Молодой Наполеон и малиновый рассвет

Его пепельные, слегка жестковатые и почти никогда не мытые волосы напоминали старое фамильное серебро, покрывшееся естественным природным налетом. На ощупь, как железная щетка, такие ломкие и длинные, свисающие по самые щеки, пакли лезли в рот, но не при каких обстоятельствах он не собирался состригать их. Его характер и внешность напоминали молодого, всем нам известного со школьной скамьи, генерала, который всего чего хотел добился своим трудом. В мире много книг, в которых упоминается французская физиономия; иногда восхваляется, а иногда и становится не очень хорошим примером какой-нибудь ситуации. Этот коротышка всегда сравнивался Российской Федерацией с тем, кто однажды осмелился напасть на них. Самое смешное, что все грандиозные битвы начинались летом, но заканчивались почему-то в самые холодные месяца нашей руси-матушки, а что-то, холода там были не то, что сейчас. Но это был не тот Наполеон, который пошёл на Москву; глядя на Эстонию, на ум русскому приходил тот самый бедный генерал, мучавшийся от боли, жаждущий всем сердцем помочь своей стране, но пока ещё не знающий как. Француз-итальянец, грубый, громкий, пылкий, и что немаловажно, привлекательный. Под этими поношенными донельзя одёжками скрывалось невероятной красоты изящное и хрупкое тельце, а его головной убор прятал, то самое несравненное, когда-то роскошное серебро, которое требовало ухода, но такой возможности у его обладателя, увы, не было. Горячая вода для него — непозволительная роскошь, потому он насильно закалял себя, дабы даже зимой иметь возможности помыться и постирать сменную одежду. Не имея ничего, парень пытался и пытается выживать, не жалеть себя, а бороться за свою жизнь, за своё, пусть самое жалкое, но какое никакое, а существование. Жизнь — копейка, ничего она не стоит, тем более, такая, как у него. Он не видел роскошь больших домов, ему ново такое понятие, как свободное, безвозмездное пользование тех или иных услуг, и даже еды дороже макарон он не ел, потому что для него не это есть счастье. — «Будь я свободен от своей человечности," — порой рассуждает тот, — "Будь я не зависим от своего желудка и прочих потребностей, жил бы, как карта ляжет: не продумывал бы план на завтра, которое наступит несмотря ни на что, остановить время и в полной мере насладиться всеми счастливыми моментами, которые бывают так редко в моей жизни. Но даже это лучше, чем ничего. Мне выделяют лишь моменты, пару мгновений, секунд, за которые я готов отдать всё. Мир знает, как сильно я ценю то, что у меня есть, и почему я это делаю, и, обладая информацией о моём происхождении, издевается над своим созданием. Оставленный выживать там, где мне нет места, я продолжаю улыбаться. Почему я так делаю? Наверное, это всё, что мне остается, боле я не смогу. Как бы не старался, у меня выходит лишь эта придурковатая улыбка. Значит, если что-то заставляет меня улыбаться... Возможно, это кому-то нужно. Но кому? И, главное, — зачем?» Глядя на распластавшиеся по всему бесконечному черному полотну звёзды, в голову лезут и не такие мысли. Больше ему нравилось встречать рассвет, наблюдая, как розовеют облака, как ночь лениво уходит, неохотно уступая утру. В такие моменты мир кажется одной большой картиной, которая меняется каждую секунду, и наблюдать которую может лишь он. Наверное, стоит рассказать, откуда Россия знает о этом маленьком человеке, и с помощью какой силы он смог узнать про его самые сокровенные мысли. Стоит начать с простого: кем Россия, собственно, являлся. А являлся он профессиональным художником, работающий в своей уютной мастерской. Всегда ледяные ладони, тонкие кисти, перепачканные в краске, которая будто въелась в кожу. Всё шло в комплекте с вечным одиночеством, свободным графиком и самобичеванием. Стоит отметить, что талант рисования у русского был с рождения. Он не учился, он умел это изначально. Всё, что было угодно душе клиента попадало на холст. Что угодно рисовалось, чем угодно. Даже воском. Да что там! Он мог создавать шедевры обжигая бумагу пламенем в правильном направлении, всего из трёх цветов создать шикарную гамму, рисовать картины не видя, куда побежала кисть. Талант да и только! Но для него это лишь вечное проклятье и мученье. Зачем он умеет так рисовать? Это же не просто так было дано. Как ещё по-другому объяснить тот факт, что с такими руками он живёт, считай, в хлеву? Очень холодно, особенно зимой. Купить или, уж что смешнее, снять квартиру он себе не может. Заработная плата такая скромная, что клиенты со своими красками приходят. В поисках вдохновения и чистого воздуха, он набрел на место, где жил этот самый парнишка, и решил тихонько понаблюдать за его повседневностью. Оказалось, чужая жизнь очень интересна. Будь Россия поэтом, стихи бы свои посвящал он не напыщенным дамам с гордо поднятыми носами, а вот таким простым людям, с самыми чистыми, добрыми, и совсем не бедными глазами. Потом подумалось ему, что нехорошо так шпионить за человеком. Если уж так понравился, то почему бы и не познакомится как все нормальные люди? Рано утром, на рассвете, когда огромная звезда ещё не озарила бескрайние поля, он вышел на ту самую полянку, видя, как его незнакомец уже не спит, всё смотрит на ярко-голубое небо, обвитое тонкими ниточками розовых облаков, словно размотанная сладкая вата. Ещё виднелась вдали бледная луна, лучи солнца ей не мешали, спутник Земли был виден лишь на одну четвертую часть, повиснув в небе, словно серп без ручки. Сидя, в ещё не просохшей от росы, траве, мальчонка уставился в небо, глупо улыбаясь, пока его седые, как ему в первый раз показалось, волосы, покрылись инеем и затвердели. Одет он был не по-утреннему: всё пальто какое-то легкое, серое, изношенное — мама не горюй (!); брюки, которые раньше, скорее всего, белыми были, и что-то похожее на зеленую ветровку, только ткань больше фетр напоминает, и воротник такой, жесткий, что ли. Выходит из своего укрытия Федерация, и тихо подходит, а мальчишка и не озирается, как смотрел в своё пустое небо, так и смотрит. Звуки шагов его не смутили, словно он был к ним готов. Когда рядом присели на корточки, он заговорил, но так, словно диалог уже ранее был начат, просто второй собеседник куда-то уходил. — Смотреть куда-то вдаль, осознавая все законы мироздания порой так страшно. Суета будней, не похожих на меня людей, не позволяет задуматься об этом. Рутина полностью овладела их бытом и о философии, искусстве уже давно, увы, забыли. Я не живу так, как многие люди, потому что не хочу зависеть от того, что они называют «маленькие радости». Моей целью является: вечное наслаждение, осознание проблем, которые я не могу решить, и всё то, что я вижу и делаю каждый день. Ты тут часто бываешь. Я видел тебя, когда ты рисовал картины. У тебя талант, но я по глазам вижу, что тебя он не очень устраивает, — сказал тот, поджимая под себя ноги. Россия похлопал глазами, и устало присел, сажая свою пятую точку на сырую землю, рядом с парнем. — Ты прав. Я недоволен тем, что у меня есть, но и жаловаться на это нет смысла. Художество меня кормит, а всё остальное — пустяк и сущие мелочи. — Искусство — это твой единственный источник заработка. Я же прав? — Отчасти, да. Проблема в том, что я могу написать любую картину, описать самые красочные пейзажи, портреты, но… кроме этого я ничего не умею более. Этот «дар» не позволяет мне заняться чем-то посторонним. Всё, что я делаю — напоминает о рисовании. Это как ломка, и я поддаюсь. Заткнув себе рот обещеной человеком суммой, я с нежеланием и кривой улыбкой рисую. А ты откуда про меня столько знаешь? — Ты сам только что рассказал, — улыбнулся мальчик, отчего Россия нахмурился, давая понять, что он имел ввиду нечто иное. Но Эстония - не глупый, прекрасно понимал, чего от него хотят. — Я тоже выхожу в город, видел твои картины за витриной несколько раз. Ты никогда не подписываешь их. Почему? Ты не можешь придумать название? — Я могу только рисовать. У меня и грамматика на базовом, школьном уровне, что тут говорить о фантазии и прочем. — Зря ты так думаешь. Меня зовут Эстония. Я прибалт, жил когда-то возле моря вместе с семьёй, но нелегкая судьба занесла меня сюда. Мать с отцом я уже сколько не видел. Выживаю как могу, грамоте обучен, работоспособен, да только никому не нужен. Считаюсь пока ещё не самой большой республикой Прибалтийских стран. — Я - Российская Федерация, но чаще меня называют просто Россия, как и моего деда, в честь которого я и был так назван. Я - крупное демократическое государство, в топе «Самая худшая страна, в которой невозможно жить» я занимаю первое место. Отец мой - СССР, ранее очень популярный революционер и реформатор, а мать… о ней я ничего не знаю. Считаюсь самой большой страной с самой ужасной экономикой. В политике я ни гу-гу, всё мои люди решают, и как видишь, крайне хреново. — Ты необычный в плане своего к себе отношения. — Я — мусор. — Это не правда. Ты очень важен, пусть так и не считаешь. Ты можешь достичь большего, ты просто этого не хочешь. — Ой, кто бы говорил! А сам-то? — А чего мне достигать? У меня только одна материальная цель: выжить, а не материальные я и за всю жизнь выполнить не успею. Я не спешу достигать чего-то потому, что оно мне не надо. — Наполеон, — сказал Россия, засунув руку в карман, в поисках сладкой пачки дешёвых сигарет. — Что, прости? — не понял мальчишка, посмотрев на Федерацию. — Ты мне напоминаешь Наполеона. Точно такой же внутри, — за словами последовал оценивающий взгляд. — и снаружи. — Разве это плохо? — В нашем случаи — это просто прекрасно. Из генерала без определенного места он стал императором-полководцем, и ты когда-нибудь себя проявишь. Ты по росту подходишь, и волосы у тебя такие… — Грязные? — Необычные. Я такой цвет ещё не встречал. Только разве, что так выглядела седина всех пенсионеров, которых я видел, и то твоя темнее. Это - серый цвет, похож на цвет металла, и если его помыть, он будет блестеть не хуже настоящего. Можно я тебя нарисую? — Меня? Да в таком виде? Я не думаю, что выгляжу презентабельно, — Всё в порядке. Это мне и нужно, — сказал Россия, сложив ладони у кончика сигареты, поджигая её.

***

Нарисовать юного Наполеона было решено прямо тут, и сделать это нужно как можно быстрее, пока пейзаж за его спиной не растворился от солнца. Приготовив кисти и краски, художник попросил Эстонию сесть в удобную для него позу. Развернувшись спиной к своему фону, прибалт принял ту же позу, в какой его видел Россия, когда пришёл сюда и общался с ним на протяжении пятнадцати минут. Час, за который русскому удалось закончить, длился очень медленно, растянуто. Позёр уже подустал и очень удивился, что у его нового друга рисование заняло так много времени. Обычно его картины требуют к себе меньше внимания и всё равно получаются красивыми. Может он ещё никогда не рисовал людей? Да нет, бред. Не умел бы, не предложил нарисовать. Лишь когда Федерация кивнул и потёр руки друг об дружку, стряхивая невидимую пыль, парень поднялся, ощущая странную тяжесть в ногах. Затекли, теперь под кожей бегают мурашки и такое ощущение, что ногу проткнуло тяжелым штыком и тот тянет вниз, подобно якорю. Преодолев эту тяжесть, он подошёл к картине, удивившись, видя на ней себя, будто вовсе и не знал, что рисуют его. Всё тот же Эстония, и пейзаж такой же, но было что-то, чего нет в его обычных картинах. Вот только что, прибалт затрудняется ответить. — Это прекрасно, но… Я не могу понять, что в ней такого… Такого… — Живого. Понимаешь, мой дорогой друг, мои холсты — все бездушные, все лживые, потому на них смотреть нет желания, а тут — чистая правда. И природы, и человека. Тебе, как человеку чувствительному, это сильно ощущается. — Ты прав, она нравится мне больше, чем большинство твоих картин, — кивнул прибалт, рассматривая ещё не засохшие краски. — Молодой император, знающий, что люд — это не только аристократы и буржуи, но и простой, немного имеющий народ. Он потому-то и стал великим. Знал он, что нужно было ему, когда был в неудобном положении, потому, когда он смог добиться таких высот, дал это и тем, кто до сих пор в том нуждался. Любовь народа завоевать несложно. Имея голову на плечах, можно дать им то, чего они хотят, не причинив урон. Ты же, подобно ему, живешь в мечтах, но не забываешь о реальности и о том, кто ты на самом деле. — А ты похож на Александра. Такой же шпала, — улыбнулся прибалт, не имея ничего против, когда его сравнивали с великим человеком. — Корсиканец, — буркнул русский, садясь на корточки, очищая использованные кисточки воде. Эстония не очень понял, что это за раса, которой его сейчас, можно сказать, обозвали, но вряд ли Россия бы сказал что-то обидное.

***

Мыльные, хрупкие пузырьки плавно покидали пластиковое резное, шипастое кольцо на такой же пластиковой палочке, которое пару минут назад бултыхалось в прозрачной жидкости, отливающая радугой, внутри продолговатой баночки. Самое дешевое развлечение, которое только можно себе позволить. На крышке той самой палочки, под прозрачной пластмассовой поверхностью, был маленький металлический шарик, который перемещался по импровизированному лабиринту, дергаясь от малейшего толчка то в одну, то в другую сторону. С помощью волонтеров от разных организаций город будет отчистить проще. Больше желающих, меньше работы. Кто-то приносит свой инвентарь, кому-то выдают. В плотные, непросветные мешки высотой и вместительностью человека собирался весь биологический и просто выброшенный мусор. По притоптанным дорогам скребли граблями, собирая в кучу опавшие, размокшие, гнилые листья, которые потом убирались в те самые мешки и увозились куда-то вдаль. Гниль приятно пахнет, сладковатый аромат осени умудрился пробудиться спустя столько времени. Через толстый слой мокрой земли пробивались маленькие росточки, согнувшиеся в три погибели. Всё это станет новым запечатленным на холсте отрывком, замедлившийся момент жизни, который можно рассмотреть поподробнее. Природа красива даже тогда, когда опадают листья или ломаются деревья. Что естественно — то не безобразно. — Я закончил, — тихий, но вполне слышимый голос нарушил тишину, которая окружала мальчишку, пока тот пускал пузыри. Ни шкрябанье грабель, ни свист ветра в поле его слуха не попали, оставшись замеченными лишь теми, кому то не безразлично. Оторвавшись от своего занятия, Эстония закрыл баночку пузырьков, и стал складывать свои вещи в сумку, давая понять, что он слышал и уже идет. Закинув сумку на плечо, молодой Наполеон подошёл к холсту, оценивающе глядя на него. — Картина маслом, — прокомментировал тот, кутаясь в своё пальтишко. — Почему маслом? Красками, — сказал спокойно Федерация, так же собирая свои вещи.— Сейчас подсохнет, упакуем и можно пойти отдавать. За неё нам много дали, мастерскую можно будет обновить. Тепло там теперь будет, а не как в погребе. — А чего же новую не купить? — А потому, что мне она от отца досталась. Не могу оставить её, сердце жжёт. Ты, наверное, заметил, что около моей мастерской нет никаких других магазинов и даже дома вокруг не строят. Это непригодная для того земля, отец потому там мне её и сделал. Доделать только не успел, помер. Захоронил я его на участке, на даче. Дом сгнил, цивилизации там нет, продавать - не продашь, мшецом всё заросло, ни по пьяни, ни на трезвую голову туда никто не полезет. Я хочу сделать не косметический ремонт, а капитальный. — Много мы скопили? — Ну, благодаря нашему умению экономить, прилично. Я никогда бы не подумал, что людям так понравится моё искусство. Знаешь, я порой чувствуя себя как-то… грязно, что ли. Я же художник, я должен создавать то, что в душе, а не о чем попросят люди. — Это верно, но твой талант тебя кормит. Какой смысл быть столь гордым, если тебе негде жить? — Пару месяцев назад ты говорил иначе. — Я и сейчас так говорю. Удобства, что ты мне подарил — самое щедрое, что я когда-либо получал. Я всё такой же мечтатель, а ты — накопитель. Я дарю тебе идеальный мир, а ты помогаешь мне выжить в том, в который нас с тобой бросили. Федерация покивал несколько раз, аккуратно обматывая ломкой бумагой свой шедевр, перетягивая его красным, жестким шнуром. — Как твои курсы, — решив перевести тему спросил Россия, наклеив на внешнею сторону ценник с четырехзначной цифрой, которую он сам писал ещё раньше картины. — Ну, — игриво начал Эстония, делая уверенные шаги в сторону высокого парня. — Ты был прав. Философия это моё, как и литература. Совместив две эти вещи можно написать рассказ и поделится им с миром. — Интересно, и о чем же будет твоя книга? — О нас. Я назову её, как ты когда-то назвал картину со мной, которая кстати будет иллюстрацией для обложки. — «Молодой Наполеон и малиновый рассвет»? — удивленно спросил Россия. — Да. Ты тогда сравнил меня с французским императором, и фактически, был прав. Да, мы похожи, да, я тоже не высок и телосложение моё оставляет желать лучшего, может, у меня и волосы как у него, но насчет характера я бы поспорил. Он был горяч, а я? Ну, на войне меня генералом или полководцем, а уж тем более императором вряд ли кто сделает. — Это верно. С тобой не на войну, а к теще на блины идти надо, тогда уж и не страшно будет. Картину отдали, деньги за неё получили. Надо признать, за пару месяцев совместного проживания им удалось создать вполне уютную атмосферу у них дома. После того, как Россия предложил вместе влачить их жалкое существование, в жизни обоих появилось что-то хорошее помимо всего нематериального. Молодой Наполеон теперь наконец сменил свои старые одеяния на более симпатичные и даже подходящие ему по размеру. Душ они оба, как и прежде, принимали холодный, но это уже скорее из привычки. Согревались же парни немного иначе. Для того в дом были куплены пледы, вязанные вещи и презервативы. Последние, кстати, покупались самим Эстонией. Использовать субстанцию инородного происхождения было бы очень не выгодно, потому как цена была больно заоблачная, а подручные средства оставляли жирные пятна. Потому они обычно не занимались этим в кровати, предпочитая отдаваться страсти на любой поверхности, постелив мягкий плед и пару подушек. Постирать их импровизированную подстилку куда проще, нежели потом вычищать всё постельное бельё и матрас. К тому же, у них были «питерские» подоконники, очень, даже чересчур широкие. Они бы там даже спали, если бы уж больно сильно не дуло под бок с улицы, да и экзотика такая своеобразная, любые извращения в свободном доступе. Горячий чай из самой дешевой упаковки это конечно здорово, но не менее горячая прибалтийская задница не хуже. К тому же, второй вариант не только практичен, но и абсолютно бесплатный. У второго варианта в принципе много плюсов, не будем перечислять каждый. Упав "замертво" на кровать, русский пролежал так пару минут, а после стал снимать свой жилет, аккуратно складывая. С тех пор, как в его доме появился прибалт преобразилась и жилплощадь, и он сам. Эстония был чистоплотен, даже не имея при этом постоянное местожительство. А Россия… Вкратце, он был художником. Если у одиноко живущего художника в доме порядок — это ленивый художник или не художник вовсе. Убираться Федерация не любил, а если и делал это то потом ничего не мог найти. Кстати говоря, этот уголок прибалтом никогда не убирался, или только с превеликого разрешения русского. Краски, разноцветные холсты, куча банок, тряпок и всегда тяжелый воздух. Это место его работы, и проветривает он тут не часто, иначе стены опять промёрзнут. Лучше полчаса постоять в не так уж и сильно душной комнате, чем потом в ней же трястись от холода. — Напик, — ласково позвал Россия, стягивая кофту. — Иди сюда, мой император. Согрей меня, о владыка всей Европы, — театрально сказал Россия, жестикулируя руками, словно Шекспир. — Плед брать? — понимающе спросил Эстония, показавшись в дверном проёме. — Нет. На кровати хочу. Будем аккуратно, а в случае чего я сам замараю свои царские рученьки и постираю пододеяльник. Хотя чего его стирать? Он такой плотный, что там вряд ли, что просочится. Он мне от отца достался. Как и всё остальное, впрочем. — потягиваясь сказал тот, жестом приглашая к себе. — Такое ощущение, что соткано оно из проволоки, которая плотно прижата витками друг к другу. Преодолев кратчайшее расстояние от двери до кровати, прибалт сел рядом, откинувшись на брюхо своего любовника. Тот же вздыхал глубоко, а сердце билось так быстро, словно тот пробежал большой марафон, желая проломить решетку рёбер и вырваться наружу. Касания возбуждали его, кровь, подобно закипающей воде в кастрюле, бурлила, ударяя в голову, да так сильно, что разум от наводящего пара затмевался напрочь и на время покидал Российскую Федерацию. В такие моменты им овладевают животные инстинкты. Не сопротивляясь, он вовлёк его в многообещающий поцелуй, затаскивая к себе на кровать, попутно раздевая и осматривая не глазами, а руками столь желанное тело.

***

Чем глубже была затяжка, тем горче и гуще дым. Выпуская изо рта синеватые остатки отравы для легких, Россия шмыгал заложенным носом, поправляя одеяло. Курил он аккуратно, стараясь не рассыпать сизый пепел на чистом белье. Эстония, кстати, не был против таких махинаций, ведь запах дыма от сигарет был очень даже привлекательным, особенно, когда уже почти выветрился, и оставалось только улавливать его мимолётные нотки. Запах в воздухе парень любил, а вот когда Федерация, затянувшись, дул на него — нет. Дым смешивался с естественным для полости рта запахом, и эта диффузия была не очень-то приятна рецепторам в носу. Во тьме лишь один единственный огонёк на кончике сигареты служил признаком того, что здесь ещё есть кто-то живой. Стоило только глубоко втянуть фильтр, как он набирал силу и, за долю секунды, снова потухал.