***
Вблизи Урфин мог рассмотреть счастье на лице каждого. А раньше почти никто из них не хотел показать ему и самого лица… Горожане робко тянулись к нему, касаясь деликатно и ненавязчиво. Многие так и не решились побеспокоить его прикосновением. Он в ответ жал руки, тепло отвечал на излияния и снисходительно трепал малышей по щекам. Настроение Урфина скакало: он то таял от благодарности ко всем этим людям, то безумно гордился собой, то вдруг сильно напрягался, сам не зная отчего. Лица мелькали и пропадали в толпе, новые, новые и новые. Урфин никогда не видел вблизи столько людей. Он выдохся. «Как их много… Я не смогу ни поговорить с каждым, ни каждого обнять», — обескураженно подумал он. — Дорогие мои подданные! — воскликнул в конце концов Урфин. — Благодарю вас за вашу любовь, и заверяю, что отвечаю вам тем же! Но теперь я должен идти во дворец, а вы — заняться своими делами. Поэтому прошу вас — расходитесь! По толпе пронёсся стон сожаления, но люди всё же послушно и быстро разбрелись. — Повелитель? — обеспокоенно спросил Топотун, вглядываясь в побледневшее лицо Урфина. — Ты недоволен, повелитель? — Я… Нет, мне просто слегка нехорошо, Топотун. Медведь тут же подставил хозяину переднюю лапу, чтобы поддержать его. — Твоя мечта исполнилась, повелитель! — весело воскликнул Топотун. — Я так рад и горд за тебя, что, кажется, сейчас разойдусь по швам! Урфин усмехнулся. Да, конечно, он тоже был счастлив, но его счастье было сложнее. В нём не было такой беззаботности. — Верно. Я сделал то, что хотел. Могло ли быть иначе? Ведь я могущественный Урфин Джюс! — Конечно, хозяин! Конечно! Они вернулись во дворец. Урфин послал Топотуна к Гуамоко — пусть расскажет ему, как горожане полюбили своего короля, а сам направился к себе в кабинет. «Ну, теперь они увидят мою щедрость. Лиоагим поможет мне, и мы решим, что можем сделать для всех этих людей… Да неужели же моя мечта сбылась? Они любят меня… Любят. Как странно…» В таких сумбурных мыслях Урфин Джюс поднимался по лестнице, то сияя улыбкой, то внезапно хмурясь, как вдруг дорогу ему преградил незнакомец. От него не исходило никакой враждебности — ещё бы! — но его глаза блестели странным блеском. Не совсем таким, как у тех людей на площади. — Кто ты? — настороженно спросил Урфин. — Ты не помнишь меня, о благой повелитель? Впрочем, с чего бы, ведь я простой слуга. К тому же, главная моя обязанность — распахивать по утрам шторы, а ты предпочитаешь держать их плотно закрытыми, так как же мы могли свидеться? — Хм. Теперь я, возможно, не буду всегда держать шторы закрытыми. Я подумаю. Это всё? — Повелитель, ты не так понял меня, — мужчина сделал шаг навстречу и оказался совсем близко к Урфину. — Я хотел сказать, как сильно я тебя люблю. Хотел сказать наедине, понимаешь? Он осторожно взял руку Урфина в свою широкую ладонь и погладил её пальцами. По телу того прошла сладостная дрожь. Слуга почувствовал это и, откликаясь, погладил повелителя по щеке, по губам… Его намерения были очевидны. «Как я этого хотел… — подумал Урфин, вглядываясь в простоватое, рябое лицо. — Как давно я этого хотел…» — Пойдём, — прохрипел Урфин. Его горло будто бы сдавило горячими кольцами. Про остальное тело нечего было и говорить. В пышной королевской спальне, той самой, в которой Урфин так изнывал по ласке, пытаясь насытить желание пальцами, он прильнул к слуге и позволил ему крепко себя обхватить. — Как зовут? — выдохнул Урфин, томно глядя в глаза слуги, прежде чем их рты жадно приникли друг к другу. — Таральб. Сперва они целовались судорожно и очень беспорядочно, но затем нашли общий лад. Впрочем, едва это случилось, распалённый Таральб подхватил своего короля на руки и мягко уложил на кровать. Оба уже не могли терпеть. — Возьми меня. А то кончу сейчас. Кончу, — стонал Урфин. Таральб, который был в таком же состоянии, быстро сорвал с него штаны, приспустил свои собственные и, наскоро растерев выступившую смазку по члену, вошёл. Кончили оба сразу. Их вскрики слились. Урфин целовал Таральба в губы, в шею, и так молил не останавливаться, будто тот мог остановиться. Закинув ноги Урфина поудобней себе на плечи, Таральб брал его глубоко и страстно, а тот похотливо стонал, кричал, скулил. Стоны Таральба так вторили его стонам, что казались эхом, хотя эхо часто не уступало по громкости… Блаженствуя так, как блаженствовал до этого лишь раз, много лет назад, Урфин восклицал имя Таральба, поджимая от наслаждения пальцы на ногах. Сознание того, что его любят, то накатывало с силой, то слегка отпускало — но лишь для того, чтобы нахлынуть вновь. Будто Урфина качало на своих волнах тёплое, даже, пожалуй, горячее море, а он лежал на спине и блаженно смотрел в небо. В синее вечернее небо, в котором змеились золотистые фейерверки в его честь и сияло вместо луны белоглазое лицо Лиоагима… Когда Урфин почувствовал, что в его рту от стонов пересохло окончательно, оба кончили по третьему разу. Потом Урфин лежал в объятьях Таральба и слушал ладные, совсем не сбивчивые признания в любви. И Урфин, и Таральб были залиты семенем, но им это совершенно не мешало. — Где ты был, когда я брал город? — поинтересовался Урфин. Ему хотелось узнать любовника получше. — Сражался. Хорошо, что не пришлось пострадать. Иначе бы я лежал в постели с разбитой головой, как мой брат, и долго не смог бы свидеться с тобой. Всё это Таральб проговорил не только беззлобно, но ещё и ласково глядя Урфину в глаза. Урфин и сам не мог отвести взгляда. Был слишком растерян. — Твоего брата ранили дуболомы? — Да, — Таральб печально вздохнул. — Но, говорят, он поправится. Солдаты никого не убили, хоть и покалечили нескольких. — Нескольких? Скольких? — Да пяток, не больше. Ну, кому-то поломали руки-ноги. Кого-то по лбу приложили, как братца. А кому и то и другое… О, не волнуйся, добрый мой король! — поспешил сказать Таральб, увидев на лице Урфина боль. — Они всё равно любят тебя. Разве можно тебя не любить? — Таральб, — произнёс Урфин Джюс, отведя наконец взгляд. — Оставь меня пока, прошу. Таральб быстро собрался и, невозмутимо поцеловав Урфина в щёку, вышел. Через десять минут Урфин, наскоро вымывшийся и сменивший одежду, кликнул Топотуна. — Отправимся-ка в темницы, где закованы Страшила, Железный Дровосек и фея… то есть, эта Элли. Не будем с ними задерживать. — Они тоже раскаялись, хозяин? — Да, если книга не врала… Что сказал Гуамоко? — Мудрая птица, а говорит какие-то глупости. Мол, не хватает у тебя, повелитель, зла на такую любовь… Или для такой любви. Я что-то не понял. Урфин сжал зубы. Вскоре верхом на верном медведе он уже ехал в сторону городской тюрьмы. Дуболомы, сторожившие темницы, были в смятении. На них чары книги не распространялись, но они кое-как соображали своими твердолобыми головами, что кругом творится что-то странное. Оставив медведя у дверей, Урфин направился по длинному коридору вглубь тюрьмы. Остановившись у камер троих узников, он прислушался и, не уловив ни единого звука, вынул из потайного кармана связку ключей. Открыв первую камеру, Урфин замер. Железный Дровосек так и лежал в одной позе, не в силах согнуть покрытые ржавчиной суставы. Неподвижного, его перенесли из башни сюда, и так и оставили… Он, сам Урфин хотел так. В таком положении Дровосеку даже не нужны кандалы — это очень удобно. Бедняга, который, как и все, трепетно любит своего короля, два дня не мог пошевелиться. Урфин позвал охранника-дуболома и приказал принести маслёнку. Затем он аккуратно смазал Дровосеку все суставы и, в последнюю очередь, челюсть. — Мой король! — произнёс Железный Дровосек, едва он закончил. — Благодарю тебя, мой король! Никогда не знал я такой заботы! И он потянулся к Урфину железными руками, чтобы скорее его обнять. — М-м-м, — нервно промычал Урфин, отскочив. — Ты… Ты разве не сердишься на меня? — За что же мне сердиться на тебя, мой повелитель? — лицо Дровосека выражало самое искренное изумление. — Я сверг Страшилу Мудрого и установил в Изумрудной стране свою власть. Я заточил в темницу тебя и твоих друзей. — Да, мой король, но я забываю обо всём этом, глядя на тебя, и даже просто думая о тебе. Прошу, не говори, что я должен на тебя злиться. Моё сердце не железное и не может заржаветь, тем более от таких пустяков. Урфин постарался улыбнуться ему как можно радушнее и приветливее. — Мне отрадны твои слова, Дровосек. Иди теперь куда хочешь, ты свободен, я отпускаю тебя. Ведь ничего плохого ты не замышляешь, зачем же держать тебя в тюрьме? — Спасибо, мой великодушный король! — Дровосек снова попробовал обнять Урфина. Тот снова отскочил. — Только позволь я подожду моих друзей. Ведь ты освободишь их тоже? — Да, конечно… Пойдём к ним вместе. Следующей Урфин Джюс отпер камеру Страшилы. — Здравствуйте, друзья! — радостно воскликнул бывший правитель Изумрудной страны. Урфин невольно оглянулся — не стоит ли за его спиной Храбрый Лев, не парит ли Кагги-Карр, а может, девочка Элли смогла сама выбраться из камеры? Да неужто в самом деле Страшила назвал другом самого Урфина! — Здравствуй, Страшила! — ответил за обоих Дровосек, и они со Страшилой кинулись обнимать друг друга. Правда, из-за оков на руках Страшилы объятие вышло неловким. — Погляди, сам наш король, добрый повелитель Урфин навестил тебя! И он выпустит тебя на свободу, как выпустил меня! Скажи, Страшила, можно ли не любить такого славного короля? Урфин глядел на Страшилу и видел, что в сыром подземелье он сильно подмок, солома на его голове вся сопрела, а краски на лице смазались. От него пахло плесенью. — Уж на что ты сердечный правитель своей страны, Дровосек, но, кажется, наш милый Урфин сердечнее даже тебя. — Признаться, быть таким мудрым не удавалось и тебе, Страшила! — вторил, умиляясь, Дровосек. Урфину показалось, что это его собственные ноги заржавели, и отсырело в голове тоже у него. Он с трудом подошёл к бывшему правителю Изумрудной страны и, выбрав из связки очередной ключ, избавил Страшилу от оков. Тяжёлые наручники и цепи смотрелись так смешно и нелепо на мягких набитых соломой руках. Теперь они с них спали. — Благодарю, мой благодетель! — просипел Страшила. Очевидно, его горло тоже сильно отсырело. Урфин захотел вглядеться в его глаза, но увидел, что ни зрачков, ни радужки уже нельзя различить. — Тебя просушат и вновь нарисуют лицо… — пробормотал Урфин. Ему не хотелось слушать излияния друзей. Он поспешил к последней, третьей камере. Если уж те, кто сделан из железа и тряпок, встретили его в таком состоянии, то что же будет с живой девочкой! Элли сидела в углу камеры, стараясь расположить босые ноги так, чтобы они не касались каменного пола. Увидев Урфина, она тут же вскочила на них. И весело запрыгала. — Да ты же… совсем босая. Ты не простудилась здесь? Быть может, тебе нужен врач? — Что Вы, мне совсем не холодно! — заверила Элли. — Ну… разве что самую чуточку. А Вы такой добрый. Я думала, такие добрые короли бывают только в сказках. Хотя мы ведь в сказочной стране, правда? И она робко улыбнулась. — Обувку ей! — крикнул Джюс застывшему у двери дуболому. — Нужна левая и правая, а то знаю я вас. Там, посмотри, чтоб по ноге была. — Тридцать четвёртый размер… — пролепетала Элли в спину удаляющемуся деревянному солдату. — Вот что, девочка… — участливо проговорил Урфин. — Ты, кажется, хотела домой? — Домой… Нет, нет, я не хочу, — затрясла головой Элли. — Но почему? Я могу загадать это волшебной книге и она поможет тебе! — Я помню, мне раньше хотелось туда… Но ведь тут тоже хорошо. Да, там мама и бабушка, но зато здесь — Вы. Вы очень-очень хороший. Не как из компьютерной игры. Как из сказки. Урфин вцепился себе в волосы и зажмурил глаза. Постоял так. Выдохнул. — Что ж, — сказал он, подождав, пока трое друзей обнимутся, расцелуются и обменяются любезностями в его адрес, — вы свободны. Вы можете идти. Увидимся ещё… как-нибудь. — Благодарим, повелитель! — Будем помнить всю жизнь! — Всем вокруг расскажем о твоей милости! Прибежал дуболом, который был послан за обувью для Элли. Судя по тому, как быстро обернулся солдат, он стащил башмаки с первых попавшихся прохожих. Но, кажется, они действительно подходят ей. И даже почти одного цвета. Замечательно. — Доблестный наш король, ты чем-то обеспокоен? — спросил Дровосек, увидев, что повелителя, похоже, не радуют их обещания. — Ты таишь в сердце какую-то тоску? Если тебя кто-то расстроил, скажи мне, и я быстро с ним разделаюсь! — А я, чтобы отвлечь тебя, расскажу по памяти те книги, которые прочёл, — бодро предложил Страшила. — Могу даже стихи. Правда, если я учу стихи, я никогда не запоминаю рифмы. Ведь главное — мысль, верно? — и Страшила выразительно ткнул пальцем себе в лоб. — Только теперь, с сырыми мозгами, я всё путаю… Если честно, с трудом отличаю арифметическую задачку от сказки. Но зато я всегда, всегда-всегда буду помнить, мой король, что ты самый добросердечный и умный! — А я, а я могу даже сочинить стихи про тебя самого! — воскликнула Элли и вновь подпрыгнула от радости. — У меня всегда хорошо получались сочинения. А это почти одно и то же. Урфин надолго, очень надолго замолчал. Его лицо медленно менялось. Сперва оно сделалось почти безумным, затем — исказилось, как от сильной боли, потом, наконец, разгладилось, заулыбалось, засияло… — Хорошо, мои друзья. Очень хорошо. Спасибо вам. Вы замечательные подданные. Замечательные друзья. Стихи? Сочинения? Хорошо… Вернитесь, пожалуйста, обратно в камеры. — Но почему, повелитель? — удивились все трое. — Ведь ты хотел нас выпустить? — Да. Хотел… Прошу, вернитесь туда. Железный Дровосек, Страшила и Элли обменялись виноватыми взглядами и вновь разбрелись по своим камерам. Стараясь не глядеть на них, Урфин опять заковал каждого в кандалы. — Как скажешь, повелитель, — лепетали друзья. — Мы очень любим тебя и сделаем всё, что ты просишь. Но не держишь ли ты на нас зла? — Знали бы вы, на кого я держу зло и кого ненавижу… — Кого?! — вновь моментально оживились они. — Кого, скажи? — Я расправлюсь с ним! — грозил Железный Дровосек. — А я буду читать тебе поэмы… Больше Урфин Джюс ничего не слышал. В голове раскалённым молотом стучала одна мысль. Он торопливо запер все три двери и кинулся вон из темницы.***
— Лиоагим! Урфин Джюс хлопнул дверью кабинета, судорожно напялил шляпу Гингемы и, подбежав к книге, навис над ней. По его щекам текли слёзы. — Лиоагим, Лиоагим! — истошно завопил он, будто боялся, что тот может не появиться. — Да, Урфин? — грустно произнёс Лиоагим, выглядывая из страницы. В этот раз Джюс даже не закрыл фолиант — не говоря о том, чтобы запереть его на ключ. — Пусть всё будет, как раньше! Пусть они меня не любят! — Но почему, Урфин? — спросил Лиоагим. Он, наблюдавший за всем, что происходило с «добрым и мудрым» королём, конечно, понимал причину. Но Урфин Джюс должен был признаться сам… Урфин прислонился лбом к соседней странице. Будто тоже безотчётно хотел забраться в книгу, спрятаться в ней от своих терзаний и всего, что видел вокруг. «Почему?» — послушным эхом откликнулись его мысли. Потому что он знал, что нельзя разжечь костёр, не приготовив дров. Нельзя поесть хлеба, не посеяв его, не сжав и не намолов муки. Он всегда любил трудиться. Даже за очень, очень малую награду. А для кое-кого, хоть он не вспоминал об этом много лет — и вовсе безвозмездно. Тогда, помнится, не удостоившись любви, он продолжал трудиться. Попросту — угождать. А что он сделал сейчас, чтобы его любили? Что он сделал для ТАКОЙ, и даже для куда меньшей любви? — Я не заслужил! — в диком отчаянии вскричал Урфин. — Не заслужил, не заслужил, не заслужил!!! — Не терзайся, Урфин, — откликнулся Лиоагим. В душе он улыбался. — Если ты хочешь, чтобы я вернул всё назад, это не трудно. — Умоляю, верни! Они должны разлюбить меня! Я сделаю всё, что ты хочешь! Урфина пронзило понимание, что он недостоин не только самой любви, но и того, что Лиоагим преподнёс её ему в подарок. Он толком ничем не заслужил это и перед ним. Нанесённой годами холодности и неуступчивости как не стало. Урфину до боли захотелось угождать. Вся неблагодарность Джюса будто сосредоточилось и воплотилась в гладком лице Лиоагима. Её надо было срочно искупить. И Лиоагим понимал, что Урфину это теперь важнее всего на свете. — Отдай Элли серебряные туфельки. Урфин замер. Он вытер слёзы рукавом и ошеломлённо взглянул на Лиоагима. — Что? — Тогда она сможет вернуться домой. — Но как же?.. Ведь я не смогу больше с тобой видеться. — Но это достаточная плата за целый день всеобщей любви, верно? — Верно… — тихо произнёс Урфин. Он моментально поник. — Верно… Он посмотрел на Лиоагима долгим взглядом и, не выдержав, закрыл лицо руками. Урфин вернулся в темницу. Пытаясь тянуть время, он долго распоряжался насчёт положения пленников, втолковывая дуболомам, каких именно мастеров надо позвать, чтобы спасти Страшилу, и объясняя, почему камеры необходимо держать сухими… Элли не хотела принимать башмаки, но Урфин силой всучил их ей и сказал, что через несколько минут она непременно поймёт, что с ними делать. Вернувшись в кабинет, он был уже почти спокоен. — Прощай, Лиоагим, — сказал он, переворачивая страницу. — Знаешь, похоже, ты был моим единственным другом. Раздался громкий хлопок, будто лопнуло что-то большое и полое. Урфин, стараясь не глядеть на площадь, задвинул шторы и обессиленно опустился в кресло. Ну, теперь он снова тот, кто есть. И его видят тем, кто он есть. Такое облегчение. И такая тоска… — Это слишком похвальный поступок для того, чтобы заслужить ненависть, — услышал он вдруг голос со стороны книги. Голос Лиоагима. — По-моему, он куда лучше годится для того, чтобы заслужить приятного собеседника на многие дни вперёд. Урфин неверяще уставился на книгу. Лиоагим озорно посмеивался. — Туфельки нужны, чтобы меня и пройдоху, который захочет ко мне обратиться, что-нибудь связывало. А нас с тобой теперь связывает гораздо больше, верно? И, раз уж на то пошло, можешь снять и шляпу.