Наше лето (рабочее)

На первом этаже Руслан неожиданно остановился. Тело всё еще горело, горело и что-то внутри — кажется, это было его собственное сердце, заходившееся в таком бешеном темпе, что он уже давно бросил считать его ритм, и никогда этого не делал. Алкоголь и ломавшее, расшатывавшее изнутри желание ударили в голову убийственным коктейлем. Он вдруг понял, что ноги перестали удерживать его, что ему почти больно, что острым стыдом его ударило под дых, как только из рук исчезло пленительное тепло чужого тела и он перестал ощущать запах мальчишки. Почувствовав его единожды, ты будто бы перестаешь осознавать себя. Всё, что до этого вызывало желание, теперь казалось абсолютно ничтожным. Девушки с плакатов, с обложек журналов, бивших блеском глянца прямо по глазам… Еще он помнил, как совсем недавно шарился по сайтам знакомств в поисках секса на одну ночь, чтобы успокоиться, отвлечься от давивших на него мыслей и всего того неосуществимого, зажавшего его разум в тисках, как сейчас он зажимал парня, подкараулив его у дверей квартиры. Он чуть было не сорвался — и слава, черт возьми, Богу, что ему удалось остановиться. Второе «я», обитавшее где-то в глубине сознания, пробудилось, и Руслан не знал, злился ли он на себя или на тех, кто как назло вызвал лифт и помешал плану, которого на деле не существовало. Зря только деньги потратил… Он уже выпил свою банку джина-тоника, но ему хотелось еще, а в карманах треников звенела лишь мелочь, бесполезная и такая жалкая, что когда он стал выгребать её, ему стало стыдно вдвойне и он рассыпал монеты на лестничной клетке, однако не стал нагибаться за ними. Когда ноги окончательно перестали подчиняться Девяткину, он свернулся на холодной серой плитке, как отпетый забулдыга, и закрыл глаза. И плевать, если зайдут жильцы и увидят. Плевать, что вообще произойдет. Его это не интересовало. Надо было еще раз обдумать случившееся, но голова была тяжелой. Редко приходилось сталкиваться с чем-то подобным. Он был привязан к матери, и после её смерти ни в ком другом не мог увидеть человека, заслуживавшего доверия. Руслан лгал, отмазывался, придумывал свою биографию — он никогда не был для людей настоящим, всё время носил маску, и ему было приятно, что никто его истинного не узнает. Даже Коля слишком часто натыкался на стену непринятия, и всё равно зачем-то бегал за ним, как за маленьким, предупреждая практически все ошибки. И взгляд у него был такой порой обреченный — он не понимал, куда ему деваться. Так странно, ведь ему нравилась психология, он встречался с красивыми девчонками со своего курса, к нему привязывались и в него влюблялись, только… Может быть, этого было мало. Вдруг ему тоже надоело играть хорошего сынишку и гордость семьи? Вдруг ему казалось, что быть изгнанным, подобно младшему брату, приятно? Нет, надо было уберечь Колю от совершения страшной ошибки. Надо было хотя бы написать ему, чтобы ночью был у двери и тихонько открыл. Руслан догадывался, что его возвращение было для малого самым приятным подарком, успокоительным, которое стало просто необходимым. Нет, всё не так. У них определенно не всё в порядке. От осознания этого хотелось заплакать. Девяткин нашарил в кармане потрескавшийся телефон и вновь открыл диалог с предметом обожания, быстро набирая сообщение, от которого на губы его навернулась кривая усмешка. От кого: Руслан Девяткин Тема: … Текст: Трахать тебя хочу. Так бессовестно и нагло, как ему всегда нравилось. Он почувствовал, что не хочет возвращаться домой. Эта тихая лестничная клетка, этот спуск на первый этаж — все вокруг будто бы стало ближе и роднее, и Руслану захотелось обнять перила. Опьянеть от какого-то дешевого коктейля в жестяной банке при всем желании не получится, но он опьянел, похоже, совсем не от алкоголя. Сердце тяжело бухало у него в груди, а в штанах всё еще было тесно. Сначала он подумал было, что возбудился от запаха своей жертвы. Потом Руслан осознал, что его завёл её вид — ничего не подозревающий парень возился с ключами от квартиры, когда оказался прижат к двери. И вот тогда, когда они столкнулись носами, губами, и уже можно было плевать на правила… От кого: Колян Тема: ? Текст: Ты где? Когда ждать домой? Девяткин тихо выругался: — Вот тебя только не хватало… Сочувствие сменилось раздражением. Раздражение накрыла тьма полузабытья, в котором он ворочался, не соображая, где находился, и ему то ли мерещились, то ли реально слышались чужие голоса. — До чего дошли — пьяными валяются в подъездах!.. — Фу, да он нажрался. — Оставьте его в покое, пусть проспится — сам уйдёт. Это не было унижением. Руслан почувствовал, что улыбается. Мама снилась ему редко, но эти сны всегда доставляли какое-то приятное послевкусие в отличие от привычных ночных кошмаров. В его грёзах мама всегда была нарядно одета, в доме и на большой даче с бассейном при ней всегда лилась классическая музыка. Маме она нравилась. Руслану тоже. Она была светловолосой, с белой кожей, в темно-синем платье — и почти всегда ходила босиком, даже когда пол был холодным. Он помнил её запах, такой цветочный и приятный, и то, как она обнимала их с Колей по очереди, но ему постоянно хотелось верить в то, что его она любила чуточку больше, потому что невозможно ведь так, чтобы брату доставалось всё и вся. Может быть, в чем-то он его и превосходил, однако не во всем. Руслан собирался это доказать, он хотел дать маме больше поводов гордиться им, он хотел, чтобы она была рада за него, он хотел… Хотел. Пока она не упала замертво на автостоянке около торгового центра. Наверное, перед этим она увидела, как сцепились за парковочное место двое мужчин, покинувших свои машины, и вид брызнувшей из чужого рта крови её напугал. Тогда-то лопнула тоненькая стеночка сосудика, и она перестала видеть, мозг её отключился, словно кто-то с силой выдернул провод или щелкнул выключателем. Она погрузилась в темноту. И если бы только можно было узнать, о чем она думала в последние секунды, и когда она вспоминала о них с братом… За минуту до смерти? За час? Может быть, она собиралась купить продукты к ужину, а заодно принести им по шоколадке, но теперь этого никогда не случится. Потому что она умерла. Всё это время его мучил и другой вопрос. Почему она? Почему не он сам, не отец, не брат? Почему она оставила их? Так спокойно, будто давно уже была готова к этому. Она не подозревала об аневризме, с которой жила больше десяти лет. Ведь не подозревала же? Не могла. Не проходила обследований, ни на что не жаловалась, ни о чем не рассказывала. Скрывала? Мама… Ему в нос ударил цветочный запах, и он заплакал, съежившись на плитах. Признаться, Руслан ждал, что среди всех его сновидений, среди всех людей, которых он там не желал видеть, обязательно да промелькнёт его лицо. Хотя бы в кошмарах. Где угодно. Он был бы счастлив снова вдохнуть аромат его кожи и снова опьянеть, и пускай будет горько, но это казалось ему лучшей участью, чем все прочие. Он не хотел, чтобы она умирала. Иногда Руслан смотрел на брата и думал, что тот едва уловимо, лишь какими-то мелкими чертами похож на неё, и это прекрасно, потому что если бы слишком явное сходство каждый день рябило перед глазами, он сошёл бы с ума. Но с другой стороны… Это сходство было не только в них двоих. — Рус… Рус, черт возьми, вставай! Вот так, давай со мной… Он не помнил, как добрался до квартиры отца, как набирал Коле запоздалое сообщение и совсем не надеялся на то, что тот не спит, но брат ждал его, и осознание этого смягчило горечь, поселившуюся внутри. Ему помогли переступить порог, и в глухой темноте, которую не могла разогнать своими мертвенно-белыми лучами даже луна, Руслан мог видеть очертания фигуры Коляна, суетившегося вокруг. Он был в своей любимой пижаме с символикой Бэтмена, и желто-черным светляком носился вокруг так, что проследить за его движениями было тяжело. — Отец спит, так что тебе придется быть как можно тише, — предупредил Колян, перекладывая его ослабевшую руку к себе на плечи. — Каждый раз с трудом представляю себе, как ты можешь ходить по улице… Конечно, конечно же он не может — хотя бы потому, что он всю жизнь был хорошеньким и послушным мальчиком, а даже если это и была маска, то она вросла в него прочно. Он понятия не имел о настоящей жизни, хренов будущий психолог. Но за одно можно было быть ему благодарным — за отсутствие нравоучений. Руслан держался за него и еле переставлял ноги, стараясь двигаться осторожно, чтобы ненароком не задеть дверцу шкафа, не сбить со столика вазу или горшок. Холодную и неприветливую квартиру, будто ему назло, начинили хрупкими предметами, и Девяткин надеялся только на брата. Коля прижался виском к его взъерошенным волосам, упавшим прядями на лоб, и закрыл глаза с едва слышным вздохом, приоткрывая дверь в свою комнату. — Ты сумасшедший, — прошептал он. — У тебя никогда не просыпается чувство меры. Я волновался, когда ты не ответил мне на сообщение. Руслан… Голос его изменился, пропитанный каким-то ласковым, ненавязчивым упрёком — таким мягким, что им хотелось укрыться, как одеялом. В комнате пахло лавандовыми благовониями, в распахнутое окно влетал прохладный ветерок. — А лето, — продолжал брат, укладывая его на кровать, — ты не можешь еще одно лето провести вот так. Не можешь скрываться, не можешь напрашиваться к друзьям. Надо пойти на мировую с отцом. Ты слушаешь меня? Руслан слушал, но безо всякого интереса. Он почувствовал, как заботливые руки брата стянули с него потускневшие и испачканные в пыли кроссовки, отставили их под полутораспальную кровать, и стали стягивать толстовку. — В конце концов, твоя вина во всем тоже есть, — сорвалось с губ Коли осторожное. Девяткин только слабо усмехнулся. Лицо его дернулось в странной болезненной гримасе, рука приподнялась и легла под голову. — Моя вина? — пробормотал он. — Ну да. Моя вина, что мать умерла, а он с катушек съехал. Я не думал, что ты когда-нибудь так предашь меня, Колян. Тебе, наверное, доставляет удовольствие лизать ему задницу и получать за это ништяки. Ты предпочтешь сидеть в своей «золотой клетке», папаша тебя любит… Скоро вы вовсе забудете обо мне. Обещаю, тогда я больше не доставлю вам проблем. Колян опасливо оглянулся на закрытую дверь спальни. — Не в этом дело… — ляпнул он растерянно.- Нельзя оправдывать чьей-то смертью свои поступки. — А отец так не делал, хочешь сказать? — Сейчас речь идет о тебе, — брови дернулись на лице брата. — Ты сидишь без работы, тебе некуда податься… Думаешь, всю жизнь будут попадаться альтруисты, которые станут тебя жалеть? Иногда ты просто неузнаваем. Иногда ты просто… Иногда в нем просто просыпался другой человек. Один — необузданный, дикий, точно хищник, вечно в погоне, в схватке, сжимающий зубами шею жертвы, готовый лишить её жизни в любой момент. В нем сидела та самая неподавляемая агрессия, и из-за неё он так страдал порой, из-за неё не мог сформулировать четко мысли, впадая в какое-то внутреннее безумие. Если над ним насмехались — ему хотелось ударить. Если брали без спроса вещи — ему хотелось вколотить обидчиков в землю, как столбы. Руслан сам бы никому и никогда не смог сказать, откуда в нем взялась эта злость. Точно так же, как не смог бы и сказать, почему сегодня вечером он лежал в подъезде того самого парня и раскаивался, и вспоминал мать, которая вновь явилась к нему и задержалась в обрывках сна. Руслан не ожидал её там увидеть. Не сегодня, думал он. Не теперь. — Руслан, слушай меня, — Коля тихо похлопал его по щекам. Он опять понизил голос до едва различимого, почти бархатного шёпота. — Слушай… Тебе плохо? Я могу принести воды. Руслан, не спи, твою мать… Брат тормошил его за плечи, пытаясь привести в чувство, но Девяткин и так оставался в сознании — почему-то прикосновение Колиных рук к плечам показалось ему очень знакомым и приятным. Он даже улыбнулся, самую малость расслабившись, и лицо брата, напоминавшее светлый омут, идеальное, блеснуло улыбкой в ответ. Руслан раньше никогда не замечал, что Коля был похож на мать настолько сильно. До сегодняшнего дня сходство было блеклым, все же немало в них было и от отца, но когда младший улыбался — в сердце что-то затихало. — Колян, я дико пить хочу… Руслан знал, что брат сделает всё для него. «Не ругай меня, пожалуйста. Не унижай меня снова перед самим собой, ведь я прекрасно понимаю, что делаю, что я только врежу себе, но ради бога — не говори мне ничего. Не произноси ни слова. Ты смотришь почти так же, как он». Так осуждающе, не давая ни единого шанса. — Сейчас, подожди. Шёпот растворился в ночи, которая растеклась по комнате, как чернила. Руслан лежал на чужой кровати, пропитанной запахом лаванды, и он у него кружилась голова. Желудок бурлил и негодовал, а язык пересох и распух, вместо слов выдавая невнятное мычание. Ему ни за что не захотелось бы вспоминать этот вечер, как и все предыдущие. Колян вернулся со стаканом холодной воды, в котором покачивались два больших кубика льда, но Руслан, допив воду, взял их в рот и снова улегся, чувствуя, ка лёд таял на языке, растекаясь крошечными холодными волнами по нёбу и щекам. — Тебе легче? — спросил брат, и рука его, такая холеная, не мозолистая, сжала Руслану пальцы. — Или еще налить? «Запах маминых духов…» Вот что она спрашивала у него, прижимая влажную тряпочку к свежим ссадинам с прогулки. Легче ли ему. «С тобой — конечно, легче!» Коля вдруг опять улыбнулся. Руслану показалось, что он произнес это вслух. Потом брат на время исчез из поля зрения, послышался скрип поворачивания оконной ручки, которая поставила створку на проветривание. Холодок скользнул по лицу — так легонько, будто тончайшее крыло бабочки. Руслан закрыл глаза. Он пять подумал о брате. Коля… Такие невозможные карие глаза — не щенячьи, не добавлявшие смазливости. Очень умные и мягкие. Глаза матери. Он очень хорошо знал это выражение, как и очень хорошо знал и помнил её прикосновения. Как она гладила его по спине, прижимая к себе. Она не отходила в детстве от постели, пока он не засыпал, и не гасила свет, но сейчас всё изменилось. Он проваливался в забытье, пытаясь вспомнить того, кого несколько часов назад прижимал к двери. Вспомнить почти не получалось. Потом что-то мягкое и теплое прикоснулось к его щеке, ко лбу, к губам, и чей-то мягкий шепот призывал его поскорее засыпать. Он подумал, что это опять мама вернулась к нему в один из тех хороших снов, что случались так редко, и улыбнулся потрескавшимися от холода губами — на его ожесточившемся лице улыбка казалась странной и ненастоящей. Кажется, она даже поцеловала его — не совсем по-матерински, но ему понравилось, и он ощутил какое-то успокоение. Поцелуев было много, а он лежал, засыпая, и нежился под ними, чувствуя, как чьи-то пальцы вклинились меж его собственных и сплелись, сжали — так знакомо, что он заплакал бы, если бы мог. — Рус, брат… Но он уже крепко спал, открытый и беспомощный. На побелевшую щеку упала слезинка.