в «задолбай нервного, достань ранимого», но все равно покупалась на дешевую провокацию — и продолжала делать ему больно. — Это так не работает, — с бледной усмешкой, полной сарказма, отвечал он, и тогда Кая понимала: все, доигрался. Она всегда ответственно подходила к делу, растягивая его медленно и мучительно глубоко, так, чтоб и смешная, висящая и блестящая от смазки игрушка не понадобилась, и когда он был близок — то одергивала руку, оставляя Айзаву бороться с собственным неудовлетворением. Только как поборешься, если твои руки и ноги связаны? Если шею стягивает не петлей, но ничуть не хуже? Если все, что можешь — это ехидничать, зная, что битва проиграна с самого начала? В какой-то момент его единственное из оставшихся орудий — острый язык — прекращало ее ранить. Немури звонко шлепнула Айзаву по заднице. Он дернулся, снова хрипло выдохнул и промолчал. Она развела его ноги, чтобы войти было проще; кто никогда не получал оргазм от эстетики происходящего, без намека на симуляцию, тот не знал жизнь. Хотелось по-глупому, как-то извращенно закатить глаза, но не получилось — повязка не сползла ни на миллиметр. Она не жалела его, и он был за это благодарен: мысли, занимавшие его голову, рассыпались в пустоту под телом, в неизвестную черноту, оставляя после себя только небо со звездами. Айзава почувствовал, как острые ногти впились ему в бедра, и застонал громче. С закрытыми глазами он мог представлять на месте Каями кого угодно — лучших красавчиков со времен школы, случайных прохожих, неотесанных мужиков, любимого человека, в конце концов, но на самом деле ему лишь казалось, что он что-то может. Чем больше она врезалась в его тело, тем больше веревки сковывали его. Кровь застыла, руки и ноги начали отниматься — и это было самое меньшее из того, что Айзаву сейчас волновало. Он хотел больше — и получал больше, когда цепкие пальцы срывались с бедер и хватали его за лицо и шею, то царапая, то душа, то нежно оглаживая. Она хотела больше — и брала жестче, оставляя на красных от шлепков и полосатых от натирающей вязи ягодицах кровавые полосы. Ему казалось, что ее руки везде: бьют его, обнимают его, терзают и рвут на части, собирают и сшивают заново. В суматохе ощущений Айзава все-таки кончил, тонко завыв (с его-то басом!), но Немури это не остановило. — Хочешь еще? — спросила она. — Нет, — прошептал Шота. — Значит, получишь больше, — был ему властный ответ. Они провозились так еще какое-то время — никто не мог сосчитать, сколько бесценных минут прошло. Айзава безвольно повис на веревках, когда она отпустила его; следом послышались хлюпающие звуки — он догадался, что она делала, — и у него, вопреки всем законам биологии, физики и вообще реальности снова начал вставать. Его бил озноб. Дышать было нечем. Перед тем, как кончить, Каями все-таки взяла у него в рот — и это был первый раз за весь вечер, когда они сделали что-то одновременно. Айзава лежал на полу, приводя дыхание в порядок. Он глупо улыбался — больше не мог контролировать свое лицо. Его взгляд туманно блуждал по чужому, не ее, лицу, и от этого улыбка становилась еще шире и довольнее. Вскоре его обняли родные, сильные руки, и он приник к плоской груди, как к чему-то самому дорогому, что у него было. — Ты доволен? — спросила Немури. Улыбались они уже втроем. — Более чем. Никогда бы… никогда бы не подумал, что с ним можно аж так… — Со мной по-всякому можно, — облизав губы, тихо сказал Айзава. Внутреннее тепло мало-помалу отступало; ему хотелось закрыть глаза и уснуть. — А вы, мальчики, такие милые… — Хе-хе-хе. О, он сейчас уснет. Ничего, если я заберу его и на кровать положу? — Ничего, я все уберу. Перед самым выходом, держа Айзаву на руках, как котенка, Тошинори обернулся и со следами внутренней борьбы произнес: — Веревки, на самом деле, можешь оставить. Пригодятся еще. Каями захохотала в голос, а потом довольно кивнула. Она бы никогда не подумала, что Всемогущему может действительно понравиться смотреть на что-то такое. С другой стороны, Айзава тоже не был похож на идеального сабмиссива… Впрочем, для нее все это — неважно. Они по-своему любили друг друга, а она — по-своему любила их, а еще Мика, учеников и вообще весь мир. Других людей это не касалось. Скелетам в их шкафу, обрастающим новыми костями и подробностями, было тесно, но пока никто не собирался их оттуда доставать.