//
Морозный воздух пощипывает щеки и мажет по ним розовой краской. Кожа горит, словно расходится под напором воздуха. Джин стоит на краю бордюра, скрываясь за высаженными в ряд деревьями, почти потерявшими всю листву к зиме. Сейчас он один. На главной площади города, в Сеуле, на планете, во всей вселенной. Сейчас он, приставив скрипку к подбородку, медленно проводя по струнам смычком, играет ноктюрн. Вот он, держит скрипку холодными, почти синими пальцами, вжимает голову в шею, пытаясь спрятаться в широком шарфе крупной вязки, часто шмыгает носом и изредка переступает с ноги на ногу. Ему холодно, ртуть на термометре падет ниже нуля, а он стоит в легком пальто с расходящимся по шву карманом, надетом поверх тонкой футболки. Он не ел со вчерашнего вечера, поэтому он играет, слегка качаясь, будто в лодке, которая плывет в море по волнам. Волнуясь, льется песня скрипки, разносит повсюду трепетный мотив. Он должен, потому что после он сможет купить себе сливочный фраппуччино с тремя ложками сахара и небольшой, но невероятно притягательный и вкусный лунный пряник Юэбин. Да, тот самый, который мама покупала ему в детстве. Простояв на улице добрых два с половиной часа, юноша, не обращая внимания на людей и машины вокруг, стремительно направляется в сторону его любимой кофейни, чтобы скорее заполучить свой стакан горячего кофе, потому что единственная проблема на сегодняшний день – ледяные пальцы, вот-вот покроющиеся слоем инея. Джин заходит в здание, его движения сопровождаются приятным звуком, который расходится от бьющихся друг о друга колокольчиков. Юноша оперативно быстро снимает с себя пальто и вешает его на вешалку рядом со входом, на которой ровно через минуту появляется небольшая скрипка в мягком чехле. Кофейня совсем небольшая, но желающих отведать свежей выпечки здесь всегда много. Внутри помещение оформлено красивыми фресками на стенах, живописными долинами Франции и цветущими садами Бургундии. Вдоль проходов возвышаются стеллажи, красиво украшенные поделками ручной работы и книгами в тонком кожаном переплете. Большие окна во всю стену, вдоль которых располагаются диванчики и кресла пастельных оттенков, невысокие аккуратные столики, выполненные из светлого дерева. Здесь действительно красиво. А еще тепло. Юноша быстро достает заработанную за день мелочь из заднего кармана джинс, ждет своей очереди семь минут, скромно улыбается девушке за кассой, осторожно идет к своему столику, стараясь не разлить напиток и не уронить Юэбин, вот только все вылетает из головы в один миг, потому что: - Извините, вы играете? –незнакомый парень стоит почти вплотную, слегка касаясь пальцами руки юноши, и смотрит смущенно, но с неподдельной теплотой и нежностью во взгляде. Сумасшедшие электрические разряды цепной реакцией ныряют под кожу, несутся по кровотоку, переплетаясь в танце, бегут между ребер, достигают заветной цели, заставляя сердце биться чаще. Джин медленно поворачивает голову, широко распахивает глаза и изумленно смотрит на парня напротив. «Извините, а вы что, из Парижа?» Короткими очередями проносится в мыслях, но так и остается не озвученным. Он красивый. Нет, на так. Перед ним – воплощение той особенной, скрытой от чужих взоров, эстетичной красоты. Ее не воспевают в английских романах и дешевых картинных драмах. Его красоту наносят на холст плавными мазками самые известные художники, творцы северных земель и южных королевств. Черты его лица выкладывают в мозаику цветными стеклами, переливающимися на свету. Его кожу целует палящее солнце, ветер заботливо убирает упавшие пряди медовых волос с его лица, луна скрывает его под покровом ночи, трепетно поглаживая мужественные сильные плечи. Все стихии перед ним падают ничком, укладывая голову ему на колени. Он – мальчик, воспитанный природой, заставляющий подчиняться каждого из четырех всадников апокалипсиса. Он собран из самых дорогих металлов и звездной пыли. Он – дитя луны. Сошедший вниз прямиком из настенных фресок, одетый в теплое пальто цвета сгущенного молока, достающее до щиколоток, бежевый широкий свитер с высоким горлом и берет, слегка наклоненный влево, скрывающий под собой золотистые волосы. Кажется, что и вправду сбежавший француз, приехавший сюда на восточном экспрессе. Они стоят так всего несколько секунд, а кажется – вечность. Просто в центре кофейни, окруженные посетителями, официантами, не видящие никого вокруг, не чувствующие ничего, кроме ярких солнечных лучей, ласкающих их кожу через стекло. Кажется, это первый раз за неделю, когда светит солнце. Они стоят оглушенные тишиной, припаянные к полу, занявшие свою нишу в одном из пятидесяти квадратных метров кофейни, и тонут, захлебываются друг в друге, дав на это обоюдное согласие. - У вас красивые руки, то есть музыкальные пальцы, - незнакомец прерывает глубокую тишину, говорит немного смущенно, почти шепотом, но зрительный контакт не разрывает, - так вы играете на чем-нибудь? Джин моментально оглядывается назад в поисках музыкального инструмента, но тут же вспоминает, что оставил его на вешалке возле входа, до которого приличных метров пять. Он чувствует, как слегка сильнее сжимают его руку и, помедлив пару секунд, произносит: -Скрипка, - неловко отвечает юноша, опуская голову вниз, - я скрипач.//
Намджун, так представился молодой человек, оказывается по-настоящему чутким и приятным парнем. Он, конечно, не приехал из Франции, но знает несколько фраз, чем заставляет Джина смеяться, потому что своенравный французский «р» совсем не хочет подчиняться, как бы Намджун не старался. Парень рассказывает о том, что он писатель. Вернее, писатель-любитель, который пишет лишь небольшие истории и маленькие очерки. Они сидят в кофейне почти до закрытия, рассказывая друг другу обо всем на свете, обсуждая новости, горящие темы недели, музыкальные клипы, глобальное потепление, всемирно известные выставки и спорят о том, что же появилось раньше: курица или яйцо. У Джина глаза – янтарь, сладкая медовая нуга, кофейная гуща на дне кружки. Намджуна на дно за ноги неведомая сила тянет, не позволяет вдохнуть, увидеть последний лучик света. Разрешения не спрашивает, а он позволяет. Добровольно перестает сопротивляться, опускает руки вниз, закрывает глаза и вдыхает. Позволяет легким неистово гореть, позволяет воде вымыть из него все живое, разобрать на крупицы его душу. Позволяет, потому что знает, что там, на самом дне его глаз, все самое сокровенное, скрытое ото всех, непозволенное никому видеть. Намджун не боится – неприкаянный, он там найдет свое убежище. Закутается в теплоту его взгляда и останется, кажется, навсегда. Они прощаются поздно вечером, простояв возле кофейни еще длинных тридцать минут, оба уверенные в том, что это далеко не последняя встреча.//
Джин думает, что судьба несправедлива, когда, оказавшись уже возле дома, понимает, что не оставил Намджуну ничего. Вот они – последствия счастливого и беззаботного времяпрепровождения. Сгущаются темными тучами на небе, неприятно оседают на коже и сковывают дыхание. Джин поднимается по лестнице на свой четвертый этаж, проводит взглядом по обшарпанным светло-зеленом стенам, тщательно вытирает обувь о коврик перед дверью и тянется в карман пальто за ключами, вот только вместо них вытаскивает смятую и порванную в двух местах салфетку из кофейни, на которой коряво написано черной ручкой: «Когда погаснет солнце, укутывая Землю во тьму, Когда звезды отвернутся от тебя, Когда Адам не отдаст свое ребро для Евы, Позвони мне, я хочу услышать, как ты играешь»//
Намджуну кажется, что его мимолетная надежда на счастье просачивается свозь пальцы и развевается пеплом по ветру. Джин не пишет второй день с момента их первой встречи. Возможно, он просто не проверяет карманы, поэтому еле живая бумажка все еще скучает в его пальто, а, может, Джин просто не хочет. Ни звонить, ни писать, просто забыть об этой встрече и его новоиспеченном знакомом. Намджун надеется, что первое. Джин – луна. Такая красивая, манящая, но такая далекая, недоступная для чужого взора. Он собран из лепестков фиалок, алых красок рассвета и кусочков серебра. Он – горящие огни Токио, белоснежные пляжи Боракая, пленящие запахи булочек Парижа. Он-сокровище Юнеско. Он – неподвластное ни научным теориям, ни законам природы. Любые каноны красоты прогибаются под его величественным спокойствием, с треском надламываются и падают к его ногам. Он суров, но милосерден. Он вытворяет необдуманно глупые вещи, но Сократ бы вырвал у себя из памяти всю античную философию, лишь бы иметь такой склад ума, как у него. Он– приют, спасение для одних, и личный ад для других. Он беззаботен и безмятежен, но тяжелые мысли порой берут верх над его сознанием. Он равнодушен, бессердечен, но так притягателен и нежен. Его песочная кожа покрыта россыпью точек-родинок, которые с легкостью можно соединить в самые красивые творения Вселенной. Намджуну хочется смотреть на его улыбку каждое утро, когда солнечные лучи ласкают бронзовую кожу. Хочется завтракать с ним французскими вафлями и пить самый вкусный кофе со сливками в уютном кафе в центре города. Он хочет не спать до утра, чтобы увидеть отражение ярко-розового неба в его глазах. Хочет вдыхать терпкий запах корицы с шоколадом, зарываясь в его волосы после душа. Хочет целовать его в уголок губ, когда смех волной разливается по телу. Он хочет проводить с ним все двадцать четыре часа в сутках, каждую драгоценную секунду. Хочет быть рядом, когда солнце заходит, когда с неба падают звезды, когда появляются первые цветы после затяжной зимы. Хочет обнимать его сзади, уткнувшись лицом между лопаток, когда страшно, когда слезы невольно стекают по щекам горячими ручейками. Хочет переплетать их пальцы теплой июльской ночью, сидя на лавочке где-нибудь в парке. Он хочет ощущать его прикосновения. Хочет его чувствовать. Джин пишет вечером второго дня. Извиняется сто раз за свое отсутствие и обещает встретиться с Намджуном завтра. За окном садится солнце, капли дождя больше не отбивают барабанный марш по подоконнику.//
- Мы здесь уже были, - Намджун рукой отодвигает колючую ветку сосны от своего лица и сквозь ослепительные солнечные лучи пытается сфокусировать взгляд на темной макушке перед собой. -А? – Джин медленно поворачивается в сторону Намджуна, усердно пытаясь снять с себя паутину, - я знаю эти места всю свою жизнь, мы почти пришли, - юноше наконец-то удается убрать со лба липкую сетку. - Да, тогда в таком случае ты должен знать, что мы четыре раза повернули направо, а это – круг. Джин рассеянно обводит взглядом территорию вокруг, пинает опавшие листья носком ботинка и недовольно бурчит себе под нос: - Это все из-за тебя, ты сбиваешь меня с пути своими разговорами. Я что тебе, энциклопедия ходячая? Откуда мне знать, какие здесь белки водятся? Обычные, блин, белки, лесные такие, бурые, с хвостом пушистым еще, - Джин резко останавливается, стараясь восстановить дыхание, и через несколько секунд, но уже не скрывая улыбку, добавляет, - такие белки, которые, если ты не перестанешь меня отвлекать, ополчатся и начнут закидывать тебя желудями. Намджун застывает в легком недоумении, выпуская из рук сосновую ветку, от чего та неслабо прикладывается к его лбу, оставляя на коже красные полоски от хвои. Парень открывает рот, собираясь сказать Джину что- то вроде «я у тебя про зайцев спрашивал, вообще-то», вот только последний резко хватает намджунову руку и тащит его куда-то вглубь леса. Озеро, куда привел их Джин, совсем небольшое. Вот оно, со всех сторон окруженное лесом, тщательно спрятанное природой от любопытных глаз. Здесь его могут найти только отважные, искрящиеся желанием, вечно ищущие приключений. Или уединения. Одним словом – такие, как Джин. Водная гладь напоминала ровное, отполированное рукой мастера зеркало. Кое-где плавали сорванные ветром с деревьев листья. Вода в нем была чистая и прозрачная, сквозь нее виднелись лежащие на дне мелкие камешки. У самого берега лежало большое, поваленное при урагане дерево. Половина ствола находилась на берегу, а половина уходила в воду. Джин сел на сухую часть дерева, нагретую теплым солнцем. Рука начала неметь, когда юноша опустил руку в по-осеннему холодную воду, но он еще какое-то время водил по поверхности пальцами, иногда опуская их в воду по основание. Джин, кажется, сын Посейдона, отрекшийся от своего отца и выбравшийся на берег, чтобы сосуществовать плечом к плечу с простыми людьми. Он красивый всегда, при любом ракурсе, в свете солнца и в сиянии луны. Красивый даже сейчас, сидящий на старом, разваливающемся дереве, когда темные пряди, ниспадающие на его лоб, слегка развеваются на ветру, а солнечные лучи, отражаясь от водной глади, оставляют на его коже солнечные поцелуи.//
Солнечные лучи в последний раз проходят сквозь верхушки сосен, когда парни заканчивает с оформлением ужина. Намджун по природе своей перфекционист, поэтому Джину пришлось несколько раз перестилать плед на берегу озера, чтобы под ним не оказалось ни одной веточки, а края не задирались и легли на землю ровно. Между ними лишь физическая преграда в виде множества булочек, завернутых в газетную бумагу, сосновой ветки, которую Джин собрал по пути сюда, и двух кружек горячего кофе из термоса. Душой и мыслями они вместе, сплетенные друг с другом в бесконечном танце, соединенные под покровом ночи, вместе образуя некоторое единство и нечто целое. Мир затихает, оставляя их одних, темный лес сторожит их покой, и лишь полная луна неярко мерцает на ночном небе. Сегодняшний вечер разговора не требует. Джин в очередной раз откусывает булочку с заварным кремом, устремляет взгляд вдоль водной глади далеко за пределы горизонта и думает про себя: «хорошо». А Намджун откидывает голову назад и прикрывает глаза, безмолвно соглашаясь.//
шесть месяцев спустя
Весна в Сеуле всегда красивая, забирает к себе в объятия, жмется сильнее, шепчет что-то на ухо и пускает по телу мурашки. Переливается по венам медленно, словно сладкая, тягучая патока. Хохочет, целует в обе щеки, хватает за руку и утягивает куда-то невозможно далеко. Намджун натягивает съехавший ремешок сумки обратно на плечо, оглядывается по сторонам, когда переходит дорогу, и по пути домой покупает нежный и по-настоящему весенний букет цветов. Дома его ждет чудо, состоящее на восемьдесят процентов из воды, и на оставшихся двадцать – из булочек. Сегодня эти двое уже как полгода плывут по течению жизни, крепко зацепившись друг за друга. Джин встречает Намджуна на пороге квартиры с широко разведенными руками, приглашая в объятия. Потому что соскучился, потому что восемь часов разлуки для них подобны нескольким неделям затяжной зимы. Джин утыкается лицом в основание его шеи, щекочет ресницами кожу, проводит кончиком носа и вдыхает. Намджун пахнет как цветочная поляна на ярком солнце, искрящаяся всеми цветами радуги. У Намджуна в руках тепло и по-домашнему уютно, а, главное, правильно. Недостающий кусочек паззла находится прямо перед Джином, и теперь важно его не потерять.//
Намджун сидит на стуле с высокой спинкой босиком и в пижамных штанах, укутавшись в шоколадный плед из гостиной. Перед ним на столе бокал полусладкого, букет белых пионов в прозрачной вазе, но он, упираясь подбородком в колено согнутой ноги, не может оторвать взгляд от неба за окном. Рядом Джин усердно доделывает свой кулинарный шедевр, вытаскивая из духовки выпечку. Победно ухмыльнувшись, он, явно довольный результатом, стряхивает с пальцев муку и ставит перед Намджуном тарелку со свежеиспеченными маффинами. Джин и сладкое – всемирно известная аксиома, не требующая доказательств. Они находят свое спасение друг в друге, выпивают друг друга до победного конца. Среди них нет выигравших – здесь только проигравшие. Джин для Намджуна его ночное безумство, осенняя меланхолия со вкусом клишированных английских фильмов. Намджун для Джина – теплая история про море, его самый страшный грех, противостояние за счастье против всего мира. Они сидят на кухне в их небольшой, но уютной квартире, пьют терпкое вино, оседающее на кончике языка, поедают маффины и смеются, кажется, бесконечно много. Лицом к лицу, глаза в глаза. Рядом друг с другом они живут. Намджун отпивает из бокала вино, пропуская через пальцы мягкие волосы Джина, спрятавшего лицо в изгибе локтя на столе, сильнее закутывается в плед и негромко произносит: - Знаешь, почему падают звезды? Джин бормочет что-то невнятное в рукав худи, немного приподнимает голову и отвечает с расслабленной улыбкой: - Потому что в момент падения звезд мы можем загадать самое заветное желание, и оно непременно сбудется. – Юноша вновь опускает голову и уже сам ластиться под прикосновения Намджуна. - Но ведь звезды ради людей не падают. – Лампочка в настенном светильнике переодически мерцает, окутывая помещение в приятный полумрак. – В мифологии звезды считалиcь угасающими душами людей или же душами, которые летят на Землю, чтобы возродиться. Джин выбирается из-под теплой ладони Намджуна и выпрямляется на стуле, подгибая под себя ногу. Намджун берет его за руку, нежно оглаживая большим пальцем замысловатое переплетение голубых вен на его руке. - Посмотри на свое запястье, ты знаешь, что кровь, текущая в твоих венах, состоит из множества веществ, в том числе из атомов железа. А оно появляется лишь в падающих, умирающих звездах. Посмотри на свои вены и подумай, из чего ты создан. Ты-звезда, всего лишь названная человеческим именем. Они вместе во всех известных и пока еще не исследованных галактиках, в каждом из существующих параллельных миров, на планете Земля они вновь продолжают свою историю, просто под другими именами, но при свете того же солнца. Но важно ли это, когда Джин осторожно сжимает намджуновы плечи, оставляя на них следы от муки, пока тот с нежностью накрывает его губы своими.//
«ты молчишь и твоя тишина бесприютней бога эти руки - мой дом но как объяснить судьбе мне всегда выпадает только одна дорога не к тебе»
Они всплывут среди обломков, высушат свои легкие и подавятся морским воздухом. Они утопят свою любовь, чтобы защитить ее от пожаров. Любовь делает людей ранимыми. Она вскрывает грудную клетку, открывает сердце, давая кому-то возможность остаться там надолго, а, может, даже навсегда. Любовь забирает в заложники. Просто однажды в жизни появляется кто-то нужный, и ваша жизнь с этого момента вовсе вам не принадлежит. Любовь не бывает гладкой, она не без изъянов, местами неровная и шероховатая. Влюбленность приносит страдания. Невзаимная любовь заставляет мучиться от боли. Его же любовь – медленно убивает изнутри. Она съест живьем ровно через секунду после того, как дать ей зеленый свет, перестав бороться. Его любовь нездоровая, развязная и обезумевшая. Она стирает легкую дымку, разделяющую не от реальности. Она ведь не всегда была такой. Хрупкая, нежная и целомудренно скромная, она вырвала все цепи с корнем впервые, когда он его увидел. Она зверем скребется внутри него, мечется, изводит себя только от четырех букв, при свете луны складывающихся в его имя. Возможно, он бы хотел быть равнодушным, но, встретив любовь по пути, он оставил все свои мечты, потому что увидел себя ярко сияющим в его глазах. Джин погиб через два месяца после их первой годовщины. Водитель такси не справился с управлением, выехав на встречную полосу во время гололеда. Намджун тогда не плакал. Он волком выл, сидя на коленях на холодном мосту и держа в руках хрупкое тело своего мальчика. Сверху, крупными хлопьями оседая на земле, падал мокрый снег. Небо скорбело.//
Холодный, пронзительный ветер режет его плоть. На улице минус, а он одет в легкую весеннюю ветровку. Его руки от холода приняли розово-красный оттенок, жгучий ветер бьет его ладони, словно плетками, но эта боль от пронзительного ветра великолепна, ему это нравится. На улице уныло, слякоть, темнота, эта прекрасная ночь, музыка и бесконечно звездное небо. Намджун часто думает о нем, вспоминает его голос, но сейчас он один, пойманный в клетку серыми буднями, и постепенно эта тьма поглощает его. Намджун снимает прозрачную упаковку с белых пионов, заменяет старый букет и протирает рукавом куртки могильную плиту из гладкого черного гранита, на которой аккуратным почерком выгравировано «04.12.1992 - ∞». Его время на планете Земля подошло к концу. Теперь он всего лишь отправится дальше - ждать свое счастье в последней из открытых галактик. Может быть их мизинцы связаны тонкой красной нитью, но такой прочной, что никто не сможет разорвать ее и причинить им боль. Намджун садится на низкую лавочку возле могилы, прячет руки в карманы, откидываясь на спинку. - Душа моя, держать тебя за руку даже во сне – это значит любить тебя больше, чем сильно. У твоих ног небо расстилается ковром с россыпью из сияющих звезд. Ветер путает в твоих волосах пыльцу небесных цветков и мажет по коже восьмым цветом радуги. Африканская Сахара рисует по твоим векам песчинками, мерцающими на солнце, когда ты прикрываешь глаза и смотришь из-под пушистого веера черных ресниц. У тебя под кожей расплавленный свинец, голубые реки переплетаются змеями, спускаясь к запястьям. У тебя в глазах чертов Млечный путь и Андромеда, вытекающие далеко за рамки вечности. Мы с тобой давно за пределами всего объяснимого. Моего диагноза не существует. Его нет ни в одной из записок врачей, ни в одной из двадцати одной группы МКБ-10. Мое сумасшествие достигло своего апогея. Мне бы так хотелось ничего не чувствовать, но, кажется, я был проклят по пути. Знаешь, я работаю в подвале целый день, рисуя картины, сочиняя песни. Я обязательно навещу жизнь, но не смогу остаться надолго, ведь мне нужно искать лучший путь. Я изменяю своей любимице-весне с темной холодной ночью. Я променял каждый из солнечных лучей, скользящих по оконному стеклу в моей комнате, на приглушенный синий отблеск неполной луны. Я предал все свои принципы. По одному, стерев в порошок. И знаешь, что? Я не жалею. Потому что чем темнее наступает ночь, тем ярче выделяется твой скульптурный профиль на черном холсте. Представь, если бы мы с тобой справились с этим дерьмом, нам, наверное, стало бы до слез скучно. Мы с тобой слышали о покое, но я надеюсь, что мы никогда его не найдем. Да, мне плевать, я –разрушенный до основания город, и это только твоя вина. Все мои мечты стали реальностью, и это только твоя вина. Я все еще жив, и это только твоя вина. Я люблю себя и свою жизнь, и это только твоя вина. Смогу ли я когда-нибудь увидеть тебя вживую? Сможешь ли ты спеть мне колыбельную в свете луны? Не побоишься произнести мое имя вслух? Посмотришь ли ты на меня с такой же нежностью и любовью, как ранним утром во время восхода, когда ты обнимал меня со спины? Сможешь ли ты взять меня за руку вне моих снов? Только прошу, будь осторожнее, моя кожа плавится под твоими прикосновениями.//
Правдивый рок раскидывает карты испытаний, проверяя ими всех идущих по жизненному пути. Есть люди, принимающие свою участь, смиряющиеся с любым поворотом судьбы. Кто-то, кто умеет остановиться. Но есть люди, которые принимают правила, но вовсе не собираются подчиняться условиям. С одной стороны, они – борцы, с другой - сумасшедшие, которые не соглашаются с предназначенной судьбой. Такие люди до последнего вздоха будут идти наперекор, даже если заранее обречены. Намджун поднимает голову вверх, наблюдая за тем, как падают звезды. Их любовь расцветет подобно японской сакуре тридцатого февраля n-ого столетия.