Мечта о королевстве

      Когда разочаровавшиеся в Моньяди Эрнё и Йозеф поспешили отправиться в США и оттуда домой, Вацлав, Томаш и Юлианна решили ещё погостить у Гизелы и Сенеша. Штефанеку хотелось получше узнать историю королевского рода и услышать о ней из первых уст. Томаш с Юлианной желали в кои-то веки отдохнуть после бесконечных плаваний на пароходах. Впрочем, через три недели и они покинули Вацлава. Тропики успели им наскучить. Прихвативший из дома личные сбережения писатель предпочёл остаться на Аламоне. Дух карибской экзотики и островных приключений манил его продолжить путешествие.       Сначала Штефанек сделал очерки, которые описывали историю рода Моньяди с момента его изгнания в 1848 году. Источниками послужили семейная хроника и рассказы Гизелы. По сути дела, Вацлав не услышал ничего сенсационного или способного вызвать дома скандал. Он больше думал о сохранении памяти. Слованским историкам в любом случае пригодились бы его труды. Жёлтая пресса, копание в чужих корзинах с бельём и сплетни были не по части Штефанека. За такой сомнительной славой он никогда не гонялся. Она вызывала у писателя отвращение.       Но одними очерками об истории королевского рода Вацлав не ограничился. Его прежние убеждения погибли, точно как солдат, скошенный из станкового пулемёта в минуты наступления, новые не успели сформироваться. Чтобы отвлечься, писатель с головой ушёл в аламонское прошлое и настоящее. Ему совсем не хотелось спешить домой. Поэтому Штефанек решил объездить весь Аламон, думая лучше прочувствовать дух этой островной страны. С местной историей слованцу вызвался помочь Альфредо Сото. Правда, только в свободное от работы время.       Однако одних слов аламонского врача и выдержек из трудов здешних историков Вацлаву оказалось мало. Он пустился в путешествие по всему Аламону, увидев там картину как беспросветной нищеты с голодавшими крестьянами и горами мусора на улицах, так и поразительного богатства толстощёких плантаторов. И далеко не всех аламонцев устраивал такой порядок. Штефанек говорил с простыми крестьянами, либо в тайне мечтавшими либо убить какого-нибудь крупного землевладельца, дабы получить наконец земельный надел за его счёт, либо пытавшимся организовать собственное хозяйство, терпя произвол магнатов и коррумпированных властей.       Писателю даже удалось попасть в лагерь бенилистов из Аламонской армии Независимости и поговорить с её лидером. Бенито Мойя, кажется, понимал, что за два года его движение успело сначала подняться до небес, а затем с громким стуком упасть на самый низ. Бенилисты терпели поражения, аламонские армия и флот при поддержке североамериканских интервентов перехватили инициативу, путём проб и ошибок набив руку на плохо обученных партизанах нового поколения.       Мойя поведал слованцу о грозной тактике противника: канонерки и крейсера устраивали ад на земле, подло стреляя из орудий главного калибра с большого расстояния, после чего с моря высаживались морпехи. Они двигались быстро, чуть ли не скоростью гепарда, и не давали повстанцам отойти. Раньше бенилисты были хищниками, охотившимися на солдат. Теперь тигром стали морские пехотинцы Аламона, повстанцы же превратились в жертву. Бенито Мойя понимал, что через полгода его движение погибнет, но не сдавался. Ещё два года назад он поклялся на крови, что освободит Аламон от «гринго» и тирании Лосано. Или умрёт.       Знакомство с военными смогло удивить Штефанека. В форте, что находился на Острове Спасителя, он познакомился с группой офицеров, капитанов, в основном, хотя среди них встретились и полковники с майорами. Как выяснилось, военные были далеко не в восторге от Анастасио Лосано.       Защитники Республики считали, что нынешний президент ни сколько их не уважал и не оказывал достойного почтения вооружённым силам. Он слишком сильно уповал на американцев и личную национальную гвардию. Армия и флот не имели веса в якобы демократическом обществе. По мнению недовольных офицеров, Лосано специально оторвал военнослужащих от народа. Некоторым из них не банально нравился президент — они открыто называли его безвольной марионеткой и вором. Общаясь с молодыми капитанами, Вацлав предчувствовал, что через года два или три они восстанут против диктатора.       Вернувшись в Санта-Касильду, Штефанек пытался добиться аудиенции у самого президента, на что ему несколько раз отвечали отказом. Однако писателю всё-таки довелось увидеть Лосано своими глазами, пусть и вдалеке. В жизни диктатор Анастасио выглядел намного толще человека, изображённого на портрете. Даже издалека просматривался его второй подбородок. Полноватый президент в цилиндре мало чем отличался от карикатурного толстяка Джона Булля*. Разве что кожа аламонского лидера имела смуглый оттенок, а черты лица походили больше на испанские. Президентский дворец в самом деле охраняли американцы, как и говорил извозчик Фидель.       Новый, тысяча девятьсот девятнадцатый год Вацлав встретил на Аламоне. В середине февраля он решил вернуться домой — деньги подходили к концу. В марте Штефанек уже напечатал свои очерки про жизнь на Аламоне и историю семьи Моньяди, получал гонорар и поехал домой. Из Вишневыграда писатель вернулся в маленький городок на севере под названием Острада. В столицу его больше не тянуло. Штефанек думал поселиться там в случае, если Слования станет королевством, и он получит должность при дворе монарха. Но мечта о королевстве так и осталась мечтой, и писатель понял, что в столице его больше ничего не держит.       Попутно Вацлав узнал о судьбе своих спутников. «Клуб легитимистов» был распущен по личному распоряжению Дробека. Теперь Антонин выступал в Государственном собрании с громкими речами от лица сторонников «жёсткой линии».       Йозеф Штокингер продолжил работать адвокатом. Он выиграл несколько крупных дел и вполне неплохо жил без монархии при Республике. Вацлаву и раньше казалось, что адвокат просто игрался в политику, как ребёнок. Придумал себе всякое, витая в облаках. Он не думал что-то получить после прибытия Моньяди, когда мечта о королевстве бы стала явью. Наверное, поэтому Штокингер легче остальных пережил её крах. Его жизнь никак не должна была измениться после возрождения монархии. И сейчас она тоже осталась прежней.       Эрнё Нилаши пытался устроить охоту на анархистов, несколько раз затевал драку с коммунистами. В конечном итоге, неугомонный ветеран уехал в Шегед, так как жизнь в столице осталась мирной. По одним слухам, Нилаши собирался вернуться летом, чтобы поступить в недавно основанную Вишневыградскую военную академию и в будущем стать офицером. По другой версии, в Шегеде Эрнё занялся политикой. Он даже успел стать депутатом в городском собрании. Третьи говорили, что грозный сорви-голова поехал то ли в Россию воевать в белой армии Антона Деникина, то ли его видели в рядах фрайкора* во время январских боёв с коммунистами в Берлине. Год спустя, Вацлав услышал четвёртую версию — Нилаши, примерив берет с помпоном, с дробовиком в руках оставил за собой длинный кровавый след в Ирландии. Все варианты показались Штефанеку убедительными, но копать глубже он не стал.       Юлианна, как и прежде, работала секретарём у Антонина Дробека, Томаш заработал хорошие деньги, печатая предвыборную агитацию крупнейших партий Словании. В апреле, когда парламент избрал на семь лет президентом Словании Болеслава Маслека, Юлианна с Томашем приехали на отдых в Остраду и встретились со Штефанеком.       — Ну вы настоящий авантюрист. Объездили весь Аламон, побывали у повстанцев, встретили недовольных военных, — сказал Томаш, выслушав Вацлава. — Насыщенный отдых, не правда ли? Как вы хотели. Вам явно там понравилось.       — Вы правы. Будь у меня больше денег, я бы побыл там ещё. Всё никак не мог добиться встречи с президентом, — ответил Вацлав.       Втроём они сидели за маленьким столиком в небольшом кафе. За окном текла на север река Драга, на правом берегу которой в сотне километров от Вишневыграда раскинулся городок Острада, тихий, спокойный и неторопливый, точно привлекательный старичок-аристократ, гулявший по сонному парку. На левом берегу реки высились горы с заснеженными макушками и зелёными подножиями.       — Мало вам было королей, вы захотели поговорить с президентом, — усмехнулся Томаш. — За кого, кстати, голосовали? Ходили на выборы в марте?       — Ходил и проголосовал за коммунистов, — с серьёзным видом дал ответ Штефанек, вызвав недоумение у собеседника. В январе 1919 года крыло революционных социалистов основало Коммунистическую партию Словании, которая начала быстро завоёвывать популярность среди простых людей.       — Да ну? Сложно поверить. Вы же боялись революции! Что вдруг изменилось?       — Я прозрел, — писатель не выдержал и засмеялся. Вместе с ним захохотала Юлианна. — Шучу я. Голосовал за партию Маслека.       — Я тоже. Но вопрос остаётся тот же: что вдруг изменилось? Я так понял, в вашем клубе одинаково не любили что Маслека, что революционеров, а теперь коммунистов с Герёши.       — Я понял, что недооценивал старика. Я считал его слабым политиком, который потеряет своё кресло уже в январе. В крайнем случае, после выборов. Но обошлось без революции. Вы читали, как власть задушила анархистов? Маслек показал, что у него есть зубы.       По мнению Вацлава, Болеслав Маслек проводил слишком мягкую политику, чьим итогом могло стать его свержение в обозримом будущем. Но лидер освободительного движения, не смотря на свой образ миролюбивого старика, сумел навести порядок. Ни одна бомба анархистов не взорвалась на улицах слованских городов. Чем больше Штефанек читал про повальные аресты «бомбистов» и бакунинцев, тем сильнее он проникался уважением к Маслеку. Его идеалом была демократия. Однако Болеслав совсем не церемонился с её врагами.       — Читал. Они только один раз пискнуть успели, — вспомнил Томаш. — В феврале они убили своих же единомышленников.       — Стрельба на Ярмарочной улице? — спросил Вацлав.       — Она.       С самого начала слованской независимости власти загнали «Объединение анархистских групп Словании» в глубокое подполье. Террористы угрожали залить улицы столицы кровью, так что правительство сразу же одобрило их уничтожение. Полиция наносила точечные и весьма болезненные удары по подполью. К январю 1919 года анархисты стали походить на загнанных в угол крыс. Многие из них попали в тюрьмы или погибли. Те, кто остался на свободе, думали больше о собственном спасении, чем о революционной борьбе. «Объединение» утратило инициативу и вместе с ней способность проводить акции террора.       — До чего жестоко они поступили. Как же так можно? Взяли и застрелили своих же единомышленников! Отвратительные люди. Фу! — с презрением проговорила Юлианна.       — В газетах писали, что анархисты расправлялись с предателями, — сказал Томаш.       — Точно, — согласился с ним Штефанек. — Казнь предателей.       В рядах анархистов царила паника. В панике одна группа подпольщиков перебежала к коммунистам. Ренегаты планировали выдать властям местонахождение других ячеек «Объединения» и назвать имена их лидеров. Взамен отступники рассчитывали получить прощение от правительства вместе с местами в компартии Словании. Коммунисты не торопились вести отступников на разговор с Маслеком. У них появился план, как выторговать у него места в парламенте в обмен на информацию, которой располагали перебежчики.       Вот только преданные беглецами анархисты не дремали. На кону стояло выживание их движения. Как бы ни было опасно, у них не оставалось другого выбора, только убить предателей, не дав им заговорить с полицией.       В один февральский вечер анархисты выследили отступников, встретившихся с коммунистами в кофейне на Ярмарочной улице. Там «Объединение» нанесло первый, но в то же время, последний удар. Началась перестрелка, чей гром привлёк внимание патрульных. В итоге, убийцы встретили полицейских при отходе, из-за чего вновь затрещало оружие. Выживших в смертельной схватке анархистов арестовали стражи порядка, пересилившие жгучее желание застрелить их прямо на улице. Через неделю власти торжественно объявили о полном разгроме анархистского подполья. После вспыхнувших в январе из-за дикого роста цен забастовок, что быстро переросли в уличные побоища с полицией, такая новость вселяла хоть какую-то надежду на лучшее.       — Всё равно дикость, — ужаснулась Юлианна.       — Да. И очень хорошо, что с ними покончено. Теперь я понял одну вещь, — произнёс Штефанек. — Нам не стоит бояться революции.       — Я думал, вас расстроит победа Маслека, — признался Томаш.       — Нисколько. Он оказался именно тем, кого мы тогда искали. Благородный человек у власти. Он сможет защитить нас от раскола. При нём точно не будет произвола олигархии.       Мнение Вацлава о Болеславе Маслеке кардинально изменилось после его возвращения в Слованию. Теперь он видел волевые поступки сильного политика, способного твёрдой рукой поддерживать порядок. Опасения Штефанека насчёт мягкости Маслека не подтвердились.       То же касалось и долгожданных мартовских выборов. Вместо сотни разрозненных и малочисленных партий размером с деревенский клуб слованцам предстояло выбирать между настоящими гигантами. По сей причине во время голосования царил полный порядок. Партия Слованского национального возрождения стала лидирующей в парламенте. Второе место по результатам голосования заняла Социал-демократическая партия Словании. Для некоторых граждан стало поводом для истерики то обстоятельство, что по итогам голосования свои места в парламенте получили коммунисты.       — Тогда хорошо, что вы всем довольны. Чем теперь займётесь? Мы с сестричкой так поняли, что в столицу вы не вернётесь, — поинтересовался Томаш.       Посмотрев из окна на зелёную лужайку и воды реки за ней, Вацлав умилённо улыбнулся. Ему нравился родной городок. Писатель любил его всем сердцем.       — Я займусь тем, чем и раньше. Буду писать, — сказал он. — Мне хорошо дома. Вы правы, в Вишневыград я не вернусь.       — Симпатичный у вас городок. Мне здесь нравится. Тут лучше, чем на Аламоне, — говорил Томаш. — Ни повстанцев, ни гвардейцев, ни Ласло Ковача. Тишь да благодать.       Юлианна обиженно отвела лицо в сторону. Она хотела, чтобы Вацлав поехал обратно в Вишневыград. «Не могу я. Мне нравится дома. Почему бы ей не перебраться ко мне?» — задумался Вацлав.       — Я думала, вы вернётесь, — тихо промолвила девушка.       — К сожалению, не могу. В столице я сам не свой. Всюду суета. Дома мне привычнее, — объяснился Вацлав. — Здесь я вернулся к нормальной жизни после боёв. У меня есть к вам встречное предложение, Юлианна. Нашему мэру нужен секретарь. Молчаливый и ответственный. Вы отлично подойдёте.       Слова писателя вызвали живой интерес у девушки. С её нежного лица исчезла обида.       — Я не знаю. Мне же негде жить здесь, — робко ответила Юлианна, растерянно посмотрев на Вацлава.       — Я поговорю с ним. Что-нибудь для вас найдём. Если вы, конечно, захотите перебраться к нам.       От предложения Штефанека у девушки голова пошла кругом. Она хотела согласиться, но голос разума останавливал её.       — Мне надо подумать. Так неожиданно. Я даже не знаю, что и ответить.       — Она подумает. Мы тут ещё дня четыре погостим. Вы сначала про жильё поговорите, — ответил Томаш. — Тогда и поговорим.       «Хороши вы, господин писатель. Почему бы и нет? Осядем вместе в чудесном местечке. Что может быть лучше? — подумал Вацлав. — Сорваться с места не так-то просто. А я предлагаю тихой птичке вот так взять и махнуть в Остраду. Свалилось же такое предложение!»       — Вы лучше скажите, как вы вообще очутились тогда в Вишневыграде? — спросил Томаш. — Сами говорите, что вам там не нравится. Зачем поехали тогда?       — Я поехал туда в ноябре. Хотел посмотреть, как всё сложится. Чехи и словенцы с хорватами ведь отделились. Я ждал, когда мы последуем их примеру, — рассказал Вацлав. — Я искал себя.       — Прямо как в нашем путешествии на Аламон.       — Да. У меня было желание повлиять на историю. Мы с герром Нилаши воевали. Стрельбой нас не испугаешь.       — Думали, что наша «Мятная революция» станет кровавой?       — Да. Я даже был готов воевать за независимость.       — Хорошо, что тогда всё обошлось, — сказала Юлианна. — Мне было так страшно тогда. Увидела солдат на улице и испугалась. Не представляю, что бы со мной случилось, если бы они начали стрелять. Так страшно.       — К счастью, у нас всё прошло тихо, сестричка, — похлопал по плечу Юлианну Томаш. Затем он обратился к Вацлаву. — Знаете, господин Штефанек, я наконец понял, чего так боялся Нилаши. У немцев после их Ноябрьской революции начался полный бардак. Слышали про бои в Берлине?       — Кто ж про них не слышал.       — Я начинаю понимать, как крупно нам повезло. Но мы отвлеклись. Вы хотели, значится, повлиять на ход истории?       — Угу. Но солдаты сделали всё за меня. После я решил пойти другим путём. Вступил в клуб Дробека.       — Не получилось.       — Вы сами видели, что ничего не вышло. И я понял, что в столице мне больше нечего делать.       — И вот мы здесь...       — Совершенно верно.       — Я, кстати, прочитал вашу повесть «Барак смерти». Читали вместе с сестричкой, — сменил тему Томаш. — Хорошо пишете. Но у нас чуть волосы не встали дыбом от того, о чём вы написали.       — Вы же всё выдумали? Не может же такого быть на самом деле? — с надеждой спросила Юлианна.       — Нет, не выдумал, — последовал короткий ответ Вацлава.       В повести «Барак смерти» Штефанек попусту описал эпизод из своей жизни. Он сам лежал в бараке смерти вместе с другими солдатами, больными тифом. Там Вацлав всеми силами боролся за жизнь, не желая умереть в муках иль сойти с ума в бреду. Писатель видел, в какое ужасное зрелище превращала людей болезнь. И всё увиденное Штефанек отразил в ярких до сумасшествия красках на бумаге. «Барак смерти» критиковали за излишний натурализм, но всё равно печатали. Спрос на него оказался огромным.       — Ужас. Вы убиваете веру в жизнь, — произнесла Юлианна, которой не верилось, что кошмары из повести Вацлава жили бок о бок с реальными людьми.       — Мы ещё читали вашего «Солдата с листом мяты под погоном». Он нам больше понравился, — Томаш захотел обсудить другое произведение Вацлава, рассказ про некоего солдата, участвовавшего в «Мятной революции». — Там хоть вы пишете о надежде на светлое будущее после кошмара. Только откуда вам известно, как всё проходило? Вы ведь говорили, что не участвовали в нашей революции.       — Не участвовал. В Вишневыграде я встретил друга. Он мне рассказал, как брал здание городского суда. Мы встретились с ним на Болеславской площади десятого числа. Маслек произнёс речь, потом мы нашли друг друга.       Они ещё долго обсуждали творчество Штефанека. Разговаривая с Томашем и Юлианной, Вацлав всё больше убеждался, что его жизнь вернулась в привычное русло. Теперь он вовсе не нуждался ни в какой мечте о королевстве.