Ровно двенадцать часов

Найти Данте было почему-то очень сложно. И теперь, когда у Вергилия на руках и его личное дело, и фотография, и длинный послужной список, он искренне недоумевает: а, собственно, почему? Брат никогда не скрывался и жил настолько шумно, насколько вообще возможно, будучи в его положении. Клубы, алкоголь, наркотики, девушки не самого тяжёлого поведения, Лимбо, а потом все по кругу. Снова и снова, из раза в раз. Изредка весь этот набор промеживался странными для Данте тихими деньками, когда ни дебоширить, ни даже глаза открывать просто не хотелось. Да и возможным не представлялось. Или, напротив, днями, когда хотелось только закончить все побыстрее, забраться в рану на груди пальцами, да поглубже. И он даже не понимает, почему во снах его преследует именно эта картинка, яркая, навязчивая, болезненная, во всех чертовых смыслах. Но в делах этого, конечно же, не написано: Данте никогда не попадал в больницу, предпочитая зализывать раны самостоятельно. Часто — в самом прямом смысле этого слова, чувствуя себя не иначе как побитой собакой. Джилу все равно тревожно. В этот клуб Данте, судя по данным, которые Верг успел нарыть в сети, приходит часто и словно к себе домой. Как только пускают — вопрос хороший, но второстепенный. Видимо, доходов от него в питейном заведении все же чуть больше, чем убытков. Один из лучших, но все еще отвратительно-обшарпанный. Отсюда тянет демонской аурой, биты, по мнению Вергилия, неприятно проходят сквозь тело, заставляя хмурится больше, чем стоило бы, да и слух в таком гомоне едва ли не отказывает — парень напряжен, как струна, всю дорогу до столика, потому что ему кажется, что кто-то набросится на него сзади незамедлительно. Он сидит сейчас в углу, ближе ко входу, и пристально пронизывает взглядом каждого, кто входит, периодически все же скрывая лицо за бокалом не самого хорошего бурбона, отчего кривится с завидной периодичностью. Тут грязно, негигиенично и совершенно невыносимо. И даже перчатки не спасают от чувства въедающейся под кожу грязи, хочется брезгливо стянуть их и надеть новую пару. Как он черт побери, вообще согласился что-то здесь пить? А. Точно. Конспирация для слишком выделяющегося, как оказалось, парня. До того, как он делает заказ, вышибала пялится на него слишком пристально и долго, словно угрозу чувствует, и Верг старательно смотрит расслабленно и безразлично — словно не видит перекошенной демонической морды, гноящейся и наверняка смердящей. И Данте все равно сюда приходит? Верится слабо. До того самого момента, как упомянутый выше нефилим (который просто считает себя слишком крепким и особенным человеком) залихватски вваливается в клуб, привычным движением плеча возвращая на место сползающий плащ. Он выглядит пиздецки довольным, ухмыляется, сверкая светлыми глазами, и почти сразу к нему под одну руку ластится девушка, нацепившая на себя крылья, а под вторую — «демонесса», слишком слащавая и отвратительно не похожая на то, что из себя представляют адские отродья на самом деле. — Знал бы ты, насколько это иронично, Данте, — тихо, себе под нос, уверенный, что биты, разрывающие пространство клуба, перекроют его голос. Братом его называть опасно. Не здесь. Он и не будет. Настает время встать, чувствуя острую нехватку верной Ямато под рукой, и, стараясь лавировать между толпой так, чтобы ненароком не коснуться чужого потного тела, пойти следом, сверля взглядом спину брата. Он наверняка чувствует, это видно по напряжённым мышцам, но вида не подаёт — мало ли, просто понравился кому-то, дело обычное. О нем тут едва ли не легенды слагают. «Чертов идиот», — сокрушенно думает Джил, зажмуриваясь на секунду, а после садится за стойку рядом. Насколько это возможно, ведь по обе стороны от Данте — все те же девочки: слишком холеные, слишком красивые, слишком сладкие, чтобы быть настоящими, и у Вергилия это вызывает приступ подступающей дурноты. — Неплохой вкус, — обращается он к парню, старательно улыбаясь, хотя на самом деле хочется скривиться и раскритиковать. Но с бурным нравом брата — это не самая лучшая идея, особенно, спустя долгие годы разлуки. Данте поднимает на него обманчиво-ленивый взгляд, по привычке оценивает, как противника, заинтересованно вскидывает бровь, потому что что-то в человеке кажется ему не таким. Странным. Необъяснимым. В его глазах Джил не видит искры узнавания, и это чертовски предсказуемо с одной стороны, и неприятно-больно — с другой. — Ага, бро, — хмыкнув, наконец отвечает он и почти сразу переключает внимание на свою добычу. Ну, а что ему с какого-то там парня? Поболтать захотелось? Ему не интересно. Он сюда не за этим пришел, а за тем, чтобы забыться, потому что по горло уже сыт мерзкими рожами, которые даже во снах являются. И настолько живо, настолько ясно, что он не может отличить реальность от сна, просыпается часто с Мятежником, призванным неосознанно, с кучей перьев вместо новой подушки. Черт побери, да все его кое-как добытые деньги на это уходят: еда, дамочки, бухло и чёртовы подушки. Отличный набор, неправда ли? — Две бутылки самого лучшего, что у вас есть, — обращается Вергилий к бармену, тут же доставая пару купюр, щедро сверх того, что в принципе должен заплатить. — Я угощаю, — он снова переключает внимание на Данте, и тут уж он вынужден ответить тем же. Ну, в конце концов, такой щедростью его одаривают не часто, а жизнь на улицах научила быть не особенно привередливым: дают — бери и сам при этом отдавай по минимуму. А лучше — вообще ничего не отдавай. Но все же даже у него есть какие-то принципы, и на собутыльников они распространяются очень даже активно. — Что тебе нужно? — не ходя вокруг да около, сразу спрашивает Данте, подтаскивая к себе бутылку и делая щедрый глоток, обжигая горло. Он уже пьян: финансы не позволяют нажираться в клубе, слишком дорого, и ему даже не стыдно ни капельки. Выживание — оно во всех планах выживание. — Поговорить, — Вергилий без стыда рассматривает его, подмечая сотню различий и ещё больше — сходств. Видит шрам на брови: любопытство раздирает, откуда Данте его получил, раз даже регенерация нефилима не совсем справилась. Наверняка, какая-то особенно проворная и ядовитая тварь постаралась. На самом деле, Данте лишь неосторожный дебил, который поранил себя Мятежником, а раны от священного оружия нихрена не исчезают бесследно. Но об этом он не расскажет. Никогда и никому. Данте смотрит на Вергилия с тихой беззлобной насмешкой во взгляде, явно ожидая разъяснений: кто такой, зачем, о чем, почему — все умещается в лаконичное «какого хуя». — Меня зовут Вергилий, — соображает наконец выхоленный сын Спарды, которому в каком-то смысле повезло больше. В каком-то. — Имя странное до пиздеца, — он фыркает насмешливо, отпуская приунывших девушек, явно рассчитывавших не на это, разваливается свободно на стуле, опираясь о стойку и смотря в глаза брата. — У твоих родителей явно проблемы с чувством юмора, — Вергилий не может сдержать смешка. — Как и у твоих, Данте, — он тянется за своей бутылкой, придирчиво оглядывая на предмет загрязнений, и только потом подставляет ее парню, чтобы чокнуться. — Библейские, блять, отсылки, — хмыкает он, пропуская мимо плывущего сознания факт того, что его явно знают, и со звоном, едва не разбивая стекло, касается бутылкой братской. — Воистину, — кивает Вергилий, приникая губами к горлышку, выпивая контрастно мало по сравнению с братом, который успел выхлебать уже треть. Данте хмыкает, хитро щуря глаза, потому что даже манера говорить у этого парня совсем другая, нездешняя. Складывается четкое понимание, что сюда пришли сугубо ради него. Это, с одной стороны, тешит самооценку, а с другой — настораживает: обычно те, кто его ищут, хотят как минимум голову оторвать. А как максимум — разодрать на мелкие клочки особенно изощренным способом. Собеседник, Вергилий, выглядит дружелюбным, но Данте как никто другой знает, что внешность чертовски обманчива, так что, даже находясь в пьяной дымке, бдительности не теряет: неровный шрам на спине на долю секунды вспыхивает светом, выдавая намерения Мятежника — поддержать, защитить, искромсать на куски, и Данте приходится на него цыкнуть. Повезло еще, что плащ при нем и скрывает свечение, что как тряпка на быка действует на демонов. Вергилий бы не заметил, не увидел, не услышал бы, но Ямато на собственной спине ворчливо, высоко звенит, тоже затихая почти немедленно, и Верг замирает, чуть хмурясь. Их оружие что, только что перебранку устроило? Осознание этого, в купе с дымкой алкоголя, заволакивающей сознание, заставляет широко улыбнуться и чуть расслабиться: когда вернется домой, он основательно почистит свою девочку, отполировав до блеска идеальную кромку, потому что эта преданность греет и льстит, а он не в том положении, чтобы не оценить этого по достоинству. Данте смотрит на него молчаливо все это время, даже как-то заинтересованно. — Вижу, пьешь ты не часто, — не вопрос, а констатация факта. При том, что выпил Вергилий в несколько раз меньше, спустя полбутылки они находятся примерно в одном состоянии. Примерно. Но тем не менее. Вергилий пренебрежительно ведет плечом, мол, какая в принципе разница, и продолжает молча смотреть. — Ты пришел со мной поговорить, а вместо этого — укатываешь за свой счет и молчишь? — уточняет с усмешкой. На самом деле, такой расклад Данте более чем устраивает. — Ты странный, пиздец, — хмыкает он, смотря на него с хитринкой. Вергилий отвечает тем же. По сути, и правда, зачем он пришел? Какие цели, кроме удовлетворения своего любопытства, он преследует? Верно, вообще никаких, он готов признаться в этом и не пытаться выдумывать оправдания. — Мне просто было любопытно, — вместо полностью честного «я просто хотел посмотреть на тебя», потому что этого никто не поймет. Вот это — будет действительно странно, Данте, тебе везет, что телепатией близнецов вы нихрена не владеете. А может, будь все иначе, было бы в разы проще — никто никогда не узнает, потому что история сослагательного наклонения не терпит. Есть только здесь и сейчас. И он, вспомнивший о брате куда раньше, безумно скучал, прокручивая в голове отрывки из детства. Глупые, но греющие душу. — Любопытно, — повторяет близнец, смакуя слово на вкус, и прикладывается к бутылке, оставляя четверть. — Не знал, что популярен настолько, — самодовольно ухмыляется и садится ближе, чтобы не кричать сквозь расстояние в одно свободное местно, которое еще и занять могут. Он смотрит пытливо, внимательно, пытаясь проникнуть в голову странного парня, но ничего не выходит. Там — звеняще пусто. То ли оттого, что у самого в голове вакуум, то ли потому что в чужой творится абсолютно то же самое. Подходит смутно знакомый парень и с ухмылкой всовывает в ладонь пару таблеток в яркой упаковке, слитным движением забирая уже приготовленные купюры. Его, Данте, вкусы, и правда знают, как облупленные. И парень сейчас улыбается шире, с задором подмигивая Вергилию, который не успевает даже сообразить, как те самые таблетки уже оказываются во рту близнеца, а после — запиваются остатками алкоголя. Вергилий хмурится, смотря на зажмурившегося парня, который, судя по лихорадочно шевелящимся губам, медленно считает до десяти, и в несколько крупных глотков допивает свою бутылку. Делает это зря — давится, и на тихом, хриплом, «семь», Данте смотрит на него счастливым взглядом и смеется чисто, в голос, довольно до одурения. Он приходит в себя на «десять», начиная нормально дышать, а близнец на этот же счет отлетает: музыка кажется громче, он словно бы сливается с вибрацией битов, сердце бьется в унисон, в шаге от того, чтобы остановиться к чертям, а цвета будоражат еще больше — он словно может попробовать их на вкус. Становится интересно — каков на вкус пепельно-серый Вергилия, но эта мысль уползает так же быстро, как вообще появляется на периферии сознания. — Пошли, — не терпя возражений, тянет Верга за запястье в гущу танцпола. Данте чувствует себя, словно рыба в воде, он — в своей стихии, Вергилий же словно об лед бьется: еще и тело не хочет слушаться адекватно. Такая концентрация алкоголя разом дает о себе знать. Так сильно — временно, скоро отпустит, если он не добавит, конечно же. Данте не идет — плывет сквозь толпу, увлекая за собой Вергилия, которого немного, по ощущениям, сносит ее волнами. Толпа принимает Данте, и отвергает Джила, вызывая дискомфорт и навязчивое чувство тревожности. — Расслабься, — горячее дыхание у уха, совсем рядом. Они, оказывается, уже вышли в самый центр, и пока он, Вергилий, стоит столбом, Данте отдается на волю музыки и мощных битов, заполняющих собой все, что только можно заполнить. Он двигается в такт, чуть запрокидывая голову от ощущения вибрации в теле: в мышцах, костях, по животу, ниже, ниже, ниже… Завтра будет пиздецки плохо, а сейчас — до безобразия хорошо. Это должно вызывать отторжение, но не вызывает. Пьяным взглядом следя за братом, Джил запоминает все, до мельчайшей детали: все чертовски сильно плывет, но особенно яркие моменты врезаются, выжигаются в памяти адским пламенем. Тяжелое дыхание, пересохшие губы, которые что-то шепчут, движения, шальной взгляд, эта улыбка. Случайные касания. Он совершенно четко различает чужие, ненужные, отсеивая и не воспринимая их, и те, от которых бросает в лихорадку. — Молодец, Верг, — хохочут ему на ухо совершенно довольно, и Джил втягивает воздух носом, обнаруживая себя двигающимся вместе с близнецом. Немного расслабившись, у него получается. И он чувствует себя почти одним целым с Данте. «Почти» — царапает сознание неприятно, но всего на мгновение, потому что горячие запястья брата вдруг оказываются вокруг его шеи, двигаются они уже вдвоем. Данте посрать на приличия. Да и какие они могут быть в клубе, в который редко кто ради чего-то другого приходят. «Лишил девочек — отвечать за это будешь самостоятельно», — мелькает в его мыслях вместе с усмешкой, и он с удовольствием отмечает, что парень не против. Джил неловко обнимает его в ответ, тыкается неуклюже носом куда-то в кромку неровно остриженных взмокших волос и думает о том, что в запах этого нефилима добавлены демонские галлюциногены как минимум, потому что Данте заполняет собой почти все, и на этот раз это самое «почти» нужно уничтожить немедленно. Данте следит. Видит приоткрывшиеся губы и глаза, от светлого в которых осталась лишь окантовка в миллиметр, и подается навстречу, совершенно однозначно трактуя этот порыв и не заставляя долго ждать. Целует влажно, глубоко и требовательно, без прелюдий, все так же двигаясь в такт битам, живя вместе с толпой. И отвечают ему не менее пылко, заставляя довольно что-то в губы промычать — они друг друга поняли, и это радует, пиздец. — Пошли, — второй раз за вечер хрипло повторяет Данте, отстраняясь от губ, и тащит задыхающегося парня, ошалевшего от произошедшего, на выход. На улице должно стать легче, прохладнее, но не становится: там душно, как в Лимбо, и приходится даже лениво пройтись взглядом вокруг, чтобы убедиться в обратном — не хочется отрываться от тела, выпавшего в этот вечер — крепкого, поджарого, горячего, словно ни в чем не уступающего. Только вот одежды на нем слишком много. — Кто вообще ходит в клубы в пальто, Вергилий, — смеется, настойчиво проходясь по плотному ряду еле поддающихся пуговиц пальцами. Потому что до трясучки хочется дотронуться до скрытого под слоями одежды тела. Запретный плод, как говорится, слишком сладок. Вместо ответа Джил подается навстречу снова, беспорядочно целуя опять, кусая губы и охуевая от собственных действий и желаний. Ведь, в отличие от Данте, он прекрасно знает, кто перед ним. И это нихрена не воспринимается его мозгом как повод остановиться. К счастью, от мыслей его отвлекают, отвечая на поцелуй мастерски, забираясь горячей мозолистой ладонью под водолазку, второй при этом отчаянно стараясь словить удачно снующие рядом такси. Удается это почти сразу, и понимают они это даже не по лязгу тормозов, а по возмущенному сигналу клаксона, на который Данте вскидывает средний палец, но все же отрывается, заталкивая не совсем адекватную тушу на заднее сидение. Называет адрес, сует деньги, и тут же садится на чужие колени, не имея ни капли стыда. Данте изучает Вергилия, Вергилий изучает Данте. И набор мыслей при этом удивительно похожий, но контрастно различающийся одновременно. Парадоксально и удивительно, но, кажется, иначе и быть не может, ведь чувство противоречия у них банально в крови. Когда они подъезжают к трейлеру, на бледной шее Джила красуется несколько засосов и лунки от чьих-то острых зубов. По смуглой близнеца — просто то там, то тут снуют чуть подрагивающие от коктейля разных чувств руки. Хочется быть ближе, целовать, а запах близнеца словно въедается, заполняет легкие, пьяня не хуже выпитого накануне виски. Кусок времени определенно точно выпадает из мировосприятия Данте, потому что объяснить, как они оказываются на его постели так быстро, он не может. Чудится синяя вспышка, но он успешно, в очередной раз, ее игнорирует. «Не в Лимбо — и охуенно», — мантра, девиз по жизни, ничего больше и не волнует, особенно когда сейчас так восхитительно хорошо. А будет еще лучше — это он понимает, когда ладонями проходится по поджарым, очевидно, не девичьим бедрам, смотря снизу на седлающего его Джила. Иначе это назвать язык не поворачивается, даже несмотря на наличие на них нижней части одежды. Проблема, собственно, решается парой минут позже, ведь Данте не любит терпеть, и если задался целью — желаемое получает в кратчайшие сроки. Или не получает, но по шее отхватывает знатно, но это явно не тот случай, потому что темные от возбуждения глаза Вергилия блестят в темноте и служат самым прямым тому доказательством. Это выглядит пиздец красиво и эстетично — у него сильные плечи, руки, а сам он — бледнее призрака, пепельные пряди эффект только усугубляют. И то, что за спиной его прячется статуя ангела — очень иронично, потому что с этого ракурса Данте видит только блядские крылья, которые, слава таблеткам, что он принял накануне, словно оживают, делая охуенность происходящего еще более охуенной. Да черт его подери: даже если это лишь его трип, ему пора в художники подаваться, потому что более совершенной вещи в мире быть не может. Эти мысли — пьяные, размытые и отрывочные, он сам видит все, словно в бреду, превратившись в один сплошной оголенный нерв, и то, как резко действует Вергилий делает только хуже, топя в ощущениях, словно малого котенка. Данте нетерпеливо ерзает под ним бедрами, вытаскивая из кармана пару презервативов: довольствоваться придется этим, потому что смазку в этих завалах они при всем желании не найдут, и Вергилий вдруг четко понимает, что это точка невозврата, но перед тем, как вскрыть шуршащую упаковку, не задумывается ни на миг. Нежности он не ждет и, естественно, не получает — банально не с чего, но обоих это более чем устраивает. Вергилий окончательно убирает чертово «почти» из сознания, отдаваясь будоражащему чувству единения (плевать, что с близнецом), а Данте получает, кажется, даже сверх того, на что рассчитывал, потому что парень, оказавшийся в его кровати, действительно ощущается как равный и действует с такой скрупулезной отдачей, что, на чувстве соперничества, он не может уступить и на толику. И то, что получают в итоге оба — если не восхищает, то удивляет и заставляет еле-еле перевести дыхание. Когда Вергилий уходит, Данте, довольно откинувшись на постели, уже глубоко спит и не беспокоится совершенно ни о чем, чувствуя полнейшее удовлетворение, которое на утро перерастет в пиздецкое похмелье. Джил, собственно, тоже не особо о чем жалеет, благоразумно решив, что смысла в этих метаниях не будет совсем никакого. Он, разве что, чувствует неясное волнение от того, как посмотрит брату в глаза, когда тот узнает, кто он такой. За этими же мыслями его встречает Кэт, обеспокоенная долгим отсутствием, ведь Вергилий ушел ровно двенадцать часов назад, но лишних вопросов при виде босса не задает. Она берет себя в руки, бегло и по делу докладывает о положении дел. И оказывается все не таким радужным и спокойным, каким обманчиво казалось еще недавно. — Он здесь, — устало выдыхает Вергилий, записывая ровным почерком адрес, по которому остановился трейлер брата. Собственно, самой главной проблемой в том, чтобы Данте отыскать, на данный момент и являлся тот факт, что он постоянно перемещается, четкого места жительства не имея. Лишних вопросов Кэт снова не задает. И Джил ей благодарен.