Сделай папочке хорошо

Страшней чудовищ и всех Богов Наша любовь к жестоким шоу. Deep-eX-Sense — «Хомо Саспенс»

Когда-то давным-давно женщины покрывали лицо свинцовыми белилами, кармином рисовали губы и румянили щеки, соком белладонны добавляли блеска глазам. Добровольно травили себя смертельными веществами во имя красоты, желая следовать установленным стандартам. И что же? Прошли века, и теперь её лицо — посмертная маска этих красавиц с цианидово-белой кожей, красными губами и зрачками, что слабо реагируют на свет. Под перекрёстным огнем десятков глаз, в платье, едва прикрывающем тело, она танцует для того, кто даже не смотрит в её сторону, и это хуже, чем жжение свежих порезов на спине. От движения они открываются, саднят, должно быть, кровоточат и пачкают одежду. Это не следы самобичевания, но заслуженное наказание, нанесенное любящей рукой — ей нравится так думать, не зря же она её поцеловала, когда всё закончилось, а ведь в этой руке был окровавленный нож. Движения плавные и тягучие, она словно занимается сексом на сцене; на разукрашенном лице иллюзия блаженства; губы маняще приоткрыты; руки движутся сверху вниз от широкоскулого лица к шее и дальше — вдоль всех изгибов тела к краю платья; кончики пальцев поднимают его немного выше — ещё чуть-чуть и будет виден край белья, но пока только подвязки пояса черными змеями скользят по бедрам. Зачем они, если на ней нет чулок? Звон опадающих золотых браслетов слышен только ей — музыка пульсирует в солнечном сплетении, но, возможно, это отголоски неудовлетворённых желаний. Как знать. Вчера, на простынях влажных от слез и пота, на белом поле в созвездии засохших капель крови она грызла собственную руку в попытках не кричать, потому что он запретил издавать звуки. Было непросто ощущать на себе его вес, быть не в силах повернуться, избежать, уклониться, не сметь прикоснуться. — Тыковка, это просто небольшое пояснение, чтобы ты не забывала, — кончиком ножа скидывает волосы с шеи, отсчитывает позвонки. Тонкое и холодное по горячему и беззащитному. Дыхание поверхностное и частое, под натянутой кожей проступают ребра. Что мешает ему вогнать нож в промежуток и провернуть? Но тогда все игры закончатся, а это как-то грустно. Лезвие легко скользит, намечая будущую надпись. Чувство добровольной беззащитности играет восхитительную мелодию на струнах нервов. А потом он начинает резать. Порезы неглубокие — скорее царапины, но кровь струйками стекает по бокам, щекочет кожу тёплыми красными пальцами; зубы глубже впиваются в кожу; спина прогибается, а воздух остается в лёгких. Но лишь на краткий миг, потому что предательский губительный стон дрожит и вибрирует, рвётся из темноты горла на зло всем запретам. Её руки не связаны, он не держит, но ей критически важно быть под ним, подставляя под нож себя в извращенном акте доверия, в глупой надежде, что увечья будут совместимы с жизнью. Игра обоюдна, в ней свои правила и границы, но только он решает, как далеко они за них заступят. Доходит до своего имени и тоже тяжело дышит, шепчет какие-то ужасные ругательства и проклятья, горячим лбом прижимается к сведённым от боли лопаткам, а её огромные зрачки скользят по сине-красному отпечатку челюсти, завороженные узором кровоподтёков и паутиной разорванных капилляров. Под животом становится неприятно влажно и липко от натёкшей крови, но лезвие всё продолжает свой танец, оно не знает жалости, оно покорно слушается Хозяина, совсем как она. В очередной раз получается сойти с ума, когда его язык обводит контуры букв, вырезанных на спине. Финальный аккорд. Высшая точка обоюдной агонии. СОБСТВЕННОСТЬ ДЖОКЕРА Истина, написанная её кровью. Он слизывает не просто кровяные тельца, но клетки, наполненные до краёв бесконечной любовью и непоколебимой преданностью, желанием жить для него и для него же умереть, когда он только пожелает. Ему очень сложно остановиться, и проведи он ножом чуть ниже, надави чуть сильнее, она бы кончила под карающим лезвием, от чувств, что сильнее и выше боли, что страшнее и острее любого лезвия. Но он оставляет её мокрую от собственной крови и неудовлетворенного желания, запрещая к себе прикасаться, поэтому ей только и остаётся, что скулить, облизывая прокушенные пальцы, и лишь сильнее сводить бедра под аккомпанемент бешеных ударов сердца. Вокруг ярко мигают огни, грохочет музыка, но мир чёрен и глух для неё, только никто этого не понимает. Для зрителей она — недоступная смертоносная красота, кусок мяса, который нельзя съесть, как бы заманчиво он ни выглядел. Изгибается в похабной позе, выставляя на всеобщее обозрение свой обнаженный зад, напрашиваясь на очередное наказание, но это не важно, потому что она не здесь вовсе. Она корчится в пустой комнате, сжимаясь от давления бетонных стен, кусает костяшки содранных кулаков, дрожит от холода и пролитых слез — вот куда загоняет его равнодушие. Это страшнее тюремной камеры с продавленной койкой; страшнее мягких стен палаты для буйных; страшнее расчлененных трупов в тёмных коридорах лечебницы и криков, что иногда будят среди ночи. Но от единственного звука стены идут трещинами и рушатся к ногам бетонным крошевом, и всё вспыхивает в свете рампы вожделенного внимания — его свист и приглашающий жест почти сбивают с ног, как резкий удар прямо в живот, от которого нарушается дыхательный ритм. Пронзительный звук обвивается хлыстом вокруг шеи и тащит за собой. Туже, пожалуйста. Это не магия — просто желание быть ближе. На губах расцветает улыбка, это значит лишь одно — она нужна ему. Ко мне! Ко мне! На этот зов хоть по битому стеклу, хоть по раскалённым углям босиком — так брошенный вверх камень жадно стремится к земле, так ночной мотылёк летит на обжигающее пламя, так Харли бежит к Джокеру. — О, иди же к папочке, — светлые глаза мечутся от яда безумной зелени до красноты губ. Уютный полумрак в свете жёлтых ламп, уголок, отгороженный от толпы лишь потоком золотых бусин, но она готова и здесь, готова ко всему, пусть только скажет, что сделать и как загладить свою вину, вот только… — Как тебе товар? Нравится? — Джокер уже не смотрит на неё, обращается к своему собеседнику. — Харли, детка, подойди ко мне, — улыбка намертво приклеилась к лицам превосходных шутов и изощрённых лицедеев. Харли игриво наматывает голубой локон на палец и смеётся. Бряцанье осколков выбитых взрывной волной стёкол, звон льдинок по утру под тяжёлыми ботинками, крик раненой сладкоголосой птички, металлическое звяканье оружия — это её смех. Что-то подобное уже было, она твёрдо знает, что он не зайдет далеко. Без страха подходит к Джокеру, подмигивая на ходу его гостю — адреналиновое предвкушение приятно щекочет нутро. — Смотри, что здесь, — руки Джокера без предупреждения тянут лямки хлипкого наряда вниз, платье, не задерживаясь на бёдрах, падает к ногам золотистой змеиной кожей, сверкающей драконьей чешуёй. На ней остаётся лишь нелепый кружевной пояс для чулок с подвязками и туфли — белья нет, лишь холодная белизна тела с чёрными метками, одним им понятных знаков и символов. Он немного отстраняется, и Харли чувствует, как взгляд скользит по свежим ранам, повторяя движения ножа, от чего кожа горит и приятно саднит. Ноздри Джокера зверино раздуваются, втягивая в себя смесь антисептика и крови — больничный коктейль обоюдных страданий. Эти запахи тревожат омут воспоминаний, разгоняют волны злости на недоступную когда-то докторшу, размазывающую помаду, так похожую на артериальную свежую кровь, по красивому лицу. В мареве прошлого он раздаёт ей щедрые подарки-пощёчины за глупое чванство, за красные узкие юбки, за чёрные чулки и всё то, что хотелось с неё снять, но не было возможности. Ему слышится позвякивание медицинских инструментов, но это лишь звук падающих на пол браслетов и колец, снятых с безликих мёртвых мужчин и женщин, череды трупов с остекленевшими глазами и разинутыми в ужасе ртами, пытавшихся защитить проклятый металл. Чужое наследие из лучших банков, не имеющее никакой ценности. Чёрные глаза мужчины напротив ощупывают её тело, останавливаясь на тлеющих углях розовых сосков. Да, она возбуждена, но не от чужого взгляда, а от дыхания, что колышет волосы на затылке, от пальцев, ползущих по животу. Чеширская улыбка исчезнувшего кота нежится на коже цвета холодного фарфора. Может показаться, что он истосковался по нежности — Харли мерещится вибрация мурлыканья, и она блаженно прикрывает глаза, но посмей его тронуть — зверь оттяпает руку.  — От тебя пахнет, как от течной суки, — тихо-тихо на ухо. Это непреложная истина, которую нет смысла отрицать. И её голова сама собой откидывается назад — ему на плечо, открывая беззащитное горло; губы ищут ярёмную вену, чтобы почувствовать упругие толчки крови и оставить свой след, закрепив печатью грубые слова. Да, я твоя сука. Но Джокер не позволяет этого сделать, отталкивая, потому что ему не нужны заверения, он и так всё знает. — Ты — мой подарок этому симпатичному жеребцу, — уже громко во всеуслышание, с издевкой. Очередной толчок в спину прямо по содранной коже, не прикосновение, а обидный ожог, что глубже и сильнее кислотных. Ускорение задано, шаги её уверенны, а движения плавные, не дешёвая девка, но женщина, сделавшая свой выбор. Цель — создать иллюзию, отыграть свою партию, так, чтобы в королевской ложе зритель повесился на собственном галстуке, чтобы сам оттаскивал за волосы, зло драл когтями изувеченное тело в доказательство того, что она может быть только с ним или под ним. Без разницы. — Хочешь меня? Я вся твоя, — полушёпот, но так, чтобы слышал самый главный наблюдатель. Харли садится к мулату на колени и с любопытством рассматривает его татуировки, ёрзает, покачивая бёдрами, чувствуя набухающий член, но думает лишь о том, что он смотрит. За детский флирт с наёмником он полосует её тело, а сейчас она совершенно голая фактически мастурбирует о пах чужого мужчины — от контраста плавятся мозги, а между ног становится влажно. Какие правила у этой забавы? Где он расставил капканы, где закопал мины-ловушки и спрятал силки? Горячие пальцы ощутимо надавливают на поясницу, а потом ползут по раненой спине, она же по-кошачьи щекой трётся о колючую щетину, с губ срывается нежный стон. — Детка, ты заслуживаешь, чтобы тебя как следует оттрахали, — густой баритон путается в разноцветных локонах. — Где мне можно насладиться твоим подарком, Джокер? — его руки как приклеенные, не пропускают ни дюйма, скользят по шее к ключицам, чуть ниже… Она изображает тяжёлое дыхание, запрокидывает голову и, как коня, седлает Монстра, продолжая подёргивать бедрами, пытаясь потереться о бугор выпирающего члена. Кто сдастся первым? — Ко мне! — Джокер голосом сдергивает её с места, нейронные нити натягиваются, не послушаться — означает боль. Между его ног зажата трость, даже в ней ей мерещится что-то остро-эротическое, просто от того, что он держит этот предмет в своих руках. Тем временем в её прекрасном безумце происходит какая-то термоядерная реакция, это видно по осатанелому взгляду и подрагивающим бледным пальцам — в таком состоянии ему ничего не стоит забить её этой тростью насмерть, а ей до белых мух перед глазами хочется быть причиной ядерного взрыва и жертвой катастрофы вселенского масштаба. — На колени, Харли, — она опускается, готовая служить. Это уже другой разговор, пусть чёртов мудила смотрит — разницы нет; пусть свой кулак трахает, ей это фиолетово. Пальцы ползут по штанине, а рот наполняется слюной, как от вида чего-то вкусного и желанного, но новый приказ пресекает инициативу. — Спиной! — Джокер пихает её нежное тело носком ботинка, вынуждая повернуться. Пульсирующее кровоизлияние под кожей хочется накрыть рукой и растереть, но она слушается беспрекословно. — Что за дела, Джокер?! — рокочет несостоявшийся «хозяин», на что Харли злорадно скалится в ответ, не может видеть этого, но на лице Джокера точно такая же усмешка. — Мы не обсудили условия, друг, — лёгкий шорох скользящей ткани — распущенный галстук-бабочка зажат в татуированном кулаке. — Руки назад! Быстро, — от этого властного окрика мурашки бегут вдоль хребта, и соски съёживаются в точки. Она покорно наклоняется и соединяет запястья, чувствуя, как шелковистая ткань перетягивает вены, будь его воля, затянул бы до хруста костей, до открытых уродливых переломов и острых осколков, прорвавших кожу. От его движения вперед трость смещается, и теперь её металлический наконечник касается раскрытых ягодиц и не только. Словно не замечая этого, Джокер выпрямляется и откидывается на спинку дивана. Он хозяин этого клуба, режиссёр этой сценки, арендодатель и господин этой женщины — это он устанавливает правила. — Я не забираю своих слов обратно, но есть одно условие… Хочу, так сказать, всё проконтролировать, — его слова сладкой пульсацией отзываются там, где её касается трость. — К тому же, я не знаю, вдруг тебе вздумается вырезать и сожрать её матку, а она мне ещё нужна, — небрежное движение вверх, а потом вниз, незаметное, но сводящее с ума — не трость хочется там ощутить, но и этого достаточно — поясница сама прогибается, светлые ягодицы пошло подрагивают, но как только ей удается поймать нужный ритм — трость исчезает. Слова про садистские наклонности, про поедание человеческой плоти проходят мимо её ушей, она живёт с монстром, ей совершенно нечего бояться, и Джей не допустит ничего плохого. Ебанутая вера в хорошее. — Что ж, если никто не против, то я начну… Детка, вставай, иди к своему папочке, — набалдашник трости проходится по спине. Харли готова ползти на четвереньках, под утробное мурлыкание его приказов, ловить довольный взгляд, смотря снизу вверх, а потом пройтись языком, нет, не по холодному металлу, а по живой жаркой плоти, пульсирующей под движениями её языка; закрыть глаза и умереть на несколько долгих жарких минут, утолить страшный голод, подогреваемый тычками и отказами, беспощадным пламенем сжирающий все препятствия на пути к объекту её поклонения. Руки связаны, и подняться тяжело, её движения конвульсивны и не элегантны, спасает лишь врождённая гибкость и годы усердных тренировок. Она разворачивается и не может отказать себе в желании просто смотреть, как нефритовые клинки для жертвоприношений входят прямиком в сердце, на работе которого губительно сказывается мучительное ожидание. Оглушающий стук крови в ушах заглушает музыку и все шумы, а заломленные назад руки покалывает от онемения — кровь плохо поступает к холодеющим пальцам. Ко мне! Ко мне! Он укладывает её на кожаный диван, на котором сидит сам, и Харли накрывает волна постыдных воспоминаний. Перед глазами проносятся холодные коридоры психбольницы — мрачные и пустынные; в ушах звучит звонкий перестук её каблуков, гул торопливых шагов, переходящих почти в бег окрылённой девчонки, а не собранного специалиста. Их встречи уже мало похожи на сеансы психотерапии, они далеко за чертой профессиональной этики и за границей здравого смысла. После очередного свидания, чувствуя лютую неудовлетворённость, жажду, которую нет никакой возможности заглушить, она обречённо идёт к кушетке, на которой только что лежал её несносный пациент, и ложится на неё, полностью повторяя его позу, чувствуя через тонкую ткань халата ускользающее тепло его тела. Это последний рубеж — поток похоти переливается через дамбу моральных барьеров, в щепки разносит мечты о блестящей карьере и надменное чванство красивой женщины, которая отлично знает, как она хороша. Узкая юбка трещит по шву от попыток её задрать и развести ноги шире, ногти цепляются за чулки, и те идут уродливыми стрелками, туфли спадают с ослабевших дрожащих ног. Какое нужно воображение, чтобы представить желаемое, Харли не знает, но осознание того, что только что Он лежал на этом самом месте, сладостным зудом отдаётся внизу живота. Ловкие наманикюренные пальцы растирают влажную плоть, потом легко входят внутрь — как же, оказывается, просто представить, что это его пальцы с отросшими острыми когтями. Это почти больно, но оргазм настигает её слишком быстро. Всё это слишком. Слишком глупо, слишком неправильно, слишком хорошо… Слишком. Но сейчас она не одна, и обожаемый мистер Джей укладывает её голову к себе на колени — поза абсолютно беспомощная, руки досадно мешают за спиной, скоро она не сможет пошевелить и пальцем, но это всё мелочи, ничто в сравнении с тем, что на другой чаше весов. Харли блаженно жмурится, нежится под удивительно ласковыми прикосновениями к волосам, пока пальцы жёстко не захлопываются капканом, словно желая содрать её скальп в качестве трофея. От резкой боли на глаза наворачиваются слёзы, но тут перед взглядом мелькает абсентная вспышка его волос, которые щекочут лицо, а губы припадают к глазу. От неожиданности Харли вздрагивает, но отступать ей некуда, а отвернуть голову она не успевает. Горячий влажный язык скользит под глазом, сливая соль её страданий. Водостойкая тушь выдержит любые испытания, но сердечко Харли пускается в карьер, когда язык проникает под её веко. Он вылизывает глазное яблоко, как собака свежую рану — ощущения странные, но такие волнительные и переносящие мысли к другим фантазиям. Вот бы его язык… — Джокер, ты подарил мне эту девку, а теперь сам в шаге от вылизывания её пизды, — чужой голос прерывает её мечтания, губы исчезают, побуждая на недовольный вздох. — Дружище, я всегда держу своё слово, и к твоему сведению, я такой хуйнёй не занимаюсь, — он презрительно фыркает, сильнее вцепляясь в её волосы, будто это они бросают в его адрес упрёки. — Харли, раздвинь ножки шире, пусть мистер Т полюбуется… Харли глубоко дышит от смеси возбуждённого волнения и непонимания происходящего, но ноги разводит — пусть посмотрит, какая она уже мокрая для него. Розовые половые губы спело мерцают в матовом жёлтом свете, вздумай кто заглянуть за сверкающий водопад свисающих с потолка бусин, он бы увидел двух полностью одетых мужчин и изящную блондинку, широко раскинувшую стройные ноги, обутые в туфли на безумной шпильке. Но никому и в голову не придёт так поступить, даже если они сейчас порежут её на лоскуты, и от криков задребезжат стёкла — никто не вступится за неё. Звук открываемой молнии царапает слух Харли, и она поворачивает голову набок. Монстр Т расстегивает ширинку и достаёт свой полностью эрегированный член. Расширившимися глазами Харли скользит по его немалой длине, сухо сглатывая. — Нравится, Квинн? Когда вставлю — ещё больше понравится, — широкая ладонь проходится по плоти вверх-вниз, головка ярко блестит от выступившей смазки. — Джей, — её тихий голос ему слышен, но он лишь накрывает рукой её правую грудь и до боли сдавливает сосок между большим и указательным пальцем. — Тише… Хочу, чтобы ты это сделала, — отеческий поцелуй в лоб и колючки смеха во взъерошенных волосах. Он хочет, чтобы она на его глазах занялась сексом с другим мужчиной — возбуждение неумолимо спадает, уступая место лёгкой панике. Она опять поворачивается в сторону Монстра, который беззастенчиво мастурбирует, криво ухмыляясь. И что же? Сейчас этот огромный член, весь увитый крупными сосудами, окажется в ней? Харли слабо дёргается в попытке встать. — Лежать! — приказ для вышколенной служебной овчарки, под брюхом которой шпалы, а над головой проносится металлическая громада поезда. Она не сдвинется с места, пока ей не разрешат, замирает и Харли. Звук шагов совпадает с ударами сердца, попадая в такт, но она не хочет смотреть — так легче представить, что это Джокер в неё входит, неизбежность этого Харли понимает, как никогда ясно. Горячие и немного шершавые руки не идут ни в какое сравнение с прохладной гладкостью отполированных ладоней, с шелковистой нежностью длинных пальцев, на подушечках которых нет папиллярных линий — всё начисто выжжено кислотой. Щиколотки схвачены кожаными ремнями туфель, его пальцы повторяют этот захват, а потом почти невесомо ползут от икр к внутренней стороне бёдер, разводя их всё шире, так, что спина прогибается, а тазовые косточки, обтянутые тонкой кожей, резко выпирают. Рука Джокера тем временем отпускает волосы и присоединяется ко второй, накрывая грудь. Под жёсткой лаской этих рук и умереть не страшно — сердце колотится в его ладони почти на пределе возможностей, дыхание поверхностное и частое. — И это Красная королева? Безжалостная Харли Квинн? Да ты просто мокрая киска, вот ты кто, — хриплый густой смех и жар дыхания перед её вывернутой на всеобщее обозрение плотью, хочется свести ноги, но тут… Руки особенно сильно надавливают бёдра, до боли в сухожилиях, а мягкие и горячие губы запечатлевают поцелуй на лобке. Она дёргается, сжимая голову Монстра ногами, он позволяет ей сделать это, перемещая руки на ягодицы. — Сейчас ты сама их разведёшь… — Харли не слышит его шёпот, чувствует только холодный тугой узел внизу живота и покалывание в кончиках пальцев. Удивлённый вскрик заглушает громкая музыка, но Харли её не слышит — только шум собственного тяжёлого дыхания. Рот её широко распахивается следом за глазами, а ноги непроизвольно отпускают голову насильника. Но насильник ли он? Его твёрдый язык облизывает вход во влагалище, пробуя её на вкус, а потом бесстыдно проходится по всей длине щели, как кобель, охаживающий суку перед случкой, чувствующий терпкий запах её выделений. Как бы она ни хотела бороться и показать мистеру Джей, что только под ним она такая мокрая и доступная, всё идёт прахом, она готова просить, чтобы он не прекращал лизать её, проталкивая свой язык глубже. От пары движений она нещадно течёт, готовая принять в себя его член. Она почти скулит, приподнимая таз навстречу ласкающим губам и языку, который кругами обводит ставший чувствительным клитор, посасывает его, как крошечный леденец. Харли предлагает себя, отдаёт в пользование, кусая губы и закатывая глаза. — Нравится тебе? — Джокер поглаживает горящие щеки, проводя пальцами по надписи «ROTTEN». Клеймо с мерзким значением, уродство на красоте. Она, как шедевральная картина, написанная поверх убогих набросков. Гниль и порочность в восхитительной обёртке, стонущая под незнакомым мужиком, делающим ей куннилингус посреди клуба, полного людей, в присутствии её… Кого? Владельца? Джокер наклоняется и целует её в распахнутые полные губы, толкая в рот свой язык, совсем как Монстр трахает её языком. Харли задыхается от чувств и эмоций, гортанный стон вибрацией перетекает по горлу Джокера, как крепкий алкоголь. Язык продолжает скользить по распухшим от прилива крови половым губам, а Харли всё сильнее хочет вжаться в лицо Монстра, покачивая бёдрами, смешивая обильную слизь выделений с его слюной. Пусть это длится вечно, пусть она останется на этой грани оргазма, когда живот сладостно подрагивает, а внутри влагалища ощущаются первые пульсирующие спазмы. Ей хочется вцепиться в его волосы, чтобы упругий язык вошёл максимально глубоко и скользил по внутренней стенке. Затуманенным взором она наблюдает за его работой, смотрит, как колышутся сливочные шарики её грудей, потом переводит взгляд на голову между своих ног, на татуировку какого-то спрута с щупальцами, обвивающего череп. Он совсем, как это чёрное чудовище, только вместо щупальца у него есть восхитительный длинный язык. Только не останавливайся, мне так хорошо! Это её мысли или слова? Харли не понимает, пытаясь шире развести ноги, если бы он ей немного помог, она бы с лёгкостью сложилась пополам, облегчая ему доступ. Прикосновения к клитору приносят почти боль, но хочется ещё и ещё, Харли чувствует, как смазка течёт вниз к разошедшимся ягодицам, на коже дивана потом останется бессовестное мокрое пятно её похоти. Монстр тоже видит, ловит прозрачную вязкую влагу кончиком языка — когда он так касается ануса, Харли натужно стонет. Она бы продала свою душу за возможность засунуть в себя пальцы, трость Джокера или даже целый кулак. Всё что угодно, лишь бы облегчить это зудящее напряжение. Её терпкий возбуждающий запах висит в воздухе, смешиваясь с ароматным дымом кальянов. Теряясь в удовольствии, Харли запоздало понимает, что мечется затылком по паху Джокера. Как бы она хотела развернуться и… Господи. Одна рука Джокера зачёсывает её ставшие влажными волосы назад, заставляя откинуть голову, вторая змеёй ползёт вниз. Голова его склоняется, он зубами ловит её острый от возбуждения сосок, а холодные пальцы, оттягивая капюшон клитора, касаются оголённой, как нерв, плоти. Харли дёргается, как марионетка, отплясывающая дикий танец на забаву зрителям. Монстр тем временем вводит в неё сразу два пальца, на которые Харли с готовностью насаживается, находясь в предоргазменном помешательстве. Несколько резких толчков вызывают волну неконтролируемых спазмов, от которых тело бьётся не хуже, чем на сеансах электросудорожной терапии, но они не прекращают своих манипуляций. Пальцы, сжимаемые сокращающимися мышцами, беспрепятственно гладко скользят, порождая всё новые волны экстаза. — А теперь вставь в неё… — родной хриплый голос долетает, как за сотни километров, пот щиплет и разъедает раны на спине, пальцы рук мертвецки онемели, но всё это ненужный бред по сравнению с хлюпающими звуками её вагины. Подрагивающий член упирается в отверстие её влагалища, готовый погрузиться в этот влажный тугой жар. Несколько раз Монстр проводит головкой вдоль припухших малых половых губ, разводя их в стороны, а потом медленно начинает проникать, тяжело дыша сквозь сведённые зубы. Монстру до сих пор не верится, что он имеет легендарную Харли Квинн на глазах у Джокера. Она податливо растягивается под его напором, он как заворожённый смотрит на погружение своего члена между розовых лепестков, поглядывая на искажённое блаженством лицо. Да он может так всю ночь, закончит с её передом и поставит её раком, пусть в это время отсасывает Джокеру, если тому захочется. Эти шикарные ягодицы тоже достойны внимания, он не уверен, что Джокер с ней это делал. Скорее всего она будет кричать от боли, но потом ей понравится, он будет трахать её сзади, пока она от криков не потеряет голос, пока задница не станет лилово-синей от его шлепков. А потом поставит её на колени, как только недавно делал Джокер, но не упустит возможности ощутить эти красные, истерзанные укусами губы на себе. Ночь длинная. Вслушиваясь во влажные шлёпающие звуки, Харли готовится словить очередной оргазм от чувства абсолютной заполненности и пальцев Джокера, не оставляющих её клитор в покое. Живот вибрирует от надвигающегося наслаждения, но мысль о том, что сейчас этот мужик кончит в неё, кажется более дикой, чем всё происходящее за этот вечер. Спасительное холодное жало ножа касается запястий, девушка с готовностью откликликается на этот сигнал. Её руки оказываются на свободе, кровь приливает к ослабевшим пальцам, и яростный упоительно-безумный азарт накрывает с головой. Белые пальцы на смуглой коже ярким контрастом светятся в полумраке, Монстр не замечает зелёной яростной вспышки в глубине почти по-наркомански широких зрачков. Он не чувствует подвоха, когда пальчики ложатся ему на лицо, притягивая для первого за вечер поцелуя. Ловушка срабатывает, а реакторы разносит к чертям, когда острые зубы вцепляются в губу, прокусывая её, а пальцы движутся к глазам, резко надавливая на глазные яблоки, лишая его зрения. Всё ещё совершая фрикции, он чувствует дуло пистолета, упирающееся в его «третий глаз», расположенный фактически на лбу. В тот же миг гремит выстрел, который теряется в гомоне голосов и звуках громкой музыки, в протяжных стонах Харли. Калибр слишком крупный, выстрел с такого близкого расстояния частично разносит череп Монстра. Харли любуется на сахарные осколки черепа, хлопья мозгов и брызги крови, покрывающие её тело и всё вокруг. Джокер молчит, Харли не может видеть его лица, ощущая голой шеей каменный член. Его возбуждает вся эта картина: мёртвый мужик, чей член всё ещё находится в ней, её испачканное голое тело. Его рука оттаскивает остатки головы трупа в сторону, сверкая золотыми кольцами, размазывает кровавое месиво по телу Харли, смешивая кровь с её потом, успокаивая её, как породистую кобылу после интенсивной скачки. — Я бы убил тебя, детка, если бы ты позволила ему кончить… — шёпот, который она как будто и не должна была слышать. Харли наконец может столкнуть с себя тяжёлую тушу на пол, стараясь привести дыхание в норму. Низ её живота и вся промежность заманчиво поблёскивают, ноги всё так же раскинуты в приглашающем жесте. Ещё не отойдя от этого представления, она ошалело думает, когда же можно будет это повторить. Ничего не подозревающая жертва в шаге от оргазма подыхает, находясь в ней, а она ловит от этого ослепляющий кайф — стенки влагалища никак не могут перестать сокращаться. — С днем рождения, Харл, — насмешливый и почти спокойный голос. — А вот твой именинный пирог, — Джокер подцепляет ошмётки мозгов и подносит их к её приоткрытому рту. Харли лижет и сосёт его пальцы, испачканные кусочками плоти человека. Это охуительно вкусно, это охуительно хорошо. Он помнит о её дне рождения. Холодная рука опять пачкается в крови и накрывает её лобок, щедро размазывая кровь и смазку. — Тыковка, а теперь сделай папочке хорошо, — он жадно целует её в губы, пахнущие кровью. О, она всё для него сделает. Абсолютно всё!