Не так и плохо

      Идти на планёрку Антону совершенно не хотелось. Смена вышла прескверная: отряд по всем фронтам просрал, погода испортилась, и это как минимум. Даже цыганская ночь не могла настроить на хоть сколько-нибудь позитивный лад. Одному он был рад — детей по корпусам рассовал. Сегодня за ними можно было не следить часов до трёх, и даже Стас, человек-директор, человек-дисциплина, не пошёл в дозор светить фонариком в окна неспящим. Антон сам бедокурил в цыганскую ночь, он помнил, потому тоже игнорировал включённый в корпусах свет. Сегодня можно. Завтра домой.       Он шёл куда глаза глядят. Он устал и отчаянно хотел побыть один, не впитывая чужих эмоций: ни детских, ни тем более вожатских. Не хотелось наблюдать ни за энтузиазмом последнего дня, ни за печальными взглядами прощающихся со сменой. Не сейчас. Зато хотелось курить. Несмотря на периодические вылазки в магазин в соседнем пгт, Антон всю двухнедельную смену держался на двух пачках сигарет. Возможно, отчасти это и было причиной его стрессов, но об этом он старался не думать. Он сделал это только ради того, чтобы не получать выволочки от старших за табачную вонь. Курило много народу, но делать это они умудрялись с виртуозной незаметностью, в отличие от него.       Спустя минут пять Антон уже стоял у дальнего входа в лагерь, подальше от света ближайшего фонаря, мял в руках фольгу из пачки и с наслаждением курил оттянутую на финальную ночь последнюю сигарету. Было в этом что-то символичное. Сбивали градус пафоса только назойливо зудящие комары. Антон морщился, отмахивался и отплёвывался.       За забором между сосен вдаль тянулась просёлочная дорога, по которой завтра уйдут лагерные пазики, и дети с вожатыми снова разлетятся по стране. Шастун надеялся, что он вернётся в лагерь своего детства снова, но сейчас хотелось только поскорее уехать и спать в нормальной кровати, ходить в нормальный душ. Вернуться в нормальное лето.       Хотя, наверное, было в этой смене и что-то хорошее. Пара эстафет. Обед в третий день. Арсений.       Когда Антон приехал впервые, Арсения знали все, кроме него, и Шаст прямо не понимал всеобщей к нему любви. Арсений выглядел неловко, дебильно шутил, танцевал в любой непонятной ситуации и не был похож на ответственного человека. Мутный какой-то. Да и саркастичные высказывания директора и администратора, Добровольского, в его сторону не внушали доверия. «Арсений, когда ты перестанешь так одеваться, ты перестанешь учить детей плохому». «Элитные графские ножки сегодня пострадают, поскольку ваша станция на пирсе, АрсенийСергеич». «Сеня у нас… Не хочу вам его даже представлять, сейчас как ляпнет опять, и всему лагерю за него будет стыдно». Первое впечатление оказалось неожиданно правдивым, но всё-таки не до конца.       Старший вожатый лагеря и любимый — всех и каждого, к которому Антон в детские смены так и не попал. Обидно было, знаете ли. Что на отряде, что на планёрках человек оказался удивительный. Выпендрёжный, обаятельный, комично самодовольный и нелепый.       Пуленепробиваемый.       Вот так вот на смене однажды до Антона это дошло. Арсений, умеющий выглядеть как побитая собака, на деле был обёрнут в титан. Он никогда не был похож на слабака, ни намёка не давал на то, что ему может быть хреново. И сарказм Шеминова и Добровольского — пустое. Просто они знали, что Арсений выдержит.       Антон понял это, когда сам на планёрках срывался, печально заламывал брови, жмурился до цветных пятен перед глазами. А Арсений улыбался. И молчал.       Шаст в вожатской компании ходил за Позовым, как за своим бывшим вожатым, оказавшимся классным мужиком. Позов общался с Матвиенко. А с Матвиенко всегда был Попов. Как-то так они все вместе и случились. Каким же обидным оказалось то, как они вчетвером и отдельно с этим странным Поповым закорешились, оказавшись на одной волне. Обидным — потому что когда-то Антон всё это упустил. По вине рандомного распределения по отрядам, конечно, но упустил. Арсений рассказывал, что их совместные станции всегда производят фурор, и на его свечках только об этом и говорят. Антон бы не поверил, если бы на собственных свечках не выслушивал то же самое.       …А ещё это его «Антошка». Привязалось и всё. Антон думал, он всем клички даёт. Но нет, только ему досталось. «Не сердитесь на Антошку, он не злой, он кушать хочет», и Стас машет рукой, мол, «а действительно». «Ты, Антошка, спи, я тебе планёрку утром перескажу вместо завтрака, я отлично пересказываю планёрки», и дружный смех педотряда, от которого Шаст тут же просыпается. Антошка да Антошка. Удивительно, но после этого вспыльчивость сходила ему с рук. Сразу все как-то смягчались и меняли тему.       При детях, конечно, он всегда был «Шастом». И хорошо. «Шаст» звучало круто. А «Антошка»… Он только сейчас задумался. И понял, что никогда не хотел бы слышать, как это произносит кто-то в этом лагере, кроме Арсения.       Да, всё-таки смена была не так и плоха, если не воспринимать её через призму поведения отряда?       Антон прямо не понимал всеобщей к Арсу любви. А сейчас понял и чувствовал себя опоздавшим на этот поезд.       Глухие шаги за спиной заставили вздрогнуть, прервав мысли и до половины скуренную сигарету. Уже было немножко похеру, так что он даже прятаться не стал, только обернуться, чтобы понять, кто осмелел его пугать. Сзади никого не оказалось.       — Чего, блять?       За спиной послышалось шевеление, но Шаст не успел обернуться — на глаза накинули платок и плотно завязали на затылке, не забыв больно затянуть в узел волосы. Он услышал шуршание подошвы кеда об асфальт, чёткое такое, знакомое, как сам шуршит, когда… Потерев пальцы друг о друга, Антон понял — встрепенувшись, он выронил сигарету. А её мало того затушили, так ещё и вели его уже куда-то, придерживая за плечи.       — Да ты ж сука.       Ебаная цыганщина. Ебаный посвят. Он совсем забыл.       Ругался Шаст беззастенчиво, потому что знал — на посвят не поведёт ребёнок. Это кто-то из своих. Тем более, не каждый сможет так легко накинуть повязку на глаза совсем не маленькому двухметровому мальчику Антону, учитывая средний рост педотряда ему по плечо.       — Арсюха, блять, — протянул он. Лёгок на помине. — Докурить бы хоть дал.       Арс должен был молчать, Антон это знал, но всё-таки услышал глухой сдавленный смешок за спиной. Там да, там Арсений. И этот удивительный человек сейчас таскал его по лагерным дорожкам, путая следы. Шаст давно потерялся, даже по рельефу не понимая, куда его ведут, хоть и исползал в своё время лагерь на коленках.       Они остановились.       — Чё, пытать будут?       В левую руку Антона кто-то вложил маленькую девичью ручку. Ага. Оксана. Во вторую руку вложили мужскую, и тут было сложнее, парней-новичков было больше. Но додумать Шаст не успел, человека справа кто-то дёрнул, и тот дёрнул Антона, едва не выпустившего Оксану, за собой. Закрытые глаза, естественно, не помогали, создавалось ощущение постоянной ходьбы по канату над пропастью. Их продолжили таскать по «испытаниям», то Стас неожиданно бодрым голосом, то Добровольский, то Арсений комментировали происходящее.       — Пригнитесь! Сильнее пригнитесь, иначе во время войны едой вам не выжить!       — Сейчас вам придётся перешагнуть огро-омную яму, потому что… Я не знаю, почему, Арс, отвали!       Перешагивая «яму», Антону пришлось шагнуть так, что чуть не затрещали джинсы. Он посочувствовал еле-еле держащейся за него Оксане — ей наверняка придётся растянуться едва не в шпагат, она же Антону, блин, по пояс. В какой-то момент это начало становиться даже забавным. Змейка вожатых-первогодок то растягивалась так, что они не могли удержать друг друга, то сжималась так, что каждый дышал соседу в спину. Перед лицом оказывались то мокрые простыни, то явно нарочно подсунутые старшаками ветки, Антон даже ударился лбом о перекладину, говорившую о том, что их затолкали на детскую площадку. В какой-то момент кто-то отчаянно старался запихнуть шишки в штаны, причём, судя по возгласам, только парням. Щадили Оксанку с Юлькой.       Но вдруг все замерли и замолчали. Ночь проглотила голоса, и у смеявшихся смех застрял в горле. Они прислушались.       — Вы прошли испытание водой, огнём и медными трубами, — загробным тоном начал голос Арсения. — А сейчас мы пройдём туда, где живёт дух самого первого вожатого, и он решит, достойны ли вы продолжать его дело.       И в полной тишине вереница вожатых направилась в неизвестность. Теперь вокруг на самом деле был лес, были настоящие ветки, листья шлёпали по голым рукам и щекам, оставляя на коже ночную росу. Как-то особенно ярко начал слышаться каждый шорох, и зудение комаров казалось нестерпимо громким. Накрыло чем-то сродни благоговению, и они продолжили путь.       Спустя время снова остановились. За повязкой чудился тёплый свет…       Или не чудился?.. И откуда запах шашлыков?       — Стойте, — на этот раз загробным тоном заговорил Стас.       Кто-то хихикнул. Стасу вообще не шло. А шашлыки и вовсе портили атмосферу. Вот так оно и бывает. Устраиваешь мероприятие для взрослого — можно и плюнуть на полное погружение.       — Сейчас старший вожатый отправится к духу, чтобы узнать, кто из вас достоин продолжить нелёгкий труд и стать настоящим вожатым. Ждите.       Мимо прошуршали по влажной траве кеды Арсения и снова повисла тишина. Даже перваки не переговаривались.       Минуту стояли. Две. Антон пытался почесать носком кроссовка обкусанную комарами лодыжку, но она начинала чесаться ещё сильнее, а судя по нетепреливо дёрнувшей его руке, он достал елозить.       — Ну что ж… — явился Арсений. Все замерли в предвкушении. Он начал перечислять имена, делая напряжённую паузу после каждого. — Юлия Топольницкая… Достойна. Илья Макаров… Достоин. Оксана Фролова…       Антон вслушивался. Не то чтобы кому-то могли сказать «нет», это ведь так, развлекуха. Но внутри что-то замерло, когда он услышал:       — Антон Шастун.       И тишина.       — Достоин.       Он выдохнул. И тут же чужие руки потянули за узел и сняли повязку. Антон оказался лицом к лицу с Арсением, чей силуэт обрамлял мягкий свет костра неподалёку.       — Поздравляю, — прошептал Арс и подмигнул.       Антон залип на секунду, но тот уже исчез. И Шаст смог рассмотреть, где они вообще и что происходит.       В лесу на поляне, где обычно делали одну из станций на эстафетах, был разведён костёр, стоял мангал и пара раскладных столов. Пластиковые стаканчики, кола и вискарь. Здесь был весь бытовой корпус. Знали бы дети.       — Поздравляем! — Стас поднял большой палец. — Теперь вы официально вожатые.       — То есть раньше он с вас драл три шкуры, а теперь будет четыре, — Добровольский отсалютовал стаканчиком. — Вперёд, салаги! Бухать, кто не испугался!       — А чё, мы прям бухаем? — поднял голос в радостном удивлении Шастун.       — Только не чистоганом! — строго, но улыбаясь, ответил Павел. — Но бухаем!       И перваки, наконец, отмерли. Всё-таки праздник был для них.

***

      Антон, позёвывая, болтал с Позовым и Матвиенко о смене, о посвяте, и чувствовал себя на удивление легко. Возможно, мозг туманила алкашка и пассивное курение рядом с директорским составом, но это было совершенно не важно.       — Неужели вас тоже так посвящали?       — Ой, ты бы видел, как вы тупорыло смотрелись, когда вас водили по полянке два на два и заставляли биться лбом о перекладину. Арсений прям скакал рядом и, блин, успокоился только когда именно ты об неё ебанулся, — со смехом вместо ответа рассказал Дима.       — Ты прям самый стойкий был, — вставил Матвиенко, — как только умудрился-то. Он встал рядом и показательно приставил ладонь козырьком к своему лбу, а потом ко лбу Антона, тут же рассмеявшегося.       — Ух, Арсюха, за сигу мстил. Кстати! Арс! Ты в курсе, что должен мне сигу теперь?       Арсений, стоявший у стола со Стасом, обернулся и, найдя взглядом Антона, улыбнулся ему, залез в задний карман джинсов и потряс в воздухе совсем свежей пачкой точь-в-точь таких, как у Антона, сигарет.       — Хоть сейчас! Заодно предсказания духа первого вожатого перескажу, — и кивнул куда-то в лес.       — Я вас урою, — покачал головой Шеминов. И сам затянулся.       — Оп, пацаны, сорян, я курить, — отсалютовал Шаст и поспешил вслед за Арсением.       Они встали поодаль от толпы, так, что радостные голоса и треск костра зазвучали приглушённо, будто шумовой фон в кино. Кажущаяся тишина сдвинула их на расстояние шага друг от друга, потому что, казалось, скажешь что — и тебя не услышат. Да и не видно было ни зги, свет костра едва-едва выхватывал черты лиц.       — Спасибо.       Оба прикурили и затянулись. Антон заметил, как Арс морщится, и догадался. Не его.       Что вот он такое.       Можно даже не спрашивать. Выкрутится.       Они стояли и курили, и Шаста так и подмывало всё-таки задать один вопрос. Другой. Он понимал, что скорее всего вопрос станет двусмысленным, но тем не менее. Арсений сам закинул удочку. Пусть выворачивается.       — И что же сказал дух первого вожатого? — ехидно спросил Шаст.       — Просил передать, что… — Арсений затянулся и улыбнулся краем губ. — Ты ему понравился сразу.       Вот и выкрутился, Антону аж горло пережало. Вот и с какого смысла подбираться к этой фразе?       — Хера он прямой! — Шаст благодарно поклонился.       — Не жалуется, — снисходительно улыбнулся Арс, докуривая. — А погнали отсюда, Антошка?       Опять «Антошка».       Шаст поднял на него глаза и взглядом же спросил, мол, а эти? Тот покачал головой — им всё равно. Антон пожал плечами в знак согласия. Не то чтобы он в принципе мог отказать.       Они докурили и отправились на территорию лагеря. Вскоре вокруг остался только холод и сверчки, а шумное празднование посвята осталось позади. Светало.       В тишине тоже шлось хорошо. Они забились пройти до корпуса Антона, а оттуда Арс собрался направиться в свой и доспать положенные три часа. После вискаря вот самое то. Хорошо им завтра зарядку провести.       Отсмеявшись по этому поводу, они снова затихли.       Всё-таки… Эта смена в итоге была не так и плоха.       — Да и вообще как бы… Спасибо, — с горем пополам выговорил Антон, подавившись словами.       — Да боже мой, я просто в магазин сгонял.       Ну Арсений.       — Да я не про сиги, я вообще, — Антон отвернулся в сторону, не привыкший откровенничать. — Думал, ну нахуй в следующем году. А нет. Приеду.       Они пожали друг другу руки возле корпуса, и Антон совершил попытку тихой сапой прокрасться в свою комнату. Естественно, свернул чужую обувь, споткнулся о мяч и едва не уронил недовольно загудевшую гитару.       Но в итоге он всё-таки прикрыл скрипучую дверь, забрался в холодную кровать, на которой не помещался со своим ростом, под ледяное одеяло, которое было ему кошмарно коротко, и выглянул в окно, где вдаль уходил Арсений, подсвечивая дорогу фонариком мобильника.       «Странное сейчас что-то было», — подумал Антон.       Кажется, они прямым текстом сошлись на том, что он взаимно нравится человеку. Так спокойно и легко. Ох уж эта лагерная атмосфера. Ещё и пообещал вернуться. Что он прописал себе в жизнь?       Арсения, кажется.       Не так и плохо.       Даже здорово.