Ты мне нужен

Паша поднялся со стула, на которым его увезли за кулисы и отставил стакан. Над ним, видимо, решили подшутить: алкоголя в бокале не должно было быть, но его кто-то подлил. А пить всё равно пришлось. Хотя, почему пришлось? Пашу это абсолютно устраивало. Концерт закончился, настроение было великолепным. За кулисами было слегка прохладно, и Воля поскорее углубился в офисное пространство. Он глубоко втягивал носом пресный воздух, представляя, как сейчас придёт к остальным, попрощается, снимет одежду для съёмок и поедет домой. Но по дороге к общей комнате, он заметил, что в щели гримёрки Гарика горит свет. Последний явно был там. Паша заглянул в ярко освещённую желтоватым светом душную комнату. Он по привычке всё так же глубоко вдохнул её запах и почувствовал духи Мартиросяна. Свежий мятно-металлический оттенок и ещё что-то тёплое, вязкое… это было сложно описать, но Паше безумно нравилось. Он вошёл. Гарик сидел на ручке кресла, прижавшись к стене. Руки были сложены на груди, брови сдвинуты. Очки свисали с одной из рук: дужка была зажата между пальцев, а всё остальное бесцельно болталось в воздухе. Глаза были направлены как-то глубоко в себя и казались влажными, красноватыми. Но он не плакал. Видимо, очень сдерживался: мужчины же не плачут. Пашу это слегка ошарашило. — Гарь… ты это… ты чего? Что случилось? — Отстань, Паш. — Не отстану! — мягко улыбнулся Воля, подходя к армянину и пытаясь обнять его со спины за плечи. — Да отвали ты, говорю! — Гарик махнул руками в стороны, чтобы снять с себя цепкие объятия стендапера. Тот схватил очки, отлетевшие в сторону из-за энергичного жеста, и так же со спины надел их на Мартиросяна. Гарик истерично дёрнулся в сторону от рук пензенца. — Иди к своим работающим русским друзьям, а меня оставь в покое! — А-а-а, так вот в чём дело! — Паша сел рядом с Гариком на край кресла. — Гарь, да ты чего? Вроде с таким хорошим чувством юмора, а шуток не понимаешь! Я же не серьёзно… я так не думаю! Я знаю, что ты работаешь больше всех нас вместе взятых. И вообще — если бы ты не приехал в Россию — Камеди бы не было! Нас всех бы здесь не было, если бы не ты! — А чего так шутишь тогда? Зачем?! — Ну извини. Пожалуйста, извини! Я не хотел тебя как-то задеть… — Конечно, ты извиняешься… кто тебе платить будет, если ты не извинишься? — голос Гарика становился всё более надрывистым, чаще останавливался на середине слов и между ними. Воля никогда не думал, что его так просто довести до истерики. — Гарь, посмотри на меня. — армянин нехотя развернулся и через плечо посмотрел своими влажными глазами в лучистые пашины. — Это всё — ложь. Я играю на сцене и не больше. И мне намного важнее, что ты чувствуешь, чем то, сколько ты будешь платить. Потому что ты мой друг. И уж поверь, деньги — далеко не первая вещь, которая меня в тебе интересует. Я счастлив, что вообще тебя знаю. — Паша, немного прищурившись внимательно вгляделся в зрачки Гарика и на секунду замолчал, будто пытаясь что-то в них найти. — А теперь скажи честно, — вновь заговорил Воля, — что случилось? — Мартиросян глубоко вздохнул и по его щеке, наконец, медленно сползла капля воды. Он закусил нижнюю губу, будто решаясь что-то сказать. — Паш, я люблю тебя. — для Воли это прозвучало настолько неожиданно, насколько что-то вообще могло казаться таковым. Он сам не был геем. И даже не был би, хоть относился ко всем вполне доброжелательно. Но говорить всё это и без того покалеченному его действительно обидными словами Гарику он, конечно, не стал. Отойдя от шока, Паша прижался к его руке и обвил вокруг неё свои. — Ничего… всё будет хорошо, Гарь. Мы с этим справимся. Хочешь — давай попробуем встречаться. Я не против попробовать… — Да… да! Если ты можешь дать мне шанс, я буду очень благодарен. — видя просветлевшее лицо друга, Воля решил пойти на крайние меры. В конце-концов, Гарика он безумно любил, хотя и как друга. Он встал и приблизился к армянину, затем наклонился к его лицу и осторожно коснулся его губ своими, чуть втягивая их в себя, а затем нежно отпуская, наклоняя голову в другую сторону и повторяя всё заново. В целом, это даже не было противно. Во-первых, на вкус и по ощущениям не было никакого отличия от поцелуя с девочкой. А во-вторых — он делал счастливее одного из самых важных людей своей жизни. Сам процесс был похож на Волю: дерзко, немного истерично, но безумно вязко и интересно. Гарик мечтал об этом уже больше пяти лет, а вот сейчас это происходило так просто и одновременно так фантастически. И Гарик прижимает Пашу ближе к себе, не желая его отпускать. Хотя он и понимает, что стендапер делает это только для него. Он его не любит. Возможно, только пока… Они просидели весь вечер, разговаривая о том, когда и как это случилось и почему Гарик молчал раньше… Они уснули на тесном диване в объятиях друг друга. *** Так прошла неделя. Паша выглядел заметно помятым, бледным. Он часто опирался на что-то, чтобы удержаться на ногах. Гарик спрашивал, что не так, но Воля лишь мягко улыбался и обнимал его. Он ничего не говорил. На самом же деле Паше давно не было так плохо, но он видел счастливого Гарика и забывал обо всём. Сегодня день съёмок. Он не спал всю ночь, а вот сейчас не может запихать в себя даже чашку кофе, хотя последний раз он что-то ел дня четыре назад. Его трясёт, ноги уже совершенно не слушаются. Ляся уехала куда с утра пораньше… ну и хорошо. Не надо ей его таким видеть. За окном светит солнце, дует лёгкий ветерок. И сам он ощущает какую-то болезненную лёгкость в теле. Сегодняшний стендап полностью посвящён другу, которого он так и не смог полюбить. Который сделал с ним это, и он всё ещё счастлив, что заставляет его улыбаться. Эти отношения медленно убивали. Он больше так не мог. Он был обязан сказать Гарику, если, конечно, сможет доползти до машины и приехать в офис… Воля, держась за стену, проходит в общее пространство офиса и вешает куртку. Гарик подбегает к нему и, видя, что тот почти падает, подхватывает его на руки. Паша очнулся в комнате Гарика. Тот, заметив, что стендаперу лучше, подбежал к нему с другого конца гримёрки. — Ты чего с собой сделал? — мягко спросил он. — Паш, что с тобой? — он поцеловал Волю в шею и взял его руку в свои. — Гарь, я должен сказать кое-что… Ты видишь в каком я состоянии и это всё потому, что я так и не смог тебя полюбить как парня. Я… я не гей, даже не би. Я хотел сделать тебя счастливым, но если я тебе дорог — ты отпустишь меня и не будешь мучать. Я знаю, что ты сможешь. — Гарик, опустив голову, молчал. Видно было, что он всё понял, но согласиться вслух не может. — Я всё равно буду с тобой. Ну Гарик… — Паша запустил руку в его волосы и стал легко массировать ему голову. — Хорошо, как ты скажешь. — печально улыбнулся продюсер, упираясь головой в сухую тёплую руку, не в силах осознать, что она больше ему не принадлежит. Паша уехал со съёмок совершенно разбитый. Физически ему было легче, но морально — это был ад. Вина не оставляла его. Это чувство было несовместимо с жизнью. *** Через три дня в руке Гарика завибрировал телефон. Он шёл по улице вдоль подъездов высотных домов и не сразу услышал звонок из-за шума машин. Он поднял трубку. Это был Паша. — Гарь, привет… Слушай, я тут понял, что когда ты теряешь то, чего у тебя не было и ты жил без этого — тебе становится легче. Но потеряв, ты осознаёшь, что жизнь без этого равносильна смерти. Я не могу без тебя. Ты — самое дорогое, что у меня есть, и мне жаль, что мне пришлось потерять тебя, чтобы это понять. Ты… ты простишь меня, солнышко? — Спустись на улицу, Паш. — почти шёпотом ответил армянин. Воля спустился вниз и увидел Мартиросяна перед своим подъездом. Он бросился к нему и прижал худое измученное лицо с взъерошенными тёмными волосами к себе, ловя прохладные губы. — Я больше никогда тебя не отпущу. — сказал Паша, прощупывая позвоночник Гарика через пиджак. Теперь мучения были закончены. Их истерзанные лица светились от счастья.