Closer

— Д-дин... Дин... Дин... — Сэм на выдохах стонет, спотыкается о горячий воздух, хватается за сильные плечи слабеющими пальцами; Дин, его Дин, так близко, кожа к коже, тёплый и родной, прижимается мокрыми губами к жилке на шее, сжимает ладони на бёдрах и снова толкается — идеально, правильно, именно так, как нужно. Сэм тычется холодным носом в ключицы, обозначает без слов своё присутствие совсем рядом и жмурится, когда поцелуй на шее перерастает в укус — Дин кусает несильно, будто только напоминает, чей Сэм, кому он принадлежит, оставляет алеющий след, зализывает, и Сэм стонет, стоит почувствовать новый толчок. Слишком медленно — нужно быстрее, глубже, чтобы не думать о сожженном трупе отца, пропаже Кольта и исчезновении демона. Утром они будут разбираться в этом дерьме, но пока — это их время, друг для друга, в тишине, с краснеющими горящими губами, мокрыми поцелуями и бархатистой кожей под подушечками пальцев. — Л-люблю тебя, Дин, люблю... — как заведённый, шепчет Сэм, до крови впиваясь ногтями в плечи, Дин в ответ резко толкается — правильно, точно, сладко — рычит сдавленно и тихо, отшатывается и снова входит до упора, впивается в губы поцелуем, говорит без слов — мой, только мой, ничей больше! — кусает, отчаянно, будто страшась потерять последнее родное существо на планете, и снова толкается, только сильнее, быстрее, так, как хотелось — и низ живота сдавливает сладким спазмом. Сэм кусает подушку, пока изливается себе на живот, зажмуривает глаза, чувствуя внутри мокрое, жаркое, и слепо, одной рукой, ищет Дина, желая нырнуть ему под тёплый бок, прижаться, как в детстве, доверчиво и нежно, и заснуть, но ладонь натыкается на пустоту; Дин ушёл, как уходил предыдущие разы, бросал его одного в комнате, пропахшей сексом и потом, а днём чинил машины на свалке Бобби, стараясь избегать прямых контактов глазами. Сэм снова засыпает в одиночестве, потому что усталость берет своё, потому что выбора нет и приходится снова сбивать одеяло в холодный кокон, обвивать его, словно лианами, и закрывать глаза, представляя, что это Дин. Обнимает бережно, нежно, как всегда после секса, целует макушку, шепчет хриплым голосом: «Спи, Сэмми...», и поглаживает большим пальцем голое плечо. Джон никогда не замечал этого — а они никогда не нарывались. Занимались любовью, только когда отец уезжал на охоту, целовались жадно и долго, а после — под тёплые струи, в объятиях — хорошо. Сэм смотрит на Дина издалека, выглядывая из-за занавесок на кухне, и не решается подходить и начинать разговор. Дин молчит с того момента, как они приезжают к Бобби. В машине Сэму кажется это чем-то естественным — защитной реакцией на боль, но когда брат приходит к нему впервые глубокой ночью, он тоже ничего не объясняет — только делает. Они занимаются сексом, кусая плечи и шею друг друга, чтобы сдержать стоны, чтобы не выдать себя. Для старого охотника они по-прежнему те мальчики, не испорченные, молодые, полные жизни и азарта в глазах, хотя единственное, что на самом деле у них осталось после смерти отца — это их греховная, неправильная любовь, от которой становилось то невыносимо противно и плохо, то наоборот — сладко и хорошо. Сэм знает, что Дину больно — слишком, страшно и жестоко, знает, как тот тонет и задыхается, поэтому послушно стонет и подставляется, прогибаясь в пояснице, шепчет имя брата обветренными губами. На ухо, тихо-тихо, лизнув горящую щеку под сильные, размашистые толчки, целует в шею, без слов обозначает снова — я рядом, рядом. С тобой, прямо здесь, ты не один. Ну же, Дин, посмотри на меня. Даже когда Дин перегибает, врывается в жаркое, запретное слишком быстро, без нужной подготовки, Сэм стонет и лишь прижимается окровавленными губами к выпирающим ключицам, отмечает свой путь на карте алой дорожкой и шепчет: «Люблю, Дин... люблю тебя очень...». Чтоб Дин никогда не забывал, с кем он, что он не один, что есть человек, которому можно доверить прикрывать спину. А Дин только тяжело дышит ему в плечо, толкается сладко и глубоко, покрывает поцелуями-укусами лицо брата и, как только все заканчивается, уходит, как всегда — не произнося ни слова. — Ты как? — в глазах Бобби целый океан сочувствия и жалости, когда он подходит к Сэму и смотрит туда же, на Дина — даже с такого расстояния видно, как сокращаются непроизвольно его мышцы на руках, как Дин напряжен и рассержен на себя и весь мир. Сэм не знает, что отвечать, поэтому пожимает плечами, берет очередную бутылку пива и кидает короткий благодарный взгляд на охотника. Бобби не виноват, что все так выходит. Бобби — их приютил, Бобби — помогает, Бобби — роднее родного отца, и Сэму чертовски хочется верить, что скоро станет лучше. — Нам нужно время, — Сэм уже не думает — просто говорит за двоих, будто за одного человека — это кажется правильным, особенно когда Дин в нем, вжимается в его тело своим, сводит с ума горячим дыханием и сладкими толчками. И пока он так делает, плевать на греховность их грязных порочных душ. Следующей ночью Сэм лежит на кровати, полностью завернувшись в одеяло, и не сводя усталый взгляд с часов — ровно три. Тишину прерывают только сверчки за приоткрытым окном и редкие машины, проезжающие по проселочной дороге. Сегодня Дин не приходит, как обычно, около часа ночи, из-за чего Сэм ворочается, комкая одеяло, не может заставить себя заснуть и мучается ещё несколько минут прежде, чем слышит короткий вскрик из комнаты брата. От неожиданности Сэм теряется, растерянно смотря на закрытую дверь своей спальни, часто моргает и, только когда крик повторяется, поспешно вылезает из кровати и топает босыми ногами в нужную сторону. В коридоре тихо, темно, совсем как в гробу. На секунду кажется, что кто-то из них обязательно умрет именно здесь. — Дин? — Сэм неуверенно толкает дверь в комнату и всовывает лохматую макушку в получившийся проем; луна еле-еле, тускло и мертво, освещает шкаф, который так пугал Сэма, когда тот был шестилетним мальчиком, кровать посередине, и на ней — сжавшегося калачиком Дина; его трясёт, губы облизанные и потрескавшиеся, на лбу блестит лунным светом пот. Впервые с того дня, когда они приехали к Бобби, Дин выглядит не сильным старшим братом, а напуганным, сломленным человеком. И от этого сердце больно щемит, стучит быстро, как под наркотиками, и подскакивает к горлу. Сэм вспоминает сейчас слишком отчётливо тот ужасный день, когда отец впервые взял старшего сына на охоту на оборотня. Спланированный до мельчайших деталей план провалился с треском — их схватили, и Дина пытало несколько часов существо, как две капли воды похожее на Джона. После этого Дин ещё несколько недель просыпался ночью в холодном поту, с колотящимся как ошалелое сердцем и температурой, а Сэм, услышав очередной вскрик, залезал в горячую, влажную кровать брата и ложился рядом, звонко, как-то по-детски наивно чмокая его в горящую щеку. И Дин разом мог успокоиться, прижать к себе тёплое тело, как любимую мягкую игрушку, и уснуть вот так — обжигая лохматую макушку неровным дыханием. И спать до утра спокойно. Сэм неуверенно подходит ближе, не сводя глаз с дрожащего Дина, сглатывает и садится на край кровати, чуть наклоняясь вперёд. — Эй, Дин... — он легонько тормошит его по плечу, смотрит по-щенячьи жалобно. — Проснись. Но Дин уже не спит — это становится понятным, когда два огромных зелёных глаза упираются в лицо Сэма с неподдельным страхом, стыдливостью и болью. Он похож на ребёнка, потерявшего в торговом центре родителей, и от этого сердце сжимает сильнее; ещё совсем чуть-чуть, и оно превратится в маленький оголенный комочек нервов. Дин думает секунду, потом отводит взгляд и приподнимается на кровати; уголки его губ ползут вверх в дурацкое подобие улыбки — все хорошо, старик, я в порядке. Но Сэм знает, что это не так. «В порядке» и «все хорошо» у них никогда больше не будет. Потому что даже сейчас, смотря друг другу в глаза, чувствуя, слыша дыхание друг друга и ощущая тепло кожи под ладонями — все плохо. И этого не изменить. Сэм не может улыбнуться в ответ — слишком много сил придётся тратить на это. Просто двигается ещё ближе, стукается глухо лбом о горячий лоб Дина и закрывает глаза, полностью отдаваясь моменту: Дин снова рядом, совсем близко, так, как сейчас нужно, так, как сейчас правильно. Дыхание прерывистое, тяжелое, опаляет приятно щеки и скулы. Губы, влажные, горящие, оставляют мокрые следы, светящиеся в лунном свете. У Дина сильные руки, они дрожат, когда запутываются в лохматых волосах Сэма, прижимая его голову ещё ближе, ещё теснее. Чтобы чувствовать всего. Дин наощупь, словно слепой беззащитный хищник, находит губами губы брата, мнёт их жадно, ненасытно, терзает зубами и языком и отстраняется, упираясь головой в плечо брата; Сэм целует его шею, проводит языком мокрую дорожку, руками прижимая ещё сильней, ближе, жарче. Обхватывает его лицо руками, поднимает на себя, целует закрытые веки, щеки и скулы, отдает накопившуюся за эти дни ласку. Притирается ближе, не прерывая поцелуя, осторожно толкает, укладывает на кровать и нависает сверху. В одежде становится ужасно жарко; Дин открывает глаза, смотря на Сэма прямо, с щемящей благодарностью в глубине зеленой радужки, оставляет мягкий поцелуй на припухших губах. И укладывает их обоих на кровать, заворачивая в одеяло. — Люблю тебя очень... — из последних сил шепчет Сэм, обвивая брата руками и ногами, утыкаясь носом в тёплый бок, скрытый под мягкой тканью пижамной рубашки. За секунду в голове лихорадочно бьется: мой... только мой... люблю... люблю... никому не отдам... Сэм просыпается резко, неожиданно, будто во сне кто-то хватает его когтистыми лапами, безжалостно вырывает в реальность, как дерево из земли — с корнем, хрустом костей, оставляя огромную грязную дыру в земле, покрытую насекомыми изнутри. Сэм растерянно моргает, мотает головой в разные стороны, потому что под боком — холодно, а рука не ощущает чужого мирного биения. В ванной приглушенно льётся вода, дверь закрыта, а солнце бьет лучами сквозь зашторенные окна. Сэм вылезает из кровати и в два шага оказывается рядом с дубовым деревом. — Дин? — он слегка дергает ручку вверх-вниз, убеждаясь, что дверь закрыта, и до разума вдруг доходит, что именно его разбудило — звук разбившегося стекла. Сердце больно сжимается в груди, ударяется о ребра, будто желая вырваться из плена мяса и костей, и заходится в каком-то бешеном ритме. Сэм знает, что медленно сходит с ума от всего этого, что нервны на пределе, и дикий страх потерять Дина, старшего брата, опору и поддержку, затмевает разум. Поэтому он разбегается, рвано, горячо выдыхает и выбивает хлюпкую дверь. Дин стоит, облокотившись на раковину и опустив голову вниз, когда дверь слетает с петель. Вздрагивает лихорадочно от неожиданности, смотрит непонимающе, напугано на обломки дерева и после — на брата. На его костяшках ещё свежая кровь, зеркало разбито вдребезги. — Дин... я просто... извини... — сбивчиво шепчет Сэм, тупя взгляд. — Я подумал, что ты... — Прости, Сэмми... — после нескольких дней молчания голос Дина хриплый, глухой и звучит виновато. — За все. Он обводит контур брата руками, останавливает его, когда тот хочет подойти и что-то сказать. И уходит из комнаты, из дома и уезжает — во дворе раздаётся рёв мотора. Сэм не знает, куда он поехал. Не знает, зачем и что он сделал не так, но надеется, что брат вернётся хотя бы к вечеру. Хотя бы. И Дин возвращается. Поздно вечером, почти ночью, проходит мимо Сэма, по-прежнему смотрит виновато и побито, но хлопает по плечу и слабо улыбается — все хорошо, Сэмми, не парься. Запирается в своей комнате с громким щелчком, оставляя растерянного брата одного. Бобби сидит в гостиной с какой-то книгой в руках и только боковым зрением улавливает главное: Дин вернулся. Все хорошо. Этого достаточно, чтобы быть спокойным. Сэм стоит ещё несколько минут, буравя побитым щенячьим взглядом дверь в комнату Дина, будто пытаясь её прожечь, а после уходит к себе, на автомате выключая слабенький свет, идёт в ванну, закрывает дверь и встаёт под тёплые струи. Спустя несколько часов в комнате тишина. Настораживающая, с повисшим в воздухе напряжением. Сэм может только ожидающе смотреть в окно, где тусклая луна зацепилась за деревья, дышать поверхностно, тяжело, и медленно гладить своё тело руками, чтобы сохранить хоть каплю возбуждения к приходу Дина. Только б он пришёл — пожалуйста, Дин. И Дин приходит; ровно в час ночи, так незаметно, что Сэм не замечает его сначала — только когда слышит восхищенный полустон и тяжёлое дыхание. Он знает, как выглядит сейчас со стороны — открытый, уязвимый, в одних боксерах, чуть приспущенных вниз, и трогающий себя в укромных местах. Дин такой горячий и родной, что сводит с ума, когда нависает над ним, целует жадно и грубо, кусая губы до крови, длинно лижет шею шершавым языком и спускается вниз, дотрагиваясь окровавленными губами до внутренней стороны бедра. Давится воздухом повторно, когда срывает боксеры и прислоняет указательный палец к расслабленному и растянутому колечку мышц. Сэм густо краснеет и слегка зажимается — он подготовил себя заранее, в душе, перед тем, как лечь в кровать, чтобы не тратить на это времени и сейчас становится ужасно стыдно за это; будто он — какая-то шлюха, которой велено подготавливать себя для клиентов. Но Дин выглядит таким восхищенным, таким восторженным, что все мысли тут же улетучиваются из головы. Дин врывается внутрь быстро, нетерпеливо, почти тут же начиная двигаться — выходя полностью и снова въезжая до упора. Сэм отчаянно сжимается вокруг него, стонет в подушку, кусая влажную ткань, и зажмуривается, глотает кислород, когда шершавая ладонь резким движением обхватывает его член и принимается водить по нему вверх-вниз, то подталкивая к краю, то в самый последний момент мешая кончить, зажимая у основания. — Д-дин... пожалуйста... — тихо умоляет Сэм, теряя связь с реальностью от таких ощущений; это слишком, потому что Дин — везде, Дин — на губах, Дин — на шее, Дин — на ключицах, Дин — внутри, Дин — снаружи. Двигается так быстро, так хорошо, сводит с ума. — П-пожалуйста, Дин... дай м-мне... Сэм не может нормально связывать слова, чтобы снова шептать, как брат важен ему, и как он его любит. Только умолять, просить и метать голову по подушке, хватаясь мокрыми ладонями за сильные плечи. Дин снова кусает его за шею, именно туда, где уже алеет след от зубов, слизывает капельку крови, будто извиняясь за причинённую боль, мокро целует правый сосок и начинает толкаться с новой силы. Рука перестаёт зажимать у основания, делает последние несколько рваных движений, и Сэм почти тут же изливается между их животами, дрожа и содрогаясь всем телом, сжимается сильнее вокруг Дина, чувствуя, как кишки секундой позже заполняются горячей вязкой жидкостью, кусает подушку, чтобы не застонать слишком громко, и расслабляется, качаясь в послеоргазменной неге где-то на краю сознания. — Д-дин... я люблю тебя... — обессилено шепчет Сэм, рукой, наощупь, находя тёплое предплечье брата и сжимая его. — Останься... пожалуйста... не уходи... Сил слишком мало, чтобы открыть глаза, сказать ещё что-то, поэтому он только притирается ближе к родному телу, обвивает его руками и ногами, шепча что-то совсем неразборчиво. Сверху раздаётся какое-то копошение, Дин резко исчезает из-под пальцев, и только Сэм готов снова привычно сбивать одеяло в фигуру брата, тот ложится сзади, устраивает лохматую голову Сэма у себя на плече и оставляет мягкий поцелуй в волосах. «Спи, Сэмми...» — приятно отдаётся в голове немного хрипловатый голос, и Сэм послушно проваливается в сон. Все у них будет хорошо.