---
Вера боится: боится свою авторитарную и безгранично требовательную мать, боится окончательно испортить отношения с Кириллом; боится осуждения и непонимания окружающих. И в главном признаться боится тоже. Вера в свои тридцать два — все та же семнадцатилетняя девчонка, не прожившая, не прочувствовавшая беззаботной и безбашенной юности; максималистка, опасающаяся всех подвести, разочаровать, не оправдать чьих-то надежд и ожиданий и вынужденная повзрослеть раньше времени. И Митя — сумасбродный мальчишка, утягивающий ее в горячий омут взаимного и окончательного безумия — именно то, что ей нужно, посмей она себе в этом признаться. Но между ними — почти десять лет разницы, воспоминания о его детстве, непонимание и осуждение близких, а еще страх сломать ему карьеру и жизнь вообще. Вера не знает, что для него "сломаться" и "без нее" — уже давно синонимы.---
Мите кажется, что Веру Александровну — Веру — он любил всегда. Вот так вот просто и обыденно — любил, до тянущей теплой боли где-то в области сердца, до дикой привязанности, до остановки дыхания — сроднившись, спаявшись намертво. Вера — она сердечное, задушевное, подсознательное; ее образ перед глазами слепящими вспышками, ее голос в ушах гулом прибоя, память о ее руках на коже ожогами, ее имя на языке хмельным послевкусием. Митю ломает — не спасает растекающийся по венам виски, не спасают изнурительные тренировки и завоеванные на автопилоте медали. Ведь самое главное в своей жизни завоевать он уже не сумеет. И, в спасительном полубезумном порыве кидаясь с обрыва в звенящую бездну цвета самых родных в мире глаз, он уже обреченно осознает, что это сильнее его. Любовь и Вера.---
Вера снова бежит. Бежит — меняя должность, обстановку, мужчину в своей постели. Но рано утром, торопливо смывая под душем следы прошедшей ночи, признает устало, что кроме едкого чувства вины, глухого разочарования и раздражения на саму себя не чувствует просто ни-че-го. Пятнадцать лет бесполезного ожидания утекают сквозь пальцы стылой водой — отчего-то соленой, как теплое море цвета Митиных глаз.---
Болезненная нежность рябью под кожей расходится, когда впервые, впервые за гребаную бесконечность, его руки смыкаются на ее талии в самом нужном, самом правильном, необходимом мучительно жесте. — Молчи. Судорожный выдох рвет легкие — воздуха не хватает критически, будто внутри соленое море плещется, бушует, штормит. У Веры восхитительно-теплые пальцы — как отполированная волнами прогретая солнцем галька; у Веры глаза — ласковая морская бездна, насквозь просоленная отчего-то; у Веры кожа пахнет порывистым шелковым бризом и океанской бескрайностью. А еще у Веры от его просто рядом жаркая рябь под кожей морскими волнами — и это более чем взаимно. Но самое главное — море в ее глазах больше никогда не будет отчаянно-больно соленым.