***
— Я помню лик, и голос нежный! Твои небесные черты! Скажи же мне, мой луч надежды, Куда уходишь снова ты? И речь скромна, и твой румянец Волнует бурно мою кровь! Не нужен цвет и лишний глянец Что б разглядеть в тебе любовь! Ах, твои кудри, Александр! И с глаз твоих не в силах падать взгляда, За что скажи, мой милый Alexandre, Даруешь мне ты жаркий ад? Француз читал ему стихи своего сочинения. Самые простые, порой даже забавные, но такие теплые, что в этой неге он был готов раствориться. Наполеон писал их редко, но зато каждая его строчка была написана от души, с целью попасть метко в самое сердце любовника и получить эту нежную улыбку в качестве вознаграждения за свои труды. Тогда они ещё вели себя, как самая сопливая парочка, не имеющая лишних денег, но имеющая безграничную любовь друг другу. Конечно, не обошлось без раздачи кличек, которые были выбраны не в самых подходящих ситуациях на тот момент, но об этом известно только им двоим и никому боле. Самый, наверное, запоминающийся стих для Саши был именно тот, где Наполеон использует их с Сашей клички: — В черноте ночи летают птицы, Алый огонёк вдали блестит. И одна сова сквозь тьму стремится Огонька достигнет, долетит. Пусть студёные ветра колышут перья, И неведомы в ночи пути, Огонёк всегда сову согреет. Стоит долететь, терпя дойти. Люб и дорог мне, как солнце, Как источник жизни и любви, Аленький цветочек мой, Ты на зло ночам свети. Я приду, теплом укрою, Обниму тебя мягеньким крылом, И любой тяжёлою порой Мы друг друга и услышим, и поймём… С разбитым сердцем пришлось ему вернуться домой. В свою небольшую квартирку, куда юный романтик приходил к нему с цветами, и где совершались самые безумные и в то же время милые поступки. Дабы отвлечь себя Александр попытался вспомнить выученные наизусть стихи, но быстро поймал себя на мысли, что единственные, которые он учил, были написаны рукой его любимого. Поджав губы, он толкнул чемодан в коридор, и не разуваясь, прошёл внутрь. Полы он не мыл с переезда, так что ничего страшного, если на нём останутся ошметки уличной грязи. В любом случае, ему придётся всё тут убирать. Да и зашёл он сюда для того, чтобы оставить чемодан, а затем уйти в магазин за продуктами на продолжительное время. После ухода он оставил лёгкий порядок, но это не освобождало его от мытья пыльных полок и проветривания помещения. Толкнув на себя форточку, он, раздумывая о том, что будет в ближайшее время есть на завтрак, обед, полдник и ужин, открыл окно, впуская в дом свежий воздух. Решив, что определится он уже в магазине, молодой человек пожал плечами, и закрыв квартиру, быстро спустился вниз по каменной лестнице. Голова была битком набита всякими мыслями, словно соломой, и воцарился среди них мучивший его всего вопрос: что же случилось с Наполеоном? По сути, его никто не выгонял, Романов сам собрался и ушёл, но ведь тому наверняка была причина. Не мог же он, страстно любя своего француза-коротышку, просто так, без причин, уйти? Его не покидала мысль о том, что всё началось с того, как Бонапарт познакомился с каким-то мужчиной, вернее сказать, столкнулся, и тот ни с того ни с сего, наградил его каким-то непонятным предметом, очень похожим на серебряную пчелу, хотя тот металл был ни разу не серебро. Загадочный предмет показался Наполеону — безделушкой, но довольно забавной, и как дальше выяснилось, необычной. Эта милая вещица, после того, как Наполеон принял её в руки, так сказать, «укусила» его, словно настоящая пчела, хотя на самом деле ощущения больше напоминали ожог, нежели укус. И после того, как эта безделушка оказалась на его шее, Бонапарта было не узнать. Он стал более работоспособным, мог не спать сутками и голод его не мучал вовсе, он не испытывал ничего, кроме жажды работать. Сначала, Александру подумалось, что его возлюбленный получил что-то вроде повышения на своей работе, раз стал таким серьёзным, но как выяснилось, работа тут не причем. Новые друзья, знакомые, непонятные люди, интрижки и всё то, что не очень нравилось русскому, потому как он начал чувствовать, что любовь постепенно уходит. — Никуда она не ушла, черт возьми, — тихо выругался он, бросив в корзинку скоропортящийся молочный продукт. Консультант вопросительно посмотрел на него, на что тот лишь отмахнулся, давая понять, что просто задумался. Неужели этот Колиньи с Дюпоном стали для него важнее, чем он? Зачем он ходил к мадам Богарне? Она ведь супруга Барраса. И что эта за Бочетти, которая так сверлит его хитрыми глазками? Не стоит скрывать, Романов ревновал. Ко всем. Даже к тому Антону Гаевскому, который был неплохим актером, хорошо изображавшим как мальчиков, так и девочек. Про Антона он, кстати, узнал случайно, из разговора Остужева и Мари, когда те были у них в доме. После он ещё пару раз видел этого тощего мальчишку. Резвый, что можно ещё сказать, но надёжный. Как бы горько ни было признавать это, но Наполеон, кажется, больше его не любит. Он любит славу, власть, и женщин. Иначе Александр просто не мог объяснить такую страсть француза к тем итальянками с обнаженными плечами, на которых он, без зазрения совести, смотрел даже при Саше. Но что-то тут всё равно было не так. Хотел бы Бонапарт бросить Александра — бросил бы, он с такими вещами не любит затягивать, а тут от него ни ответа, ни привета, как говорится, значит, ещё есть шанс, что он ему не безразличен. Но вот только телефон Романова думает иначе. За всё время его отсутствия француз ему ни разу не позвонил, ни написал, хотя раньше они до поздней ночи общались о всяком, делясь друг с другом малозначительными новостями, лишь бы подольше поговорить и со спокойным сердцем лечь спать или же начать день. Расплатившись за покупки, Александр вдруг вспомнил, что забыл у Наполеона свою флешку, на которой были необходимые для распечатки документы. Это значило, что ему снова придется возвращаться туда, иначе он рискует остаться без работы и денег. Да и в конце концов, что такого страшного в том, чтобы просто забрать то, что принадлежит тебе? Пусть и из чужой квартиры. Не станет же Наполеон выгонять Александра, которому дал дубликаты ключей и круглосуточный доступ к себе домой. Но сегодня он уже туда не вернётся. Хотелось поскорее добраться до дома и, выпив вина, лечь спать, позабыв обо всём, включая француза. Но вот незадача: сладковатое пойло не лезло в горло. Застревало, больно щекотало гортань, но до желудка доходить отказывалась. Переливающееся туда-сюда алое вино в закрытой бутылке завораживало не только своим аристократичным цветом, но и глухим стуком, ударяясь о дно. Хватит, хватит уже, но остановиться не в силах. Поднимая своими ватными руками тяжелую, как ему казалось, емкость, он снова прислонился к ней губами и выпивал, обжигая горло. Утренний прогноз погоды его не обрадовал, как и больная голова. Ему, конечно, было известно, что пить натощак вредно и какие неприятные после этого бывают последствия, но многолетний опыт и предыдущие ошибки Александра совсем не учат. Придётся выпить аспирина и умыться, надеясь, что похмелье отстанет от него уже ближе к обеду. Не отстанет. Холодная вода освежила кожу, однако лучше не стало. Глаза слипались, а во рту был странный привкус и запах, убрать который не в силах даже зубная паста с очень хорошо ощутимой мятой. Смыв с себя остатки своего вчерашнего негодования, он оделся, записав в «Заметки» напоминание о том, что обязательно должен после ухода из квартиры француза купить лапшу быстрого приготовления, зная, что это улучшит его самочувствие. Обычно, когда они с Бонапартом серьезно собирались пить, уже заранее готовили для себя бульон, зная, что утром он поможет им связывать слова и, в принципе, вспомнить их, потому чего они только не пили, а уж в каких количествах и говорить не стоит. За один раз они были способны выпить по литру палёной водки и остаться после этого не только живыми, но и вполне здравомыслящими. Вспоминая это, даже стало как-то стыдно, ведь теперь его уламывает какая-то бутылочка не очень сильного вина.***
Квартира Бонапарта, как и предполагалось, была закрыта. В такое время они обычно встречались с Остужевым, и часто это происходило вне дома. Дружба дружбой, но не стоит забывать, какой силой владеет этот корсиканец. Перед тем, как прийти в знакомый подъезд, Романов встретился с Гаевским, который рассказал, что недавняя «аудиенция» с Дюпоном прошла не очень удачно, и Наполеон после этого стал злым как собака, а о Колиньи никто пока не слышал, решив, что у того свои дела, требующие его обязательного присутствия. О Джине он ничего спрашивать не стал, иначе бы юноша мало того, что не ответил, так ещё и высмеял бы его за ревность. Кстати, по поводу интрижек: ничего такого интимного или более близкого с одним из членов разных групп у него не было, даже та итальянская шлюха с красивыми небесно-голубыми глазами не вызывало у француза ничего, кроме отвращения. А итальянки, итальянки-то те ещё авантюристки и актрисы, умеющие попасть точно в цель. Эта хитрость у них была в крови, а у Бочетти для этого ещё был и предмет, о существовании которого знал только Колиньи, но тогда он почему-то не предал этому значение. А кто же поведал Наполеону о существовании такой вещицы? Тот, кто подарил ему Пчелу. Не сказать, что тот араб много знал. Хотя скорее всего, он может и знал, но пока не раскрывал все карты. Отношения у них складывались как нельзя лучше, ведь лучше с такими людьми дружить. Предметы, конечно, у Бонапарта, но рассказать про них может только тот, кто был с ними как-то связан. — И зачем ему эти безделушки? Я у Мари спросил, так та нос воротит, Антон будто ничего не знает, а Остужев, кажется, и сам ничего не понимает. Не хочу быть игроком той игры, правил которой не знаю, да и Наполеон тоже не знает, но у него связи, так что этот нюанс исчезнет так же быстро, как и появился. Всё ему надо, всё хочет знать, — бурчал Александр, открывая своим ключом чужую дверь. В нос ударил приятный аромат женских духов, что могло означать только одно: Богарне была тут. Не итальянка, у Джины другой запах. Менее заметный. Бедный Баррас! А ведь ему так была люба эта женщина. Возможно, она и была глупа, но привлекательности ей не занимать. Русский почему-то сразу догадался, что француженка не профурсетка, ведь считает себя выше этого, а вот Бочетти только на словах графиня, а так, статусом ниже Остужева. Разувшись, Романов прошёл в их с Наполеоном комнату, где они и проводили свободное от работы время. Сама квартира была двухкомнатная, и вторая была переделана под личный кабинет француза, куда Саше заходить было нежелательно. Да ему и самому туда идти не очень-то и надо. Что он там такого интересного увидит, кроме горы бумаг и красивой итальянской мебели? Обыскав выделенную ему тумбу, он ничего не нашёл. На комоде тоже ничего не было, и на столе было также пусто. Куда же он её дел? Можно было позвонить Бонапарту и узнать, но сдавливающее в груди чувство запрещало даже прикоснуться к телефону. На мобильный аппарат пришло уведомление о том, что тот подключился к здешнему интернету, а вслед за ним пришли и сообщения из социальных сетей, и уведомления электронной почты с браузерами. Почему-то Саше хотелось уйти отсюда как можно скорее, забив на эту несчастную флешку, но нельзя, ведь понедельник уже завтра, а вся программа, необходимая для распечатывания, на этом долбаном куске пластмассы. Ох и зря он всё себе на почту не скинул, но нет же, не думал, что всё так произойдет. Выдохнув, он решил посмотреть в комнате, в которую раньше заходил только в одном случае: принести французу его любимый кофе. А с чем черт не шутит? Может, Бонапарт решил убрать эту малозаметную (и очень важную) вещицу к себе? Он тоже знает, как все данные на ней важны для Александра. Решив испытать судьбу, он открыл слегка скрипнувшую дверь и аккуратно, словно кошка, зашёл внутрь. Казалось, что за неверное движение его могли мгновенно засечь, словно какого-то шпиона, и, не задумываясь, расстрелять. Половицы, покрытые блестящим лаком, поскрипывали стоило только наступить на них. Александр никогда не понимал да и не поймет, отчего они вдруг начинают скрипеть. У двери стирается с косяков смазка, и пол чего такой скрипучий? Не о том ты задумался, Саша, не о том. Мотнув головой, он прошёл к столу, глазами пробегаясь по стоящим на нём предметам. Всё как обычно: бумаги, книги, недопитый кофе и дурно пахнущий парфюм. Наверное, не стоит рыться в его ящиках, ведь это, по крайней мере, неприлично. Наполеон слишком любит порядок, и всегда показывал это русскому, но и у того тоже были свои поводы для гордости. Например, тот же высокий рост: Наполеону ведь было немного завидно, что он ниже своей пассии, и когда кто-то узнает, что они пара, активом считают именно Романова, однако в последнее время это перестало его терзать. Как и всё остальное. Не найдя флешки на столе, Саша прошёл к туалетному столику, проведя рукой по его холодной и гладкой поверхности. Флешку он не нашел, зато нечто иное и не менее интересное бросилось ему в глаза. Три предмета. Пчела, Лев и Кролик. Странно, ведь в последний раз он видел эту троицу на шее француза. Первым таким украшением стала эта маленькая труженица, которую Наполеон больше всего бережёт. Пчела — символ работоспособности и трудолюбия. Кажется, теперь Александр начинает понимать, для чего тот постоянно пихает руку в свою рубашку, что-то нащупывая. Прикоснувшись к насекомому, он почувствовал, словно фигурка нагревается, и тут же одёрнул руку. Моргнув, он выругался, посчитав, что это результат его переутомленности и плохого сна. Всякое могло померещиться. Но чтобы себя проверить, он снова протянул к предмету руку, но тут же отпрянул, услышав, как открылась входная дверь. Наполеон гостей не ждал и был неприятно удивлен, когда обнаружил, что входная дверь открыта. Но на взлом не похоже, а ключи есть только у него и Александра. Наверное, причины, побудившие Сашу вернуться были весьма весомые, ведь он обычно, если и уходил, то не возвращался неделю как минимум. Пройдя в комнату, Бонапарт не обнаружил там любимого. Поджав губы, он вышел, и хотел было продолжить поиски своего плешивого щегла, как заметил, что дверь его кабинета открыта, хотя он, уходя, точно закрывал её, как и все остальные двери. — Даже не знаю, радоваться ли мне твоему приходу или гневаться твоему сюда вторжению, Александр, — спокойно сказал француз, хотя фраза в голове звучала несколько иначе. Романов повернулся в сторону обращавшегося к нему голоса, и отвёл взгляд, словно обиженный ребёнок, которого несправедливо обвинили в хулиганстве. — Я забыл одну важную вещь, и мне показалось, что она может быть у тебя. — оправдывался тот, посмотрев в глаза любимого. Ну, его глупости Бонапартом всегда прощались, неужели он сейчас так просто не оставит его? Хотя, француз обидчив и очень злопамятен, и, мстя, щадить не привык. Это Александр не понаслышке знал. — Почему ты думаешь, что она может быть у меня? — спросил корсиканец, подойдя ближе к русскому. Александр, чувствуя, что просто так отсюда не уйдет, стал отходить назад, пока не уперся спиной в стол. — Я… Просто подумал, что возможно, ты положил её к себе. Давай… Давай сменим тему? Я по тебе, знаешь, скучал. Но я не думаю, что тебе важно это знать, и… — Важно, — перебил его Наполеон, сев в кресло возле столика. — Мне важно знать где ты, что с тобой и как ты себя чувствуешь. — Почему же тогда ты не написал мне? — Ты был обижен, я не стал донимать тебя вопросами. Обычно, ты приходишь сам и уже тогда всё мне рассказываешь, а я молча всё выслушиваю. Но в этот раз мне показалось, что тебе нужен отдых от меня намного больше, чем обычно. Ты забрал все свои вещи. О, ну кроме одной. Знаешь, я знал, что ты за ней вернёшься, и что на завтра она тебе будет нужна. Ты ответственный, но только тогда, когда сосредотачиваешься на чём-то. Ты и сам не хотел уходить от меня, потому что любишь, и я тебя люблю, но всё же, ты ушёл. Так может объяснишь мне, почему? — Это ты мне объясни, что с тобой происходит! То флиртуешь с этой французской крысой, то с итальянской шлюхой, то вдруг тебе чем-то приглянулся Мюрат! Не удивлюсь, если завтра узнаю, что ты спишь со своим секретарём. — обиженно прыснул Романов, надув губы. На такое заявление француз рассмеялся, желая своим действием подчеркнуть Сашину глупость, хотя скорее даже, недогадливость. — Ах вот оно что, ревность. Саша, ты идиот. Ты действительно думаешь, что я готов променять моё драгоценное сокровище на то, отчего за километр несёт бесчестью и лицемерием? Сашенька, да если бы я и хотел, мы бы уже расстались, я бы не стал наводить на тебя интриги. Я не Бочетти. — А эта Джина… — Джина? Не смеши. Итальянки мне не интересны, а нужна она была мне для очень важного дела. Я посвящу тебя позже. — А Жозефина, Колиньи и Баррас? Ты с ними в хороших отношениях, хотя говорил, что они шарлатаны и слуги этих… как их? — Арков. Да, говорил, и своим словам не перечу. Но мне нужно получить кое-что от них всех, и поругавшись с одним, я потеряю всеобщее доверие. А, ну и тебе наверное интересна та Мари с Вероникой? — Вероникой? — Антоном. Он был придворной Жозефины. Я, признаться, правда не отличал его первые пару приёмов. Они с Мари что-то вроде телефона. Но в основном мне обо всём говорит твой тёзка. И о твоей родине. Кстати, ты давно не был в России. Он говорил, что там с твоего уезда изменилось ровным счётом ничего. Ну, она и через сто лет не поменяется. — Хорошо, допустим. А зачем тебе эти странные фигурки? С их появлением ты стал каким-то… — Гневным? Это Сашенька, побочные эффекты. Ну знаешь, оно даёт силы, но взамен берет не мало. — Ты сказал, что не будешь иметь дело ни с Дюпоном, ни Колиньи. Но, — специально не закончил Александр, сев на стол, скрестив на груди руки. Наполеон закатывает глаза, удивляясь недогадливости своего партнёра. — Саша, не притворяйся идиотом. Я уже назвал тебе причину моего с ним общения. Могу повторить, если тебе так нужно. — Ты хвалил её плечи, вырез на спине, глубокое декольте, её драгоценности, — сказал Саша, голосом полным обиды. — Это тоже было необходимо или ты так решил это от себя добавить? — Саша, Сашенька, ну перестань. Ревность страшная сила, знаешь ли. Я сделал комплимент женщине, а ты раздуваешь из этого скандал. Я же тебя в измене не подозреваю, а стоило бы. Если ты ревнуешь, значит, ты мне не доверяешь. Скажи мне, Александр Павлович Романов, ты боишься, что я тебя брошу? — Что ты меня разлюбишь. Ты… так раньше ухаживал за мной, хотя я тебе чётко давал понять, что отказываюсь от твоих ласк. — Я настырный, ты же знаешь. — Знаю, и ещё я знаю, что ты всегда добиваешься всего, чего хочешь. А чего же ты хочешь сейчас? — Я хотел, хочу и буду хотеть, чтобы ты навсегда выкинул из головы свою вот эту совсем ненужную ревность, собрал свой чемодан и приехал ко мне обратно. Или я заставлю тебя силой, ты же знаешь. — Да, в тебе корсиканская кровь. Горячая. Опаляет до ожогов. Но я тебя не боюсь, и подчиняться не буду, — гордо заявляет русский, отвернув голову. Такие заявления от Александра были по нраву Наполеону. Заставлять он кого-то не любил, но этот, набивающий цену себе, русский является большим исключением. Тут прям надо. У них же у всех так, их пока в бок не толкнёшь — они ничего делать не будут. И Остужев такой же, и Иван, так что это не взялось из ниоткуда. Поднявшись, Бонапарт бесцеремонно берёт Романова за руку и уводит в спальню, не чувствуя никаких признаков сопротивления. Быть героем очередного романа в его глазах, играющего не последнюю роль, стало обязательством для него, ведь тот только романы свои и читает. Ну, хотя и то верно. Не будет же он краткий курс высшей математики читать. Ох, да ему хотя бы среднее, что уж до высшего. Базовые знания, данные ему школой не используются в его профессии, и как следствие, забываются. Не прям чтобы считать в один день разучится, но умножение уже в минус уходит. Наполеон обещал себе, что подтянет Сашу, но потом подумал, что это пустая трата его и своего времени, ведь сколько гуманитария не учи, он всё равно ничего не понимает. Заведя Романова в комнату, он по привычке закрыл за собой дверь, и толкнул русского на кровать, глядя, как тот довольный на ней развалился. И зачем ему эти шлюхи, когда у него тут эталон мужской красоты на кровати? И ведь, что главное и самое приятное, только его. Александр расставляет руки в стороны, зовёт и манит к себе, не используя слов, и он ложится к нему, прижимает к себе. Без металлических фигурок на шее было удобнее, хоть он и утомлялся значительно быстрее, чем если бы с ним была его Пчела, но зато чувства были как никогда ощутимы, словно после того, как зажимал нос платком, наконец вдыхаешь свежего воздуха. Мир словно кажется прекраснее, а ещё прекраснее он становится, когда эти тонкие белые пальчики зарываются в его черные волосы, прижимая к себе, желая больше поцелуев, которых так давно не получал. Рука француза легла на белокурые кудри своего возлюбленного, поглаживая в ответ, начиная целовать более настойчиво, уже надеясь, что интимные намеки русский понимает. Всё этот щегол понимает, и хочет большего как можно быстрее. Рукой уже шарит на его ширинке, сам расстегивает, пока его хорошенько не ударят по ладони, сказав, что больно торопит события. Надувшись, он начинает вертеться, изображая из себя обиженную даму, но Наполеон на такое не ведётся, возвращая Александра в исходное положение, поглаживая его стройные бедра, ощущая, как русский буквально тает от его прикосновений. И никакой Кролик не нужен! Романов и без посторонней помощи его возбуждает. Пуговки его повседневной рубашки потихоньку покидают вырезанные для них дырочки, обнажая светлую кожу, которая мгновенно покрывается поцелуями и чужой слюной. Сдавленно выдохнув, он выгибается, вздрагивая от слабого ветерка, от которого покрылся небольшими холмиками гусиной кожи. Слабые толчки, словно запросы поступают всё более настойчиво. Александр кивает, позволяя снять с себя одежду, ведь сам своими ватными ручонками и совладать не может, не то что задействовать. Пока Наполеон раздевал любимого, ему невольно вспомнилось, как он раздевал его, когда тот вдрызг был пьяным и уже фактически недееспособным. С какой заботой он его умывал и укладывал спать. Приятно. Особенно, когда в состоянии алкогольного опьянения Саше вдруг резко приспичит сделать Наполеону приятное своим ртом, а от такой лафы грех отказываться. Освободив, наконец, его от всего имеющегося на нем комплекта одежды, он наконец раздевается сам. Снова, как пару лет назад, два ещё молодых, ничем не испорченных тела сливаются в объятьях, даря друг другу любовь и стихи, которые получались случайно, когда так сильно хотелось выразить свои чувства. Набрав в грудь воздух, Александр в этом пьянящем дурмане почувствовал, как в него входит член его любимого, но распахнуть глаза, чтобы воочию это увидеть ему слишком лень. Глаза тяжелые, в какой-то момент он почувствовал себя героем гоголевской франшизы, ВИЕМ, чьи веки весили больше, чем чуть ли не вся голова, если таковая вообще имелась. Детородный орган входит глубже, растягивая не девственные стенки и погружаясь в пекло родного нутра, прижимая чужой таз ближе, широко расставляя ноги, чтобы им обоим было удобно. Кровать немощно скрипит, из алых уст выходят стоны и фразы на любимом французском. Наполеон не был против того, что Александр бранится, но просил делать это галантно, по-французски. Усмехнувшись, он опускается к нему, снова целуя, ведь Романов этого только и ждёт.***
Лежа в кровати с хорошим настроением и самочувствием, Александр натягивает на себя одеяло, потягивается и лениво укутывается, изъявляя этим своё нежелание одеваться. — Может ты всё-таки соизволишь рассказать мне, что вообще происходит, и какую игру вы там затеяли вместе с Дюпоном и Колиньи. — Не могу, Сашенька, не могу, — отвечает Наполеон, ложась рядом. Александр снова дует губы, и с негодованием спрашивает: — Не доверяешь мне, не так ли? — Дело не в том, доверяю я тебе или нет. Просто, понимаешь, недоброжелателей у меня много, а слабое место у меня только одно, и это — ты. Сейчас им брать тебя бесполезно, ты всё равно ничего не знаешь, да и в последнее время я стал к тебе более «холоден», но, что будет потом — лишь Бог знает. Вся эта авантюра нужна была для того, чтобы уберечь в первую очередь именно тебя. — А Бочетти? — Мне нужен её предмет. Она думает, что я идиот и не различу линзы от настоящих глаз, но я же не дурак. Так вот, мне осталось совсем немного, и я получу Саламандру. — Звучит многообещающе. Ну, а что потом? — А потом, Саша, меня ждут великие свершения. И я буду очень рад, если ты будешь со мной. Я завоюю весь мир одной рукой, если ты будешь держать вторую. — Я обещаю, но ты хоть иногда вводи меня в курс дела, пожалуйста. Слабый кивок в ответ и глубокий вдох, после чего наступает гробовая тишина.