Кровь.

      Келлах. Ты одет в боль и облачен в знание.       Ты одна громадная незаживающая рана на каменной кладке Келлса, на распушенном на нити, изумрудном полотне травы.       Тебе кажется, что ты вскрыт вплоть до тончайшей артерии, распотрошен до последней косточки — вяло ворочающийся багровый нарыв, обметанный кровавой коростой, растрескавшейся под стылым ветром.       У тебя внутри зияющая пустота, мягко льнущая к сердцу тяжкой ледяной смолью, лижущая бока, влекущая под руки.       Ты волочишь себя вперед, и под ребрами громыхают, перекатываясь, отшлифованно серые булыжники и гремуче поют стальные обломки мечей.       Ты как будто слышишь хруст, неотступно сопровождающий всякий твой шаг, точно скальная громада раз за разом упорно выдирает корни из почв.       Келлах, лежащее на тебе бремя бесконечно, циклопически велико. Оно словно ночное небо, слипшееся в единый кромешно синий неподъемный ком, угнездившийся у тебя за плечами.       Малейшее промедление, остановка — и ты врастешь в землю.       Оно задавит тебя.       Ты тащишь себя к Стене. К неприступной неуязвимой кайме, зубчатой черте твоего смысла.       И когда солнце, уподобившись тебе, одевается в человеческие рубиновые соки, а руки привычно саднят и гулко разрываются от накопившейся муки, сутулая тень на неровном боку одинокой башни по-змеиному склоняется с высоты, тянет угольную башку-каплю, чтобы откусить тебе голову и разгрызть сгнивше чернильный орешек сердцевины.       Твои сны рассыпаются безвкусным крошевом в ощетинившемся острыми углами ободе чертежей и расчетов, болезненно, слепо-белым выжженных по холодно сомкнувшейся, взявшей в кольцо ленте спаянных валунов.       Тебя коробят светлые одеяния Айдена. Гибель Ионы бесшумно бродит за дверьми твоего аббатства снежной кошкой, грозясь когда-то повториться, поскрестись и в ваши врата, но не касаясь, однако, и краешка его плаща, пусть иллюстратор и бежал сквозь пламя, а клочья потери до сих пор молча таятся в складках его облачения.       Ты вновь и вновь плавишь себя, сжигаешь в вязкое багряное месиво — ты никогда не дашь своему страданию зарасти и затянуться чахоточно бледной пленкой.       Братья прячут глаза при виде тебя. Уродливые витиеватые шрамы пугают. Что уж говорить о беспрестанно, добровольно и деловито расковыриваемом гнойнике.       Из тебя толчками бьет мрак, и старики и взрослые мужчины бессознательно шарахаются, боясь поймать хоть кроху твоей растравленности.       Брендан, вжав голову в плечи, ходит рядом. В твоей тени его нескрываемо трясет.       Келлах. Однажды твоя краснота выплеснется обжигающим фонтаном и закрасит мир в цвет твоей непреклонности, в оттенок твоего страха — даже огонь на жалах стрел будет цвести алой венозной водой.       Келлах. Твоя темнота вязко заляпает и испятнает все горизонты, залпом сомкнувшиеся над головой. Засохнет бурым мхом. Перестанет каплеть.       Келлах. Ты наконец иссякнешь и обмелеешь. В тебе не останется ни кровинки — даже из волос уйдет медь, и они наполнятся млечным сиянием погибших.       Келлах. Откровенно говоря, ты сам не знаешь, как еще заставляешь себя ходить.