Край света

      Альберу кажется: на плечи опускается огромная бетонная плита. Газеты пестрят заголовками, люди на улицах шепчутся, сплетни разнося — слыхали, дескать, старший-то де Морсер застрелился давеча.       У Альбера до сих пор в ушах отдается выстрел.       Выстрел, что жизнь перечеркнул на "до" и "после" — словно ещё возможность была осколки прежнего, осколки родного и привычного склеить воедино.       До — отец, требовательный, суровый, но родной и, наверное, любящий; до — приемы и танцы, словно из другого века; до — тонкое запястье в черной перчатке и нежная улыбка на тонком лице.       После — холодные, равнодушные цифры на черном мраморе и красные розы; после — вереница похоронных агентов; после — жмущиеся к нему Валентина в траурной одежде и уставшая, бледная мать.       У Альбера из прошлой жизни — мама и холодный, неуютный дом, в котором до сих пор словно витает эхо последних слов Фернана де Морсера. На него стены давят, воздух кажется спертым и душащим, перехватывающим горло, а в кошмарах все тот же звук выстрела, все тот же крик не человека — загнанного зверя, все то же лицо — а всё-таки, "кто Вы, граф?!"       Мать его гладит по голове каждый вечер, как когда-то в детстве, читая сказки о принцах со шпагами и принцессах в блестящих платьях, мать целует его в лоб и ни о чем не спрашивает.       Альбер платит ей тем же.       Альбер помнит больное "моя любовь, моя Мерседес", помнит материны глаза.       И не осуждает отчего-то.       Альберу кажется, он осуждать больше никого не может, становится, наверное, взрослее на целую жизнь.       Он из дома сбегает спустя полторы недели. Натягивает белое пальто, в карман швыряет телефон и кошелек и слетает по ступенькам в равнодушную, темную, парижскую ночь.       Родной Париж, любимый Париж, прекрасный Париж к нему впервые настолько недружелюбен. Париж встречает его холодным, промозглым дождем и серыми улицами, в которых так легко затеряться одному разбитому человеку. У Альбера волосы намокают почти сразу, промозглый ветер под пальто и свитер забирается, и он зябко обхватывает себя руками за плечи.       Впрочем, криво улыбается он, дома ненамного теплее.       Тонкий большеглазый мальчик в драной зелёной куртке молчаливо садится рядом, когда Альбер, наплевав на светлые джинсы, садится прямо на тротуар.       — Мсье Де Морсер, — он не спрашивает, он отчего-то точно знает, и Альбер вдруг его, темноволосого и худющего, с хрипотцой в голосе и равнодушием во взгляде, узнает.       — Мсье Де Вильфор, — он кривит губы, вглядываясь болезненно в лицо участника своего ночного кошмара.       Мальчик морщится и качает головой.       — Бенедетто, — у него голос надламывается, но смотрит он упрямо, хмуря темные брови.       Альбер безразлично ему кивает.       Какая, в сущности, есть разница?       Мальчик сидит рядом, выпуская едкий вонючий дым в небо, полное сверкающих фонариков вывесок и очертаний массивов домов.       Альбер морщится — но ничего ему не говорит. У него чувств, видимо, не осталось, все выкачали без остатка. И, в сущности, плевать на ненавистный паршивый дым. И, в сущности, плевать на вынужденное не-одиночество — с парнишкой ему всё равно что одному.       — Как они? — он не уточняет, но мальчишка понимает все без слов. Словно мысли прочёл, вывернул наизнанку чувства. Альбер усмехается криво. Кому его сердце, в котором кроме боли ничего, сдалось?       — Мадам Данглар старается окружить меня заботой, — он сжимает пальцы и смотрит невидяще вперёд, — говорит, мы слишком долго были в разлуке. Валентине страшно и горько без отца, она его любила сильнее, чем это возможно. Ты бы навестил ее при случае.       Альбер кусает губы — он тоже без отца остался, ему бы самому выдержать и Валентину — тонкую, чувствительную девочку — с собой на дно не утянуть.       — Как мадам Мерседес? — паренёк смотрит до противного прямо, словно, как остальные, в душевные раны лезет грязными пальцами, попутно отрывая окровавленный, присохший бинт. — Здорова?       — Мать в порядке, — Альбер огрызается зло, встаёт, стряхивая с джинсов грязь и пыль — безуспешно.       И вытягивает руку вперёд. Мальчик кривится и достает из кармана куртки бумажник. Вытаскивает купюру и швыряет остальное Альберу.       — На сигареты, — отрезает. — С тебя не убудет.       Альбер закрывает глаза. Какая гадость это все, какая грязь! Деньги не спасли ни Фернана де Морсера, ни Жерара де Вильфора, ни даже графа Монте-Кристо. Так к чему они Альберу, у которого в груди все чувства застыли.       Ледяные руки вкладывают ему в ладонь тонкую бумажную трубочку.       — Будет легче, — обещает ему хрупкий большеглазый ребенок, и Альбер ему не верит, но сигарету послушно берет.       Неумело зажимает губами, пока мальчик, прикрывая пляшущий огонек зажигалки ладонью, поджигает кончик.       Альбер вдыхает дым, давится при первой же затяжке.       — Попробуй ещё, — мягко говорит парнишка, сам втягивает горький дым.       Альбер кивает. И затягивается снова. Снова. И снова.       Домой он возвращается под утро, промокший до нитки и до той же нитки пропахший табаком, утренним городом и собственной болью.       В кармане пальто лежит зачем-то возвращенная тайком купюра — Альбер ее замечает случайно, когда достает телефон с десятком пропущенных от мамы.       Мальчишка — Б е н е д е т т о — стучится в его дверь через четыре дня.       У него в руках два стакана кофе на вынос, он прячет глаза и пахнет знакомо — табаком и равнодушием.       — Мадам Данглар дала мне денег, — он неуклюже втуляет ему в руки стакан и мнется на пороге, не решаясь войти.       — Она твоя мать, — отстранённо замечает Альбер, впуская его в квартиру и запирая дверь.       Бенедетто криво улыбается.       — Я знаю, — говорит он, опуская голову, — поверь, я знаю, Альбер.       Они молчат, пока пьют кофе в светлой кухне, пока Бенедетто курит в форточку, устроившись на широком подоконнике, пока прощаются в прихожей, и Альбер тянет ему ладонь — тонкие ледяные пальцы сжимают ее не очень уверенно, но крепко.       Мама морщится, когда выходит из своей комнаты и чувствует никотиновый флер. Альбер знает: она ненавидит сигареты.       Альбер впервые говорит вслух о том, о чем думает с той ночи бок о бок с Бенедетто.       — Я хочу уйти служить в французский флот.       Мама, его прекрасная мудрая мама, прижимает его к себе.       Она у него е с т ь. И это самое главное.       Бенедетто приходит все чаще, и Альбер к нему привыкает.       Иногда с ним приходит Валентина, — нежная, тонкая, затянутая в чёрное платье как в стальные доспехи — и Альбер ее долго-долго обнимает, целует виски и щеки и стирает со светлых щек слезы. Дружески, Валентина ему в первую очередь — боевой товарищ.       Бенедетто отводит глаза.       Он сидит на его подоконнике, поджав ноги, дымит в открытое окно, когда Альбер тихо говорит:       — Осенью я ухожу в море. Матросом. Как отец.       Бенедетто выбрасывает окурок на асфальт и подходит — неожиданно! — очень близко.       — Вернёшься? — спрашивает быстро и немного неуверенно.       От него давно пахнет просто сигаретами, неожиданно осознает Альбер. Никакого равнодушия и впомине.       — Пока есть, кому ждать, — он пожимает плечами, думая о маме, но когда Бенедетто вдруг на мгновение сияет робкой улыбкой, понимает, что что-то таки упускает.       Альбер бросает взгляд на окно и кривится. Серое, ледяное, неласковое небо.       Ему больше нравится, больше надежду вселяет — чисто голубое, без туч и ливней. Альбер вглядывается в синие глаза Бенедетто — настоящее небо оно вот где, а вовсе не серый квадрат в окне.       На следующий день Альбер тянет его на улицу.       Мальчишка зябко ежится, вжимая голову в плечи — в одном свитере того же яркого зелёного цвета.       Альбер молча снимает пальто, набрасывая на чужие плечи.       — А ты? — Бенедетто рукава длинные, он вообще тонет в альберовой одежде, но кутается взъерошенным птенцом.       — А мне не холодно.       Врёт.       Холод у него давно под кожей поселился, в вены проник как холодный поцелуй снежной королевы — из кубиков с равным успехом сложится и "вечность", и "гибель" — обе на мягкий знак заканчиваются.       Впрочем, когда он в глазищи бездонные, огромные смотрит, становится немного теплее, и внутренние демоны замолкают, переставая когтями драть внутренности и мучить криками воспаленную голову.       — Я с тобой не боюсь, — Бенедетто словно опять его мысли угадывает. — Что прошлое вернётся. Даже в кошмарах меня спасаешь.       Альбер ломко улыбается. Его от кошмаров пока не защитить, это только время стереть все должно, вылечить острые, режущие раз за разом грани.       — Давай уедем? — он для самого себя неожиданно предлагает. — Куда угодно. Уплывем на край света, нас никто не найдет. Только я и ты.       — За тобой — даже на край света, — Бенедетто краснеет упоительно совершенно.       Альбер ощущает, как волшебное зеркало у него в груди даёт трещину от него такого.       — А мадам Данглар?..       — Мама поймет.       Альбер кивает, чувствуя впервые, как губы тянутся в улыбке, такой мальчишка напротив красивый, теплый и светлый неуловимо. Непонятно, как свет этот сохранил за годы бродяжничества.       Бенедетто отбрасывает недокуренную сигарету в сторону.       — Будет легче, — спокойно говорит то, что говорил, наверное, в прошлой жизни.       И неловко, неумело, неуклюже — и ни разу не противно! — тычется губами в губы.       И на этот раз       Альбер ему в е р и т.