Beach House

Гарри затянулся и задержал дыхание. Сладковатый дым осел на языке, раздул легкие, отчего голова приятно шла кругом, а пальцы с косяком казались почти ватными. Белый потолок висел над ним не меняющимся пейзажем, и Гарри мысленно соединял почти невидимые точки в созвездия. В Орион или в Большую Медведицу. Возможно в Малую или в Деву. Гарри ни черта не знал о созвездиях, это была не его прерогатива. Просиженные диванные подушки упирались пружинами ему в спину, и от звуков разбивающихся о берег волн казалось, что он плывет на бамбуковом плоту в океан. Солнце светило ярко и бархатно, наверняка в зените. Гарри выдохнул дым. Эта песня, которую Луи не выключил и уснул накануне, крутилась на повторе, и Гарри казалось, что она у него под кожей и в волосах, и в легких вместо травки. Что-то про летний дом и про темные волосы, развевающиеся с пассажирской стороны, про красную таблетку в руке, про мое и не отпускай. Наверное, Келвин Харрис или Дрейк. Возможно, Чейнсмоукерс. Гарри знал каждую строчку. Пылинки купались в лучах, плавали в воздухе вперемешку со сладким дымом и с запахом жареного бекона и влажного деревянного пола. На открытом окне белые занавески раскачивались от морского бриза, чайки кричали совсем близко. Луи мурлыкал на кухне и гремел тарелками, ящиками, всем. Его мятая футболка валялась на полу рядом с шортами Гарри, рядом с их сланцами, с оберткой от презерватива. Длинная шея надувного пурпурного фламинго напоминала Гарри о неспешно стекающих каплях воды по золотистой спине Луи. О том, что солнце в зените. О том, что сегодня Луи приготовил завтрак. — Эй, Лу. — Мм? Гарри улыбнулся и поднес к губам косяк, глядя в потолок и считая невидимые звезды. Веки казались приятно тяжелыми, и «мм» в голове звучало не вопросительно, а бездыханно, как прошлой ночью. — Что? — Луи высунулся из кухни с выгнутой бровью. Гарри помотал головой, расплываясь в безудержной улыбке с зубами на обозрение: — Ты готовишь мне завтрак. — Я проснулся щедрым. Не привыкай. — Не буду. Гарри мог бы привыкнуть. Уже привык. Они делали это каждый год: каждое лето, пока учились в старшей школе, и потом, когда Луи поступил в колледж в Орегоне, а Гарри — нет и остался в Нью-Джерси. Это было их фишкой — три месяца в летнем доме родителей Гарри на самом берегу, где среди песка, брызг и удушающей влажности были только они вдвоем и изредка заблудшие туристы. Луи был глотком воздуха. Что-то тяжелое и горячее упало ему на живот, и Гарри вздрогнул от неожиданности. Луи смотрел на него сверху вниз с прищуренными глазами и протягивал вилку. Горячая тарелка обжигала живот, и Гарри протянул руку, не отрывая зачарованного взгляда от Луи. — Тебе надо поработать над обслуживанием. — Заткнись, — Луи закатил глаза и плюхнулся на диван. — У кого-то из нас нет навыков официанта. Гарри хмыкнул и привычно поймал лодыжку Луи, когда тот закидывал ноги на его. Узкий диван вмещал их вдвоем с трудом, но как старый знакомый, прогибаясь под весом их тел. Ладонь Гарри покоилась на щиколотке Луи, пока пальцы того пытались залезть под его бедро. Луи чавкал громко и смотрел в упор, озорно, провокационно — в эту игру они играли часто. Гарри начал чавкать еще громче — Луи сделал так же. — Мерзость, — в голос засмеялся Луи, закрывая рот рукой. — Лучший романтический завтрак. Гарри погладил его голень. Луи склонил голову к плечу. Веснушки у него на носу были похожи на Льва. — Как мало радости у тебя в жизни. Когда зимой Гарри думал о лете, оно неизменно складывалось из этих моментов. Когда Луи поджимал губы, или закатывал глаза, или морщил нос, но его улыбке было будто тесно у него на лице. Возможно, дело было во взгляде. Или в чуть розовеющих щеках. Или в том, как челка касалась загорелой щеки. Гарри не знал наверняка. Он не мог оторвать глаз. Они познакомились давно, в школьном туалете, когда Гарри с голым торсом отстирывал кетчуп с любимой футболки Стоунс, а Луи курил в дальней кабинке. Он был в черных джинсах и рубашке с коротким рукавом, и выглядел так расслабленно, будто у него в распоряжении было все время мира. Он разглядывал Гарри неприкрыто, со сложенными в трубочку губами, откидывал с лица челку, и узкая кромка рукава врезалась ему в бицепс. Солнечный свет проникал сквозь окно под потолком, рикошетил от стен и делал глаза Луи кристально-голубыми. Гарри начал курить на следующей неделе — никогда в одиночку. — Горло саднило, и челюсть уже ныла от того, как долго Гарри держал открытым рот. Член Луи на языке был упругой тяжестью, пульсировал жаром меж опухших губ и в раздосадованной глотке. Гарри двигал головой и помогал себе рукой, где совсем немного не дотягивался ртом до гладкого лобка. Подбородок был мокрым от слюны, слезились глаза и горели колени, но рука Луи на затылке Гарри убеждала и поощряла — он не мог остановиться. Луи дышал быстро и часто облизывал покрасневший рот, не отрывая затуманенный взгляд от того, где губы Гарри смыкались вокруг его члена. Рот Луи выглядел как грех. Слова про летний дом кончились вместе с неделей и батарейкой айпода, и тихие звуки влажного секса бесстыдно заполнили тишину на фоне прибоя. Луи стонал сдержанно, с закушенной губой, выгнутой поясницей и широко разведенными бедрами, безукоризненный в своей наготе. Гарри мог бы отсасывать ему до следующего вечера. Бедра Луи под прикосновением были роскошными, плотными и сочными, Гарри впивался в них пальцами до синяков. На внутренней стороне у самого паха кожа была нежно-розовой, теплой, раздраженной щетиной и почти невидимыми засосами. Луи не сможет спокойно сомкнуть ноги до послезавтра, и Гарри не сможет перестать об этом думать. Он гордился собой невероятно. Отсасывать Луи было тем, чего Гарри ждал с нетерпением. Неважно, как давно был последний раз, или сколько раз за этот день, или как сильно ныла челюсть и саднило горло. От податливости Луи, его частого дыхания и тихих звуков, от поджатых ягодиц, напряженного живота и непристойно разведенных бедер пересыхало горло и слюна набегала во рту. В эти моменты его щеки были особенно румяными, а имя Гарри звучало с надрывом, хрипло и с мольбой. Гарри думал, что так бы звучало солнце в зените над простертым океаном. В доме пахло мокрым песком, соленым бризом, кремом от загара и китайской едой на вынос. Так пахло каждое лето, каждый день с июня по август, когда Луи приезжал из Орегона в Нью-Джерси в новых темных очках, с историями про новых друзей и новых бывших, с новыми татуировками и новыми словечками и с по-прежнему сверкающими Авророй глазами. Он садился в джип Гарри и рассматривал все так, будто видел впервые: заглядывал в бардачок, вытаскивал мусор из подстаканников, перебирал диски в боковом кармане. Это был его ритуал, после которого он откидывался на сиденье и не сводил с Гарри глаз под новый микстейп и под свежие рассказы из Джерси. Он качал ногами в вансах или конверсах на торпеде и улыбался неуловимо и будто с облегчением. В такие моменты Гарри знал наверняка: он тоже скучал. Когда их застукали первый раз, Гарри было семнадцать, и член Луи душил его в гостиной Томлинсонов. Щеки Луи были бордовыми, а руки тряслись, когда он пытался натянуть трусы на стоящий член под обезумевшим взглядом матери. Единственной мыслью Гарри тогда было, что щеки Луи пунцовели из-за него, а не из-за миссис Томлинсон. Тогда он хотел, чтобы так было всегда. Он не сразу поднялся с колен. Когда Гарри было восемнадцать, Луи всегда был поблизости. Он жил в соседнем квартале, его шкафчик в школе был за углом, его сигареты лежали на тумбочке в спальне Гарри, потому что там они проводили все время. Там Гарри включал Стоунс и Депеш, пока Луи вытряхивал из сигареты табак и заталкивал вместо него травку. Со стен на них смотрели Джагер, Меркьюри, Пресли и Спирс. Их полароидные фото кучей лежали на столе, и Гарри обожал ту, где Луи смеется, а он целует его в щеку возле губ, держа ладонь на другой его щеке. Гарри бы сделал ее заставкой на телефоне, чтобы посмотреть на реакцию Луи. Чтобы видеть ее постоянно. Вместо Джагера Луи обычно включал Продиджи или эйсид-хаус, затягивался и отдавал сигарету Гарри. Они лежали на кровати, и его глаза были мутными кристаллами, лицо расслабленным, а руки обнимали и гладили Гарри так, будто ставили клейма. Его челка была длинной, до самой щеки, губы тонкими и обветренными, крошечные родинки наверняка складывались в созвездие. Их ноги переплетались, джинсы казались лишними, кожа на ощупь была мягкой и теплой. Они прикасались лбами и выдыхали дым друг другу в губы — Гарри не мог прекратить улыбаться. Когда Гарри было восемнадцать, быть с Луи и все время касаться было естественным, как есть или пить, как восход по утрам и закат вечерами. Теперь Гарри было двадцать три, и каждый день с Луи казался роскошью. Гарри впился пальцами в покрасневшие бедра и сглотнул вокруг члена. Луи кончил без предупреждения. — По набережной шатались разморенные жарой тинейджеры, туристы спешили на пляж, девушка в неоновом топе раздавала флаеры на пенную вечеринку. На мостовой ласковый бриз заигрывал с каждым, минуты тянулись блаженной патокой, и Гарри был готов заурчать в любую секунду. С закрытыми глазами он подставлял лицо ветру и солнцу, пробуждающейся жаре. Он вырос в Джерси, и все вокруг было знакомым и привычным: лето душило влажностью, чайки нападали на праздных нью-йоркцев, все парковочные места вдоль дорог заняты на кварталы вокруг. Только Луи теперь не казался привычной составляющей. Он с неподдельным интересом разглядывал тот самый флаер, осматривался по сторонам, пытаясь найти нужный клуб. Тот был в квартале отсюда. Луи пока что об этом не знал. — Я знаю, чем мы займемся сегодня ночью. — Тем же, чем и каждую ночь, — протянул Гарри. Его локти лежали на спинке скамейки, темные очки закрывали глаза, лицо было развернуто солнечным лучам. Похмелье отступало плохо, по-прежнему кружа голову вчерашней текилой и образом возбужденного ночью и ромом Луи. Гарри улыбался сам себе и своим мыслям, отдаленному ритму вчерашнего вечера, незаметно ставшего утром с оранжево-розовым рассветом. Теплый ветер залетал в широкие вырезы его майки и гладил грудь и живот, голос Луи звенел совсем рядом, скрип мостовой успокаивал. — Кроме этого, — Луи закатил глаза. Гарри не нужно было видеть, чтобы представить. — Мы пойдем на пенную вечеринку. — Хочешь увидеть меня, покрытого белым и жидким. Снова. — Ты слишком хорошо меня знаешь. Чайки кричали в небе и шлепали лапками по деревянной мостовой, девочка на трехколесном велосипеде ездила вокруг каменной клумбы, подростки танцевали брейк-данс перед супермаркетом. Мысли Гарри клубились в голове и не подходили обстановке. Когда он пригласил Луи в дом на берегу в первый раз, ему было семнадцать, и он не знал, как унять дрожь в руках. Они были друзьями, курили за школой, смеялись над одноклассниками, обожали «Американский пирог» и изредка обсуждали девчонок невсерьез. Луи играл Денни Зуко в школьной постановке, и Гарри не знал никого, кому бы так шла кожаная куртка и нахальный взгляд. Разве что Джон Траволта, но он был не в счет. Гарри приходил на репетиции и после каждой из них пялился на Луи за сигаретой, пока вдруг не краснел от осознания. Он хотел его. В их первое лето на берегу он впервые поцеловал Луи. Луи поцеловал его вторым — напористо и жадно, с обеими руками на щеках и сдавленно дыша. Гарри думал, что таким должен быть шторм в море. Было четвертое июля, и фейерверки над набережной причудливо рассыпались в небе синими, белыми и красными огнями под оглушительные хлопки. Туристы и зеваки толпились на мостовой и снимали на телефоны, ярмарка гудела дальше по улице, запах сладкой ваты и корн-догов смешивался с запахом пороха и океана и обволакивал все вокруг. В День Независимости Джерси выглядел феноменально. Гарри смотрел лишь на Луи — его сердце билось безудержно и счастливо, он не мог перестать улыбаться. Они осторожно держались за руки. Гарри закинул руку Луи на плечо. — Здесь я тебя поцеловал. Луи замер с открытым ртом, удивленно выгнув бровь, уголки его губ приподнялись. Его лицо золотилось в июльском солнце, нос был красным и облазил, челка выгорела, татуировки казались бледней под загорелой кожей. Меньше всего сейчас он был похож на Денни Зуко, но Гарри хотел его все так же. — И навсегда стал занозой в моей заднице. — Ээй. Луи улыбнулся мило и придвинулся ближе на скамейке. Теперь рука Гарри обнимала его за плечи. Он закинул ногу на его. — Я поцелую тебя, если мы пойдем на пенную вечеринку. — Не знаю, — задумчиво протянул Гарри. Он разглядывал Луи впритык и без тени стеснения, ел его глазами жадно, будто впервые. Луи выглядел славно, его взгляд был темной бурей. Он был непоколебим. — Ты уже не так свеж. Зачем мне это? — Придурок. Со звонким смехом Луи оседлал его колени ловко и привычно. Его руки сцепились у Гарри за шеей. — Возьми свои слова обратно. Гарри лениво покачал головой. — Напомни, почему я тебя терплю? Гарри опустил ладони ему на талию и закусил губу. Луи ерзал задом по его паху намеренно и подло, едва заметно и едва выносимо на жаре. Он смотрел в упор — взгляд мятежный, грудь вздымалась от дыхания, руки не выпускали, и Гарри плыл. — Потому что я самый лучший. Луи вплотную приблизился к его губам. — В самом деле. — — И-ди-эм это новый рейв, — крикнул Луи. Гарри согласно качал головой, оперевшись о капот и глядя в пространство. Небо раскинулось над ними бескрайним черным полотном, где наверняка невидимо танцевали и мерцали звезды. Ночь была насыщенной, теплой и ясной, урчащей. Луи танцевал в свете фар пьяно и беззаботно, шатко кружился, мотал головой. Авичи долбил на полную и разлетался на мили вокруг из распахнутого всем ветрам джипа. — Мы вне закона, Стайлс, мы вне закона. В прожекторном свете на пустой парковке Луи был похож на мотылька — со Стеллой в руке и Мальборо меж пальцев, с порывисто зачесанными назад волосами. Он был на своей волне — на волне Фингерз Ин, или Нью Одер, или Орбитал, пока Авичи сменял то ли Познер, то ли Рихеб. Черные джинсы облепили ноги Луи на жаре, белая футболка пристала к груди, пьяные губы были влажными и соблазнительно яркими. Гарри смотрел в телефон, смотрел на часы и на черное небо, смотрел на грязный желтый капот, на фонарь, на торговый центр. Лишь бы не смотреть на Луи. Было восьмое августа. — У нас будет свой Каслмортон, только представь, — Луи раскинул руки. Он возник между разведенными ногами Гарри внезапно. Его глаза сверкали голубым, Стеллой и экстази, улыбка была заразительной, дыхание сигаретным. От него волнами шел жар и энергия атомной станции. — Только представь, только ты и я… Гарри представлял это каждый день. Он хмыкнул. Луи закусил губу. Его лоб блестел потом, зрачки темнели расширенными кружками, руки скрестились у Гарри за шеей. Он смотрел на рот Гарри неотрывно, даже не моргал. И-ди-эм оглушал весь город, биты трясли джип вибрациями, Луи стоял в сантиметрах горячий и потный, с заволоченными глазами и красными щеками. Руки Гарри опустились на его талию сами. Луи улыбался ему в губы. Он был магнитом. — И еще сорок тысяч человек. Луи улыбнулся шире. Его руки на плечах Гарри клеймили, как в восемнадцать, дыхание пьянило, губы на вкус были Стеллой, Мальборо и Луи. Всегда Луи. Воздух вокруг был прохладным, океан пах отливом, капот остывал, бесконечный трек завораживал. Луи под прикосновением был самой жизнью. Он целовал пьяно и с упоением, растягивал движения, цеплял зубами губы, прижимался грудью к груди крепко и губами — еще крепче. Он улыбался и рвано дышал, зарывался пальцами в волосы Гарри, гладил шею и целовал. Он был близко, так близко. Гарри никогда не будет достаточно. — Что насчет Закари? Он будет там? — Кто это? — Луи мазал вопросом ему по губам, с закрытыми глазами и с пальцами по-прежнему в волосах. Он был томной мечтой и беспощадной реальностью — от его слов по позвоночнику ползли мурашки. Под футболкой кожа Луи была влажной и теплой, бок над джинсами мягким, специально для ладони Гарри. — Твой парень. У Гарри кружило голову. Луи водил носом по его носу и жался ближе, обвивая руками как плетьми. Он улыбался и не открывал глаза, стоя так близко всем телом, прижимал лицо к лицу Гарри под кислотный бит. — Не выдумывай, Стайлс. Ты мой парень. Гарри зажмурился. Пальцы Луи были в его кудрях ветром. — Только если хорошо попросишь. Луи поцеловал его легко. — Как всегда. Как всегда. — Иногда Гарри забывал, что бывает иначе. Лопатки Луи упирались ему в грудь, влажные волосы пахли его шампунем, выцветшая футболка с призмой Пинк Флойд была велика на два размера. Гарри обнимал его рукой поперек расслабленно, бездумно, вдыхал с его щек запах своего лосьона после бритья и крема от солнца. Луи пах им. Он был глотком воздуха среди душного лета. Луи был сонным, изможденным солнцем, волнами, травкой, ездой на байке. Субботним похмельем. Долгим сексом на утопшей в пурпурном закате террасе. Томным бархатным августом. Он лежал на Гарри всем весом и без шорт, рисовал пальцем круги на его колене. Совсем как в июне. Иногда Гарри забывал, что бывает иначе. Что Луи может быть где-то еще, жить как-то еще, пахнуть кем-то еще. Что он может пахнуть Орегоном. Дождливым Портлендом. Закари, Стеном, Киану. Забывал, что он может пахнуть Гарри только в июне, июле и августе, от рассвета до рассвета. Иногда Гарри хотел забыть об этом навсегда. — Эй, Лу. — Мм? Гарри втянул носом воздух у самой макушки, шумно. Полные легкие. Пальцы Луи обернулись вокруг его руки. Уличные качели на террасе еле раскачивались и скрипели под их весом, ленивый ветер шевелил волоски на коже, ложился солью на губы, гром гремел где-то над океаном. Воздух был плотным, заряженным грядущей грозой. Свет не горел нигде вокруг, шум воды звучал грозно, свинцовые сумерки простирались во все стороны бесконечно. — Лу, Лу, Лу. Губы Гарри замерли на затылке Луи. Он смотрел вперед, туда, где над водой кружил буревестник и где о берег насмерть разбивались волны. Сердце Луи билось под его согнутой рукой ровно и ощутимо. Он по-прежнему рисовал узоры на колене Гарри. — На Хупер Авеню в «Багама Бриз» нужен бариста. — Наконец решил снять свой русалочий фартук и надеть что-то другое? — его улыбка звучала в каждом слове. — Просто говорю, что, если ты все же решишь бросить колледж, у меня есть для тебя на примете местечко. Луи засмеялся, запрокинув голову. Его губы ткнулись Гарри в скулу, вокруг глаз легли счастливые лучики. — И не мечтай, Стайлс. В следующий раз ты встретишь меня уже с дипломом. Гарри ущипнул его за бок. — Ты приедешь на Рождество. И на день благодарения. — И на новый год, и на твой день рождения, и на святого Патрика, и на пасху, и на день памяти, — он закатил глаза. Его голова лежала у Гарри на плече, и дыхание врезалось ему в щеку. — Не забудь про день лучшего бойфренда. — Ах, точно. Гарри запрокинул голову. Сейчас бы травки или красный Мальборо, как всегда одну на двоих. И чтобы на фоне играли Депеши, а со стен бы смотрели Кисс и Джаггер, свет бы лился от занавешенной настольной лампы, кровать казалась бы узкой, Луи бы улыбался мило и обдолбанно. Молния расколола небо надвое. — Ты приедешь на мой выпускной. Губы Гарри расплылись в ленивой улыбке. — И на защиту диплома, и на последнюю вечеринку. — Заткнись, — Луи ткнул его локтем. Его губы обожгли губы Гарри внезапно и безапелляционно. — Не смей не приехать. Гарри пожал плечами, улыбаясь в поцелуй. — Если хорошо попросишь. Они целовались средь плотного серого воздуха одними губами, изредка дразнясь языком — отстранялись и касались щеками, носами, лбом ко лбу и снова губами. Гром рокотал все ближе. Молнии ослепляли сквозь сомкнутые веки. Воздух трещал приближающейся бурей. Луи сидел на нем верхом. Грозы в августе были частыми и беспощадными: вырубали электричество на кварталы вокруг, хлестали океан и землю струями дождя, смывали лето в сточные трубы. Улицы Джерси превращались в каналы, лодки болтало у пристани, набережные пустели, как в несезон. Гарри видел это каждый год, как капля за каплей и гроза за грозой сквозь пальцы растворяются дни, как за августом неизбежно приходит сентябрь. Как город вздыхает после тысяч туристов — воздух пропитан озоном. Воздух пропитан Луи. Луи целовал его так, будто в его распоряжении была вся вечность. У Гарри сосало под ложечкой и тянуло живот, пока ладони легко обнимали его щеки. Ветер дул резкими порывами, бросал в лицо песок и мелкие брызги, гудел в ушах. От длинных поцелуев Луи из легких выбивало воздух. — Когда уже ты наконец уедешь? Луи замер в его руках с оторопевшей улыбкой и вздернутыми бровями. Он был готов засмеяться в любой момент. — Охренел? Гарри притянул его за талию близко и крепко, несдержанно и блаженно втянул запах его шеи, прикоснулся губами к выступающей ключице. — Не могу дождаться увидеть тебя в мантии и пижонской квадратной шляпе. И кое-чего еще? — Чего? — Луи улыбался. Ветер разметал по лицу его волосы, голубые глаза сияли лазурью. — Когда мне наконец-то не придется тебя ни с кем делить. Закари и остальные могут пойти к черту. — Ревнивый придурок. Луи улыбался ему в губы, обнимал ладонями лицо и льнул в объятия. — Только тогда я согласен на наш Каслмортон, — Гарри пожал плечами. — На твой дурацкий рейв. Взгляд Луи потемнел, кривая улыбка ползла по лицу, ладони уверенно легли Гарри на плечи. Ветер трепал его волосы и футболку, заставлял его щуриться — глаза казались синими, гипнотическими. — Это будет легендарно, Стайлс. Легендарно. Ливень обрушился внезапно и оглушающе. Океан бушевал, стены дома стонали, стихия выла. Луи был непоколебим. Гарри улыбнулся ему открыто и взял его руки в свои. — Легендарно, — повторил он одними губами. Они будут легендарны.