В меру твёрдые, в меру солёные

Не то чтобы Крею были срочно нужны деньги; во всяком случае, не настолько, чтобы в этот чудесный денёк сидеть в одной из аудиторий Стенфордского университета и за двадцать пять долларов участовать в слепом тесте солёных бретцелей. Однако Бак, его сосед по комнате, утверждал, что если покажешь себя в простых тестах, то зарекомендуешь себя как подходящего кандидата для репрезентативной случайной выборки. Значит, повысишь свои шансы на то, что тебя пригласят участвовать в сложных и высокооплачиваемых тестах. С точки зрения Крея, это был полный бред; но даже полны бред в этом мире легко становится действительностью. К тому же, Бак рассказывал о антропологических экспериментах Стэнфорда как о мире, полном чудес и высокой науки. - Когда я туда пришёл, я и не знал, насколько серьёзно то, чем они занимаются. Думал - лёгкие деньги, не похоже на работу цивилов, да и... возможность себя испытать. Вот, скажем, Кизи участвовал в экспериментах - и в результате едва ли не первым во всём мире попробовал ЛСД. Надо быть на острие времени - решил я, и записался на участие. Отвечал на каждое предложение. Поначалу вместе с другими бегал в зеркальном лабиринте, лазал по специальной горке, смотрел кино и проходил устный опрос по его содержанию. Однажды я участвовал в чём-то типа викторины, отвечал на вопросы вроде “сколько букв в слове Чикаго” - вместе с десятком других. Платили за это немного, но я неожиданно для себя начал вкладывать всего себя в каждый тест. Я почувствовал, что занимаюсь чем-то важным, что это не просто… ну, протест ради протеста. Меня реально увлекло, я начал менять свою жизнь - серьёзно взялся за учёбу, прикупил приличной одежды, стал читать книги об антропологии, вступил в их клуб и даже собираюсь на будущий год перевестись на их факультет. Это настоящая наука, не какое-то мумбо-юмбо; они те, кто могут вытащить человечество из ямы. Меня, в общем, заметили и стали приглашать в индивидуальные эксперименты. Один раз я просто должен был непрерывно смотреть на крохотную точку на экране и говорить, какого она цвета. Я делал это несколько часов подряд - а цвет точки за это время изменился только пять раз и не более, чем на несколько секунд, представляешь? Я чуть с ума не сошёл. Но получил в конце грамоту с благодарностями и двести долларов. А на прошлой неделе, представляешь... Меня позвали в опасный эксперимент. Сначала с меня сняли все физические показатели. Расспросили о здоровье родни. Я подписал кучу бумаг с отказом от претензий. Потом меня раздели догола, одели в белое кимоно и привели в белую комнату, напичканную приборами. Вместо одной стены было такое зеркальное окно, как в полицейских участках, и я понял, что через него за мной будут наблюдать экспериментаторы. В самой середине стояло просто мегакресло, типа такого, в котором сидят космонавты перед стартом. Меня усадили в него, и провели длинный инструктаж. Суть в том, что у меня была панель управления, и я мог запрограммировать силу и продолжительность удара тока, который я себе нанесу. Я должен был отсидеть в кресле ровно два часа и мог наносить столько себе ударов тока, сколько захочу. А мог вообще не бить себя током. Моё вознаграждние не изменялось ни от силы тока, ни от того, нанесу ли я себе хотя бы один удар. - И ты? - Я-то, конечно, шарахал себя током всё время. То слабым, то сильным, то наращивая мощь, то случайно. Все режимы попробовал, четыре раза включал самый сильный на самое долгое время из возможного. Вся задница обгорела. - И зачем? - Слушай, я сидел в специальном - и чертовски дорогом - устройстве для того, чтобы бить самого себя током. Там одна система регуляторов продолжительности и силы удара выглядела, как пульт управления Энтерпрайзом. На меня смотрело, наверное, десять полных профессоров, не считая их помошников, камеры снимали меня с шести точек, а ещё четыре прибора непрерывно записывали мои жизненные показатели. Мне платили четыреста долларов в час. Четыреста, Крей! И ты думаешь, что в такой момент я просто сидел бы и улыбался им - мол, очень приятно мне тут сидеть? Как ты думаешь, много ли бы это дало науке? Вот если бы ты был учёным, и заказал лабиринт за десять тысяч долларов, потом посадил бы в него мышь - а она не стала бы в нём бегать? Сидела бы и смотрела на тебя - мол, мистер Чесменски, утритесь с вашим грантом, с вашим исследованием, с вашим лабиринтом - назло вам не побегу? Вот что бы ты стал делать? - Я бы положил в лабиринт сыр, наверное. - Сыр, Крей, это уже прошлый век. Все знают, что за сыр голодная мышь пупок надорвёт, да и человек за вознаграждение - тоже. Нееет, сейчас самый смак - исследовать свободный выбор; что делает человек со свободой воли, которой он наделён? Потому мы сажаем в лабиринт сытую мышь и не кладём никакого сыра. А за участие в эксперименте платим вперёд. И делаешь ты что-то или не делаешь ничего - это уже зависит только от тебя. Это и есть наука. Самая что ни на есть. Четыреста долларов в час - это звучало прилично, а возможность не поджаривать себе задницу внушала некоторую надежду. В общем, Крей тоже записался на участие в экспериментах. И вот он сидит перед шестью разноцветными, пронумерованными мисками с солёными крендельками. Крею сказали, что это - бретцели разных компаний, которые проводят свои маркетинговые исследования в кооперации со Стенфордским эксприментом. Крей должен попробовать каждый вид бретцелей, а затем заполнить опросные листы - отсортировать их по качеству, описать их вкус и написать, какие ему понравились больше всего. За участие платили гроши, четыре доллара за опросный лист, плюс он мог унести с собой четыре фунта бретцелей любого сорта. За столом в нескольких шагах от него сидел неимоверно прыщавый студент в белом халате с бейджиком на груди и скучающе поглядывал на Крея, делая какие-то пометки в блокноте. Чёртовы бретцели были совершенно одинаковыми. И на вид, и на вкус, и на ощупь. За последний час Крей съел уже, наверное, штук сто солёных крендельков, пытаясь ощутить разницу - и понял только одно: он всей душой их ненавидит. Во всяком случае, без пива. Как бы поступил на его месте Бак? Уж он-то наверняка сумел бы найти кучу отличий между содержимым этих мисок. Плакали будущие Креевы четыреста долларов в час. Вздохнув, он подвинул к себе лист под номером один. “В меру твёрдые, в меру солёные”, написал он. Потом с отвращением положил ручку, посмотрел на лист, поднял голову к потолку и испустил тихий, но отчётливый вой. Затем ещё раз взялся за ручку. “Все эти бретцели совершенно одинаковы для меня. Я не могу найти никаких отличий между ними. Возможно, вы просто издеваетесь. Возможно, вам нужно обратиться к специалисту. Я с удовольствием верну вам вашу двадцатку за эксперимент. Могу даже добавить ещё столько же - за съеденные бретцели”. Он повторил эту фразу на каждом листе и отдал их студенту. Тот меланхолично воззрился на листки, перелистал их неспешно, посмотрел на Крея, затем извинился, попросил подождать буквально пару минут и вышел из аудитории. Крей от нечего делать стал ручкой разрисовывать себе левое запястье маленькими крендельками. У него было ощущение, что они ему будут сниться ещё с неделю. Через пять минут в помещение зашёл Мистер Прыщи Года, а за ним, протягивая руку для рукопожатия, ворвался, вероятно, его непосредственный куратор. Это был представительный тёмнокожий мужчина средних лет, в джинсах и футболке с надписью “Участник КомКона 2018” - обязательном официальном наряде для неофициальных встреч - с крепким рукопожатием и дружелюбным, искренним взглядом конокрада, страхового агента и продавца подержанных машин. - Извините за вмешательство, но я хотел лично пожать вам руку, мистер Чесменски. Прошу прощения за этот обман. Все бретцели выпущены одной и той же фирмой… на самом деле, их выпекли в университетской пекарне, и если честно, я не в восторге от них. Но вы знаете, что из сорока проходивших этот тест вы - единственный, кто честно признался, что не видит никаких отличий? Мы пытались найти некую корреляцию между цветом упаковки и вкусовым переживанием продукта, но не сильно преуспели. Зато мы, кажется, нашли вас. - Ээээээ… очень приятно… - Простите, меня зовут Селлер. Асбел Селлер. Я, вероятно, забыл свой бейджик на халате - он радушно улыбнулся. “Ни в чём нельзя верить этому барышнику” - мелькнула мысль у Крея. - Видите ли, мистер Чесменски - я правильно произношу вашу фамилию? - большая часть людей склонна доверять экспериментатору и искренне пытаться выполнить даже самое бредовое задание. Они слышали, что истинный смысл эксперимента чаще всего не тот, который заявлен - но всё равно, эммм, ведутся. Впрочем, даже если они понимают, что их провоцируют на бессмысленный труд или на что-то, что противоречит их убеждениям, сама ээээ атмосфера учереждения, официальность тона, форма, в которую облечена просьба, завораживает их настолько, что они не готовы отказаться от выполнения задания или даже указать на его бессмысленность. Вы же показали особую, прямо-таки уникальную стойкость… если разрешите, я предложил бы нам переместиться в кафе для продолжения разговора. Обещаю - никаких бретцелей! - Да, пожалуйста, - протянул Крей. Селлер пошёл чуть впереди, показывая дорогу, и по пути продолжал вещать. - Сейчас мы, исследователи, полагаем, что сама потребность в послушании, в том, чтобы играть предложенную им роль, заложена в людях генетически. Вы понимате, о чём я? - На самом деле, - сказал со вздохом Крей (он не любил умничать сам, но терпеть не мог, когда умничали за его счёт), - понимаю. Естественный отбор более послушных. В племенном обществе дети, не слушавшиеся родителей, чаще всего быстро погибали, не успевая передать свой генетический материал. Однако некоторые непослушные умудрялись выжить - просто по принципу больших чисел - и даже получить новые знания и передать их племени, так что какой-то процент непослушных должен был сохраняться. Совершенно пассивное племя проиграло бы гонку на выживание. Так что я полагаю, что непослушание также заложено в людях генетически, мистер Селлер. - Превосходно! Вот и вы не соглашаетесь со мной! Но послушайте меня ещё. Да, действительно, некоторое количество непокорных необходимо. Мало того, учитывая совершенно невероятные вызовы, с которыми сталкивалось человечество на заре своего существования - ледниковые периоды, круглогодичная способность к размножению, освоение огня и инструментов, переход на готовую пищу, столкновение с… в общем, им требовалось очень много непослушных, лишённых чувства самосохранения, любопытных, ищущих новые методы детей. Вы, думаю, уже поняли, к чему я веду. - Подростковый период. Заложен биологически. Да, я тоже думал об этом. До определённого возраста ты стремишься слушаться - потому что ещё слишком слаб и неопытен. Затем в тебе взрывается генетическая мина - и тебе кажется, что ты никогда не станешь таким, как эти взрослые, и любую просьбу воспринимаешь, как оскорбление. Начинаешь искать себе испытания. Бросаешься на каждый запрет. Но в какой-то момент подросток, если выживает, превращается в заинтересованного в налаживании социальных связей взрослого. Так обеспечивается выживание вида. - Отлично! Вы, вероятно, читали книгу Габриэля Шанти - “Феномен тинэйджерства”? - Впервые слышу. - Тем лучше! Значит, вы пришли к этому самостоятельно? - Ну, я не скажу, что эта идея очень сложна… - Действительно, она, можно сказать, витает в воздухе. Но видите ли, современные исследователи полагают, что в человеческих генах есть ещё одна мина, которая куда страшнее, чем молодёжь, слушающая громкую музыку и разрисовывающая стены. Дело в том, что практически у всех народов и племён мира хранится память - а кое-где и не память - о ритуале, известном вам как “инициация”. Суть его заключается, если вкратце, в том, что подросток - мальчик или девочка - подвергался в определённый момент жизни ритуальному унижению. К нему приходили ритуально облачённые старшие и сообщали, что пора стать взрослым. После чего их били, заставляли сражаться друг с другом, оставляли без воды и пищи, обмазывали экскрементами, публично оскорбляли, подвергали сексуальному насилию, порой отрезали части тела, наносили раны, оставляющие заметные шрамы. Пройдя через всё это, они становились полноправными членами племени. Их подростковое бунтарство ритуально переплавлялось в верность общине. Но важной частью инициации было то, что вчерашние революционеры на неё шли добровольно. Ты в любой момент мог отказаться и сказать “знаете, я не согласен” и идти свободно. Тебя, конечно, называли трусом, но не убивали и не изгоняли… хотя, конечно, ты до конца жизни, скажем так, ел из котла последним. Но тебе запрещали эээээ передавать свой генетический материал, понимаете? Ну, отдельные Ромео и Джульетты, конечно, ухитрялись… но наказанием за подобное нарушение обычно было оскопление. Ты признавался негодным для размножения. Таким образом, у практически всех людей есть инстинкт подчиняться специально одетому человеку, представляющему власть. И мы в Стэнфордском университете, в том числе, исследуем корни и пределы инстинкта повиновения властям. - Чёрт возьми, это неплохо, - против своей воли протянул Крей. - Вы полагаете, что сможете расковырять эту язву? - Понимаете, господин Чесменски… - Крей, просто Крей… - да и меня называйте тогда уж - Асбел; в конце концов, мы в каком-то смысле коллеги… - так вот, суть в том, что мы сейчас полагаем, что некоторые отказавшиеся подчиняться уходили и образовывали свои племена, с особенным укладом. И именно эти племена - а точнее, носители особой мутации “неподчинения авторитету” дали толчок к образованию первых протогосударств. Видите ли, человек, не несущий в себе инстинкта подчинения авторитету, страшен. Перед ним всевластный шаман в ритуальном облачении чувствует себя стариком в дурацкой одежде. Он самим своим присутствием разрушает тот смысл, на котором держится общество… и у социума есть только два пути: убить его или склониться перед ним. И просто из закона больших чисел… - Наследственные линии вождей и царей? Голубая кровь? Аристократия? Дворянство? - Именно. Они могли быть полными придурками, но у них была честь. Их над-социум изгонял из себя подчиняющихся и принимал к себе достойных. Собственно говоря, это… вполне возможно, это немного преждевременный разговор. Селлер огляделся и развёл руками. - Видите, я опять вас обманул. Мы шли не в кафе. Место, куда они пришли, выглядело как тупиковый конец длинного скучного коридора без окон, освещённого потолочными светильниками и выкрашеного серой и белой краской, но в котором обычные двери почему-то были заменены на резные, в викторианском стиле, с полированными латунными ручками. Крей оглянулся назад и увидел, что коридор продолжается довольно далеко назад и заканчивается дверью. - Я хочу предложить вам участие в ещё одном эксперименте, если у вас найдётся прямо сейчас полтора свободных часа. У меня нет с собой бланков договора, но сейчас уже всё готово, и я бы не хотел упустить момент… А согласие подпишем задним числом, хорошо? Подвох, подумал Крей. Сейчас будет какой-нибудь подвох. Впрочем, интересно, куда это всё приведёт. В его воображении на мгновение представилась лаборатория маньяка-потрошителя, залитые кровью столы и экспериментатор, потрясающий в воздухе тесаком. Надеюсь, меня не заставят силком проходить… хммм… инициацию? Крей помотал головой, отгоняя непрошеное видение. Селлер тем временем продолжал: - Как вы думаете, Крей - вы - психологически устойчивая личность? - Наверняка не скажу. Полагаю, у каждого есть свой предел. Впрочем, я ещё не видел свой, но не уверен, что ищу его. - Вы согласились бы участвовать в одном эксперименте, который мог бы… ээээ… немного прояснить и вам, и нам, какова природа психологической устойчивости личности? - Если он не включает в себя битьё током и издевательства над животными и людьми - да. - Нет, что вы. Он очень прост и довольно безобиден. Вы проходите на специальный экспериментальный полигон и около часа-полутора ведёте беседу с нашим сотрудником. Он проверит устойчивость ваших взглядов на мир. После того, как вы показываете свою устойчивость - или сдаётесь перед его аргументами - вы свободны. Да, вознаграждение за этот эксперимент составляет четыреста долларов в час. Согласны? Понимаете, мы не каждому можем предложить участие в подобном. Некоторые, хм… в общем, тут может потребоваться устойчивая психика. Важно не вестись, понимаете? Уметь не вестись - в глобальном смысле, не просто на подначки экспериментатора… вы согласны? *** Специальный экспериментальный полигон выглядел, как задворки гетто: забранный с двух сторон железными заборами проулок без окон. Судя по баскетбольному кольцу, когда-то здесь была площадка. Судя по расписанным граффити стенам, здесь сражались за право торговать наркотиками не менее сотни загадочных группировок. Посередин площадки, спинкой к Крею, стояло огромное, драное, коричневое, мягкое дермантиновое кресло, из-за которого поднимались клубы дыма. Крей аккуратно - по широкой дуге - обошёл кресло и увидел, что в нём сидит босая зеленоволосая девушка в ярко-зелёных джинсах и синем худи, и курит кальян. Крей хмыкнул и воззрился на неё. - Откусишь с одной стороны - уменьшишься, с другой - увеличишься, - протянула она утробным голосом. Крей распознал цитату, негромко рассмеялся и решил подыграть: - С одной и другой стороны чего? - Чего, чего. Ну не кресла же. Университета, конечно. Что они тебе там рассказали? - Что это эксперимент по проверке устойчивости моих взглядов на мир. - Селлер? - Он самый. - А чем ты ему приглянулся? - она выпустила громадный клуб дыма, вращая при этом головой, так что её окутало нечто вроде облака - Не повёлся на один из его экспериментов. - Какой? Я тут всё знаю. - С солёными кренделями. Одинаковыми. Съел, наверное, четыре фунта. Она передёрнула плечами. - Сочувствую. Ладно, давай к делу. Найди себе что-нибудь, на что присесть. Крей оглянулся вокруг и ничего не увидел. Ещё одна проверка? Подошёл к креслу и слегка опустился на подлокотник. - Чувствуешь себя комфортнее рядом с неформально одетой ровесницей? Или ты всегда ведёшь себя вызывающе? - Немного из того, немного из того. К тому же, тут совершенно не на что присесть, кроме этого кресла. Она вытянулась, стараясь заглянуть за спинку кресла. - На столбе висит ящик из-под консервов. Сними его, принеси сюда и сядь на него. Учитывая тему предстоящей беседы, ты захочешь сидеть от меня подальше. Крей хмыкнул и сходил за ящиком. Устроился напротив. - Как тебя зовут? - Крей Чесменски. - Эх. Ладно, могло быть и хуже. Я Агата. Значит так… - не выпуская трубки кальяна из руки, она опёрлась плечами на один подлокотник, стопами на другой, изогнулась и достала из-под сиденья папку с бумагами. - Ознакомься. - она протянула их ему одной рукой, лёжа поперёк кресла. Соглашение о неразглашении тайны. Договор о приеме на срочную работу. Тэээк. На имя Крея Чесменски, с одной стороны и Организацией “Инсайдер” с другой стороны. Ого, это они быстро - нигде же вроде не задерживались по дороге. Как успели напечатать и принести... Срок найма… четыре дня. Оплата… … 40 000 (сорок тысяч) долларов США в день. Крей хмыкнул. Повертел бумагу в руках. - Сто шестьдесят тысяч за четыре дня? Мои взгляды на мир рухнули. Бесповоротно. - Читай должностную инструкцию, Крей. Он так и сделал. Вчитался. - Нанимается на должность менеджера по продвижению и мерчандайзингу… даааа, я уж продвину… продукта организации “Инсайдер” “гетеросексуальное любовное влечение между ровесниками в возрасте от девятнадцати до двадцати двух лет”, далее “Любовь” - что?.. В обязанности менеджера входит: способствовать поддержанию положительного имиджа любви, обеспечивать благоприятные условия для продвижения любви на потребительский рынок, проводить презентацию любви совместно с партнёром (Агата) согласно приложению 2... Блаблабла… несёт ответственость за некачественное выполнение возложенных на него должностной инструкцией обязанностей согласно внутреннем уставу Организации Инсайдер приложение четыре… блаблабла… за разглашение коммерческой тайны будет незамедлительно подвергнут дисциплинарному взысканию согласно приложению четыре пункт четыре. Приписка: Крей, соглашайся. Асбел. Крей сразу заглянул в приложение четыре. Пунктом четыре в нём стояла “Смерть отца и матери разгласившего, и всех братьев и сестёр разгласившего смерть, и всех потомков его гибель, и всех домашних, и скота, и собаки, и кошки истребление, и сожжение дома разгласившего, и опустошение поля разгласившего, и сада, и всего имущества его уничтожение, и всех свершений разгласившего забвение. Сам же он будет ввержен в место пустое и тёмное, где пребудет тысячу тысяч лет, а затем сожжён в чёрном пламени”. За некачественное выполнение обещали червя неупиваемого и огнь негасимый. Крей хмыкнул и воззрился на Агату. - В чёрном пламени сожгут? С этим вы переборщили. Это же из совсем другого кино. Презентация и мерчандайзинг любви - и неупиваемый червь. Не бьётся друг с другом, одно унесите. Агата закатила глаза и выпустила длинную тонкую струю ароматного яблочного дыма. - Я говорила им сто раз. Даже мне смешно смотреть. Слушай, приложению четыре, наверное, тысяча лет. Так было принято тогда писать. Его, по-моему, сохраняют из сентиментальных соображений. Ну кому нужен твой троюродный брат? Или твоя кошка? Убить-то, наверное, убьют… или даже и не убьют… будет ещё один придурок, типа знающий тайны мира. А на кой чёрт тебе это знать? Зачем тебе выдавать коммерческую тайну? Да и тебе ещё приложение один не дали. Там, представляешь, есть перечень качеств, необходимых для этой работы. Ты под одну треть не подходишь, а под треть подходит кто угодно. В смысле, непросто найти сейчас кастрата, больного проказой, неграмотного или раба. - А под что я не подхожу? Агата закрыла глаза и начала диктовать наизусть: - “Знатного рода, с белоснежной кожей и золотыми вьющимися волосами, тёмно-красными губами и голубыми глазами… искусен в танцах, стрельбе из лука, владении копьём и мечом, верховой езде, стихосложении, пении, игре в шашки и шахматы, с изящным, высоким голосом, умеющий играть на придворной лютне, знающий латынь и греческий…” в общем, за принца тебя не выдать. Даже если ты умеешь ездить на коне, ты загорелый и темноволосый. Честно говоря, я сама не очень подхожу в пару к принцу, но, вообще-то, разнообразия ради, я вышла бы на работу с тем, кто соответствует перечню. Хотя и спеть могу из подходящего репертуара разве что “Зелёные рукава”. Но мы давно уже не продаём принцев на конях. И не косим под силы дьявола. А вот из приложений изменилось только второе. - Я должен здесь спросить - кто вы такие, так? И в чём смысл этого предложения работы? Так вот, я это делаю. Не то, чтобы мне особо было интересно - если честно, всё это, за исключением пункта о презентации любви совместно с партнёром (Агата), не вызывает у меня ничего, кроме скуки и раздражения… Агата неожиданно весело улыбнулась ему и лукаво подмигнула, в связи с чем Крей начал против своей воли ощущать, как его уши несколько нагреваются. - …но я полагаю, что если я не задам этот вопрос, я не увижу второго действия этой пьесы. Девушка выпрямилась в кресле и села, скрестив ноги. Затем протянула ему вторую трубку кальяна. - Куришь? - Нет. Бросил. Но давай. - Правильно. Теперь смотри. Чтобы не быть голословной, начну с маленькой демонстрации. Видишь… - она достала из правого подлокотника две пачки сотенных бумажек, перевязанных резинкой. - Здесь сорок тысяч. И здесь сорок тысяч. Одна твоя, другая моя. Если ты согласишься продолжать этот, ээээ, эксперимент по что-то там твоего мироощущения, ты ставишь свою подпись в местах, отмеченных галочкой. Моя там уже стоит. После чего мы с тобой берём по пачечке, выходим отсюда и начинаем следовать приложению два. И так мы делаем четыре дня. А на все вопросы ты получишь ответы через четыре дня, когда наша работа будет завершена. Это - простой путь. - А что в приложении два? - Крей перелистал свою пачку. У него было только приложение четыре. - А это, парень, уже сложный путь. Ты сначала узнаёшь, что в приложении два. Ты смущаешься, изображаешь возмущение. Я читаю тебе краткий курс “наш мир для дебилов”. Ты возмущаешься, смеёшься, не веришь. Много раз глупо шутишь. Потом веришь, или просто решаешь продолжать, подписываешь контракт, после чего мы с тобой берём по пачечке… но бамс, уже оказывается, что прошло три часа, солнце начинает опускаться, и наш рабочий день начинается куда как позже и проходит по сценарию три. А это значит, что вместо того, чтобы идти через Пало-Альто пешком купаться, загорать, затем гулять по центру, есть мороженое в кафе и так далее, мы поедем в Сан-Франциско и будем там вести бурную ночную жизнь. После чего мы поздно встанем и опять будем вынуждены следовать сценарию три! И мы проведём в этом грёбаном мегаполисе грёбаных четыре дня. А я, Крей, хочу купаться. И не в бассеине отеля. Потому, пожалуйста, будь другом, подпиши грёбаные бумаги и не начинай грёбаную канитель. Крей взял протянутую ему ручку и машинально потянулся подписывать… но остановился. - Стой. Это часть эксперимента, так? Можно ли человека сбить с толку и заставить его согласиться нивесть на что таким образом? Слушай, сорок кусков выглядят внушительно, и может быть, я их даже и получу - но я в глаза не видел приложение два! Откуда я знаю, чёрт возьми, что я смогу ээээ качественно выполнять свои обязательства? И вообще это довольно старый приём - “ой, я тороплюсь, будь другом, подпиши не читая, всё будет хорошо!” Агата скорбно повесила голову. - Ты упёртый болван. Ладно. С тебя… ну, не знаю. Пункты девять и двенадцать. Если затянешь на три часа - то ещё шестнадцать. Я бы на твоём месте не затягивала на три часа, Крей. - она протянула ему два листка, соединённых скрепкой. Пункт первый. Работник (Крей Чесменский) обязуется: взаимно влюбиться в своего Партнёра (Агату) и любить её несомненной, истинной и пылкой любовью 96 часов, начиная с момента подписания Контракта. Пункт второй. Любовь Работника должна быть ясна, очевидна, заметна как его Партнёру (Агате), так и каждому, кто видит находящихся рядом Работника и его Партнёра. Пункт третий. Стиль, характер, способ выражения любви Работник и Партнёр (далее - Партнёры) выбирают самостоятельно, следуя классическим стандартам счастливой любви. Пункт четвёртый. Вне зависимости от выбранного стиля, Партнёры должны демонстировать заботу, верность, искренность, бескорыстие, щедрость, веселье, счастье. Пункт пятый. Крайне не рекомендуется предпринимать никаких действий, которые могут создать негативный образ любви у адресной таргет-группы. Цель Партнёров - всячески способствовать продвижению идеи любви. Пункт шестой… Крей посмотрел на Агату с отвращением. - Чувствую себя героем какого-то дурацкого рассказа. Что это? Новый “Любовный Эксперимент Стэнфорда”? Мы будем разыгрывать любовь на публике за деньги, а антрополог со скрытой камерой будет смотреть, не знаю, - в какой момент наши чувства станут искренними? Или как быстро мы вцепимся друг другу в глотки? А потом Селлер напишет об этом книжку и прославится? - Наши чувства должны быть искренними. Это прописано в первом же пункте. Ты же, вроде, не дурак и читать умеешь. - Здесь много чего написано, но одно очевидно: это написано, чтобы сбить с толку. Я не буду в этому участвовать. Даже за сто шестьдесят тысяч. Нет, деньги, конечно, немалые… но я даже не представляю, как это отразится на моей репутации. Те же участники тюремного эксперимента - до сих пор отмыться не могут. Мне, если честно, не всё равно, как это будет выглядеть для других. Да, это мелочно, но… Я, может быть, захочу однажды - не знаю, стать судьёй. Выдвинуть свою кандидатуру в городской совет. Может быть, я захочу стать сенатором. Может быть, жениться на порядочной женщине, которая меня полюбит. И что? И все будут знать - это тот самый Чесменский, который изображал любовь на публике за деньги? Какая разница между вот этим вот - и экскорт-сервисом? - Крей. Никакая информация о тебе никуда не пойдёт. Ты ещё не понял? Это не эксперимент. Это приглашение на работу в Организации. Возможность стать инсайдером. Узнать кучу тайн. Понять, как устроен мир. Навсегда изменить свою жизнь. Этот контракт будет только первым в череде подобных контрактов. Мы продаём не только любовь. Мы продаём удачу. Успех. Храбрость. Славу. Власть. Счастье. На тебя будут смотреть люди и думать - о, я хочу быть как он - и это будет их мотивировать достигать того же, чего достиг ты. А тебе не придётся ради этого рвать жопу на звёзды и полосы: мало того, тебе будут за это платить. Большие деньги. Сорок тысяч - ерунда. Но главное не деньги. Главное - ты будешь знать, что происходит с тобой. Что управляет твоей жизнью. Что управляет жизнью других. - То есть, ты хочешь сказать, что есть тайное общество, которое впаривает всем вдоновляющие идеи, к которым стремятся люди? И сколько оно существует? Небось тысячи лет? И оно летает на летающих тарелках и убило Кеннеди? - Говорят и не такое. Говорят такое, от чего ум за разум заходит. Приложение четыре как бы намекает: мы древнее пирамид и придумали всё на свете: а так ходят слухи, что вся верхушка - падшие ангелы. Стопудов верхушка их и распускает. Но знаешь, это всё - концепции ума. Я могу верить в это, могу не верить. Предпочитаю не верить. Какая разница? Может, этому обществу - сто с небольшим лет? Может, они просто мастера пиара, и сколотили состояние на рекламе сигарет и новогодних распродажах, а сейчас пытается примазаться к популярным идеям? Тут вообще не принято задавать много вопросов. Понимаешь, если они могут изобразить, что всемогущи, а я не могу их поймать на лжи - какая разница? Зачем верить во что-то? У тебя есть должностная инструкция. Ты ей следуешь. Ты получаешь деньги. Хочешь знать, зачем ты это делаешь? Подумай головой, или спроси у Селлера или его друзей. Но, наверное, всё же, сначала подпиши контракт. - Так. Я понял, что тут происходит. Это довольно занятный эксперимент, если честно. С креслом, где можно бить себя током, пожалуй, более занятный, но этот - тоже ничего. Суть в том, согласен ли я буду поработать на религиозных психов за большие деньги, если очевидно, что у них напрочь слетела крыша? К тому же, тут приплетена теория заговора. А все теории заговора - бред полнейший. Люди просто не настолько умны, чтобы составлять серьёзные заговоры. Значит, всё это - фейк. Хэй, скоро там конец эксперимента? - Отлично. Ты непробиваем. Деревянная голова. На кой чёрт ты Сэллеру? Ладно. Послушай ещё раз. Вот ты видел где-то влюблённых, или читал о любви, или смотрел фильм. Проникся. Теперь хочешь найти, эээ, женщину, которая тебя полюбит. Так? И ты хочешь быть с ней счастлив. И, наверное, захочешь, чтобы все видели, что ты с ней счастлив. И будешь рекламировать любовь своим друзьям, знакомым, коллегам - повсюду. И таким образом ты будешь всё равно работать на организацию и продавать любовь. Вот только уже никто не будет платить тебе по сорок кусков в день. Наоборот, это ты будешь платить. И много платить. Продавцам цветом. Валентинских сердечек. Ювелирам. Парикмахерам. Разным там поварам. Организатору свадьбы. Декоратору дома. Семейному психологу. Адвокату по бракоразводному процессу. И через всё это ты будешь платить Инсайдерам. А Инсайдеры будут платить её промоутерам, потому что они, в отличие от тебя, желающий-найти-любовь-Крей, будут рекламировать любовь хорошо и на совесть. И при всём этом - никакой любви не существует, понимаешь? Это совершенно идеальный товар. Его нет, но все желают его иметь, все готовы платить за него всем подряд, и никогда не требуют денег назад. - Эй, а не слишком ли это ээээ подростково? Цинично? Не хочу показаться упёртым романтиком, но любовь, несомненно, существует. Назови ты её инстинктом или чем угодно - это будут просто названия. Но есть же… чувство. Ощущение этого чувства. Оно несомненно. - Сочувствую тебе. Давай попробую объяснить. Ты веришь в Бога? - Нет. - Алилуйя. А когда-нибудь верил? - Ну… в детстве верил. Теперь… не знаю. Похоже, что вся эта тема про Бога - это полная чушь. Агата выдохнула тонкую струю дыма и мрачно поглядела на Крея. - Я тоже верила. Ходила в церковь. После некоторых служб у меня было удивительное чувство благодати, чистоты… Мне казалось, что кто-то громадный заполняет собой весь храм. Ну и всякое такое прочее, знаешь - вроде трепета в коленках. То есть, я бы сказала, что у меня было настоящее религиозное дерьмо. Переживания. Мне даже завидовали - те, чья вера не столь крепка. Я читала христианскую литературу, и всё это отлично ложилось на эти переживания. Я бы поклялась тогда, что те, кто писали о Божьей милости, чувствовали то же, что и я. Я прямо всем сердцем чувствовала, что это мои братья и сёстры, которые видели лицо Бога. Я думала, что мир заблуждается, а у меня есть свет, которым я могу его осветить; хотела стать миссионеркой. Агата изобразила плевок, потом начала разглядывать своё отражение в полированной зажигалке, которую достала из кармана. - Ну и? - Ну и напоролась на одного из Инсайдеров. И он одной фразой разрушил всю мою веру. Он сказал, что я чувствую присутствие Бога только потому, что сама убеждаю себя в нём. И предложил попробовать во время службы почувствовать, что никакого Бога нет. Я решилась на это, но сначала, как дура, извинялась перед Богом полчаса - что сейчас попробую сделать это. И попробовала. Да. Всё происходящее из зримого чуда Господня сразу превратилось в балаган. Я испугалась и попробовала вернуться в предыдущее состояние. Бог, что характерно, снова появился - и был кажется, даже зол на меня. Тогда я постаралась почувствовать, что он гордится мной. Бац, я почувствовала одобрение, гигантский Отец гордился своей дерзновенной дочерью, что отважилась на гордый эксперимент... Ну, в общем, ты понял. Несколько минут я ещё попереключала разного бога в своей голове, а потом выключила его навсегда, повернулась и вышла из громадной провонявшей ладаном, копотью и старухами каменной хибары. Родители не приняли мой выбор, но я была уже учёная, поэтому выключила и родителей тоже. А затем пришла сюда и нанялась на работу. Вот. Это была минута откровенности от Агаты, спасибо, что были с нами. Агата покосилась на Крея. Тот хмыкнул. - Жалеешь? - Если хочу, то жалею. Не хочу - не жалею. Порой хочется пожалеть, и тогда я просто реву от жалости ко всему, что потеряла. Но в любой момент, сам понимаешь, могу перестать. - А ты думала когда-нибудь - может, Бог есть? И он тебя испытывает? Типа всё ещё? И всё это ещё испытание, которое продолжается? Агата посмотрела на Крея, как на придурка. - Давай так. Как для самых маленьких. Ещё раз объясняю. Тебе в детстве рассказывали про Санта Клауса? - Конечно. - Подарки дарили? - Ага. - Помнишь ощущение чуда от подарков? Они по-особенному пахли, даже на ощупь были другими. Было такое? Ещё несколько месяцев после они были особенными, не просто выпрошенными у родителей игрушками, так? - Не продолжай. Я понял. Санта Клаус меня всё ещё испытывает. Про влияние рождественских ярмарок на государственную экономику можешь мне тоже не рассказывать. Я не настолько тёмный. - Ну, - Агата вздохнула, - если ты не настолько тёмный, то краткий инструктаж перед работой можно считать завершённым. Может быть, мы даже успеем искупаться. Теперь попробуй в меня влюбиться. - Как-то сложно после всего, что ты рассказала, - вздохнул Крей. - Мы можем просто изображать влюблённых на публике? - Публика не дура. Она видит, кто влюблён, а кто - нет. Мало того, поблизости может оказаться один из проверяющих, а у них есть какие-то хитрые приборы, дистационно измеряющие сердцебиение, давление, чуть ли не количество выделяемых нами феромонов. Пройдём ниже необходимого уровня - значит, мы некачественно работаем. Я-то влюблюсь в тебя со всех сил; если ты будешь просто изображать… это будет лицемерие, плохая реклама. Такие лицемеры даром нам не нужны. Ну… в лучшем случае ты возбудишься. Но сегодня мы продаём не секс; сегодня мы продаём любовь. На сто фальшивых монет должна быть хотя бы одна настоящая. И мы должны стать этой настоящей монетой. - Ты хочешь сказать, что секс они тоже… - Да ты только послушай сам, как ты произносишь эти слова. Секс. Любовь. Бог. Санта-Клаус. Деньги. Это же вещи одного порядка, понимаешь? То есть, конечно, размножение они нам не впарили. Они впарили нам кое-что покруче. Сееееееекс. - Агата протянула последнее слово, выкатив глаза и перекосив рот. Крей потёр лоб. Всё это казалось безумным розыгрышем. - Значит, по условиям контракта мне нужно в тебя влюбиться. А ты влюбишься в меня. Мы будем демонстрировать это всем, кого мы встретим, а также совершать по порядку все действия идеальных влюблённых, предусмотренные списком. По завершении работы нам заплатят люди, придумавшие и продающие человечеству любовь. Так? Агата закатила глаза. - Так. Проблемы? - Кроме того, что это самая безумная и неправдоподобная вещь в мире? Проблема в том, что я не умею влюбляться по щелчку. - Встань, пожалуйста. Агата слезла с кресла, отряхнула руки и подошла к нему. - Посмотри на меня, Крей. Посмотри на меня. Агата серьёзно, без улыбки и ёрничанья посмотрела на Крея. Её тёмные глаза приблизились к его лицу. Он словно впервые увидел её. Она была откровенна - и загадочна, часть чужого, безлюбовного, жестокого мира - и была прекрасна. Она смотрела на него так, как будто он был… кем-то. Чем-то большим, чем он сам. Агата подняла руку, словно собираясь положить её ему на плечо - и опустила её. Она была сильной, решительной, знающей - и всё же уязвимой. Подставленная всем ветрам жестокого скептицизма, вымороженная своей жестокой работой до дна, она оставалась - живой. Ищущей кого-то, кто мог бы разрушить клетку её холодного разума. У Крея перехватило дыхание. Агата беспомощно улыбнулась ему. - Я полюбила тебя сразу, как увидела. Три раза. Первый раз на пробу, и два раза - просто потому, что мне понравилось. У нас всё получится. Ты мой рождественский подарок, мой утерянный Господь, моя любовь. Мы будем любить друг друга с такой силой, что у этих инсайдеров поломаются все их траханые измерительные приборы. - Я твёрдо уверен, что половина из них взорвётся. - Половина расплавится. Работа ждёт, и я не хочу её откладывать. Пошли на улицу: у нас по списку первым пунктом четырёхчасовая прогулка за руки. О, дерьмо. Мои колени, кажется, превращаются в крем. Крей. - Агата. - Крей обнял её. - Как мне хорошо. Как мне хреново. Грёбаный мир. Грёбаная работа. Люби меня, пожалуйста, как можно сильнее. - Они нанимают на пожизненный контракт? - Дурацкая шутка. Не разбивай мне сердце, Крей. Я не так часто выпускаю его погулять. У нас четыре дня. Если мы будем очень хороши, мы сможем трижды продлить этот срок. - А затем? - Затем, Крей, случится то, что нам перестанут платить по сорок тысяч в день. И здесь наши дороги разойдутся. - Агата! В глазах Агаты что-то погасло. Она холодно посмотрела на него. Крея пробрала дрожь. - Есть и третий вариант, Крей. Ты просто уходишь через стекляные двери за твоей спиной. Там тебя встретит доктор медицины, который тебе всё объяснит. Они умеют объяснять. Ты уходишь и всю оставшуюся жизнь стараешься убедить себя, что ты просто стал участником очередного безумного социального эксперимента. Ты получишь четыреста долларов и распечатку с благодарностями. Мы больше не встретимся, и даже если это и случится, я буду всё отрицать. Это был эксперимент. Любовь есть. Господь велик. Санта Клаус и его эльфы живут на Северном полюсе. У меня есть парень. - Агата… - Может быть, я в тебе ошибаюсь? Может быть, ты трус? Маменькин сынок, который хочет, чтобы его любили? Ты хочешь спрятать лицо от правды, которая тебе не нравится? Агата отошла от Крея на пару шагов и показала две ладони. - Смотри, Нео: здесь - жестокий мир. Четыре дня со мной. Сорок тысяч. И - возможность узнать немного правды о том, как всё устроено. Здесь - сладкая мечта. Другая девушка, которая верит в любовь и полюбит тебя, руководствуясь последними инструкциями, указаными в приложении два. Работа в крупной компании, с потенциалом карьерного роста. Возможность выдвинуть свою траханую кандидатуру в вонючий городской совет. И - бесценная возможность остаться в своей уютной реальности. У Крея закружилась голова. - Агата, - взмолился он. - Всё это - слишком много для меня! Тесты, испытания, какое-то тайное общество, правящее миром, твои слова о любви, теперь ты требуешь от меня, чтобы я выбирал между двумя какими-то ужасными сценариями своей жизни! Ты мне нравишься - честно - очень нравишься, мне кажется, у нас может получится - если дать нам время… - Убирайся, - сказала Агата, и, закрыв одну ладонь, указала Крею раскрытой другой на дверь. - Убирайся к Богу, к дьяволу, к любви, к Санта Клаусу, к Мэри Энн. - Агата! Но уже за ним открылись двери, и спокойный, дружелюбный голос произнёс: - Мы приносим свои извинения, господин Чесменский, за то, что в интересах науки ввели вас в заблуждение…