Мы обе

Было далеко за полночь, но Этери не спала. Просто лежала, закрыв глаза, а в голове у нее калейдоскопом сменяли друг друга образы того, что происходило несколько часов назад. Вот стихают последние звуки "Extremely Loud and Incredibly Close". Поблагодарив публику, Женя едет к ней и Дудакову. Тутберидзе протягивает ей чехлы, помогает надеть олимпийку и сразу же, пока впечатления еще свежи, говорит, что получилось, а что не получилось. Вот они втроем сидят в кисс энд край, ожидая объявления баллов. Рука Этери на коленке у Жени - я здесь, я с тобой, я рядом, не волнуйся. Вот на табло появляется строчка: “Eugeina Medvedeva. Total - 227,66. RK – 1”. Золото финала Гран-При. Первая из больших побед нынешнего сезона, в котором они снова намерены забрать все. Усталость и счастье на лице Жени. У самой Этери сейчас те же чувства. И невысказанное, витающее в воздухе между ними. То, о чем обе знают, но не говорят. Жене всегда было трудно сдержать себя, ее эмоции всегда били фонтаном вне зависимости от того, злилась она или радовалась. Она запросто могла в порыве чувств расцеловать Тутберидзе, броситься ей на шею или воскликнуть: "Этери Георгиевна, я вас люблю!". У Этери никогда даже в мыслях не было видеть здесь что-либо кроме проявления близости между наставницей и ученицей. Какая чувственная любовь, вы о чем? Девочка, которую она помнит совсем крохотной, которая взрослела на ее глазах, которую она вырастила как вторую дочь - и вдруг любит ее как женщину? Глупости какие! Тем неожиданнее для Тутберидзе было однажды сложить все то, что она неосознанно отмечала последние месяцы. То, что изменилось в поведении ее ученицы. Ничего не значащие, на первый взгляд, мелочи. Взгляды и жесты. Случайно вырвавшиеся слова. Сложить и понять: да, все именно так. Медведева влюбилась в нее как в женщину. Этери ничего не стала с этим делать, потому что, откровенно говоря, понятия не имела, как на это реагировать и что с этим делать. В нее еще никогда не влюблялись собственные спортсменки, годящиеся ей в дочери. Не хотелось причинить Жене боль, оттолкнув ее, а заводить длинный и скучный разговор о том, почему ничего хорошего из эти чувств не выйдет, хотелось еще меньше. Женщина сделала вид, будто ни о чем таком не догадывается. "Девичья влюбленность, - решила Тутберидзе. - Сама пройдет, если не трогать эту тему и не подливать масла в огонь". Все пошло дальше своим чередом. Начало сезона, тренировки, этапы Гран-При. До тех пор, пока сегодняшним вечером Этери, глядя на то, как Женя катает произвольную, со всей безжалостной ясностью не осознала: "Я тоже ее люблю. Люблю как девушку. Совершенно точно". Тутберидзе очень мало чего боялась, но эта мысль ее испугала. Она даже огляделась по сторонам: вдруг ненароком озвучила свои мысли? Но нет, даже если она сказала что-то, никто этого не услышал. Сергей и еще тысячи людей продолжали следить за прокатом главной претендентки на золото. Теперь была глубокая ночь, Этери лежала одетой на застеленной кровати у себя в номере, и по-прежнему не понимала, как ей поступить. Задушить в себе чувства, выходящие за рамки чувств тренера к ученице, все-таки поговорить с Медведевой, объяснить девушке, что ничего у них не выйдет, а после этого пытаться жить и работать как раньше, словно ничего не произошло? Закрутить бурный роман с кем-нибудь, вышибить клин клином? Или все-таки позволить любить себе и любить себя? Немыслимо. Невозможно. Неправильно. Голова кругом. В дверь постучали. "Это Женя, - догадалась Этери. - Готова поспорить, тоже не спала, тоже думала, а теперь пришла. Знать бы еще, что она там себе надумала". За дверью в самом деле оказалась Медведева. В олимпийке, накинутой поверх спортивного костюма, обычно служившего ей на соревнованиях пижамой. Очень бледная, очень взволнованная, но с выражением решимости на лице. Весь ее вид свидетельствовал о том, что девушка собралась говорить не о сегодняшнем прокате, не о послезавтрашних показательных и вообще не о фигурном катании. - Я знаю, зачем ты пришла, Женя - Тутберидзе впустила ее в номер и закрыла дверь. - Но буду честной. Я не знаю, что тебе сказать. И как быть, я тоже не знаю. Тебе. Мне. Нам обеим. - Вы... - голос Жени был севшим от волнения, - Этери Георгиевна, вы, наверное, уже поняли кое-что. Этери молча кивнула. - И... - девушка проглотила комок, стоящий в горле, - и я тоже кое-что поняла. Уже давно. Этери кивнула еще раз, позволяя ей продолжать. Женя колебалась пару секунд, словно собираясь с духом перед заходом на какой-нибудь жутко тяжелый каскад, а потом, все же решившись, обняла женщину. Бездонные карие глаза оказались близко-близко, ее дыхание обожгло лицо Тутберидзе, и Этери ощутила, что по спине толпой побежали мурашки, а в груди потеплело. - Если вы поняли, и я поняла, - жарко зашептала Женя, - то зачем начинать разговор, длинный и скучный? Зачем сомневаться? Зачем бояться? Зачем рассуждать, возможно это или невозможно? Давайте просто будем. Вы. Я. Мы обе. Этери могла бы начать тот самый длинный и скучный разговор, и привести десятки разумных доводов против такой немыслимой и невозможной любви, и, быть может, даже убедить Медведеву в том, что лучше не рисковать, а оставить все как есть. Могла бы, но поняла, что ей совершенно не хочется так делать. А хочется поступить по-другому. Так она и поступила. Ответила, тоже перейдя на шепот. - Ты права. Давай просто будем. И отыскала своими губами губы Медведевой, вовлекая Женю в поцелуй. Первый настоящий поцелуй в жизни девушки.