Ведь если звезды зажигают

На столе каждое утро стоит апельсиновый сок непозволительного оранжевого цвета. Зубная щетка из черного дерева и светские привычки. Вокруг тебя все идеальное, как на обложке журнала, и живешь ты по красивой картинке из интернета. У красоты есть изнанка — она в твоей душе. Ему осточертели темно-серые стены в комнате, осточертели темно-серые лица на улице. Сегодня ты сглотнешь стакан стеклянного кофе, завтра попробуешь на вкус пластиковый чизкейк. Где-то умирают животные от тестирования косметики, а ты сидишь здесь, на синем кресле и держишь в руках белую кружку. Элиотт. Элиотт — чёрные брюки с идеально ровными стрелами. Элиотт — светлые глазки, две бусины, бирюза небесная и синие блёстки. Элиотт — волосы тёмные, дубовые, — пух в подушке. Элиотт — сигареты. Дорогие, тяжёлые и отравляющие. Элиотт — очки, чёрные, круглая оправа, удобные дужки. Элиотт — галстук по понедельникам. Алкоголь по вторникам и средам, а шлюхи по воскресеньям. Элиотт — идеально лакированные ботинки с носиками не острыми, но и не круглыми. Элиотт — скулы режущие, листочек из новой книги про подростковый суицид. Элиотт — ноги длинные, эйфелевы башни чёртовы, их бы на подиум белый и скрипящий. Элиотт — родинки на теле бархатном, звездочки на небе мечтающего парня. Элиотт — громко хлопать дверью, когда выходишь из тёмной затонированной машины, останавливаясь у здания угрожающего. Элиотт идёт по тропинке, не кривой, но и не прямолинейной, как жизнь его. Траву не топчет; какой же человек траву топчет? Элиотт топчет людей. Их можно. Элиотт — шагать тяжело, чеканить каждое движение, когда заходишь в шумный кабинет. — Мой дорогой, я уверена, что снова схожу с ума. Я чувствую, что мы не сможем пережить это заново. И на этот раз я не поправлюсь. Я начинаю слышать голоса. Я не могу сосредоточиться. Поэтому я приняла единственно верное решение и делаю то, что кажется мне наилучшим. С тобой я была счастлива абсолютно. Ты был для меня всем, о чём я только могла мечтать. Не думаю, что два человека могли бы быть счастливее, чем были мы, пока не пришла эта страшная болезнь. Я больше не в силах бороться. Я знаю, что порчу тебе жизнь, что без меня ты мог бы работать. И ты сможешь, я уверена. Видишь, я даже не могу подобрать нужных слов. Я не могу читать. Я просто хочу, чтобы ты знал — за всё счастье в моей жизни я обязана тебе. Ты был безмерно терпелив со мной и невероятно добр. Все это знают. Если кто-нибудь и мог бы спасти меня, это был бы ты. Всё ушло. Всё оставило меня, кроме уверенности в твоей доброте. Я просто не могу больше портить твою жизнь. Я не думаю, что в этом мире кто-то был бы счастливеe, чем были мы. Элиотт эту речь наизусть знал, каждое слово языком очерчивал, на горящие глаза смотрел. — А потом она покончила жизнь самоубийством, вот такая вот сказка, дети. — Почему? — Потому что она талантливая. Всё талантливые люди покончили жизнь самоубийством. Жан-Луи Бори, Жак Ваше, Доминик Вернер, Никола Жирбель… Хотя, возможно, это что-то апокрифическое… Владимир Маяковский… Знаете, я так люблю русскую литературу. Продолжим… Николай Гоголь, Ока Синдзи… А вы знаете, как умер Ока? Он хотел узнать, что там. После смерти. Вирджиния… Она цветная. Она пахнет. Она жила и плыла по мирному течению Дона, а через пару секунд оказывалась в гремучей амазонке, терпела крутые пороги. Она — не злое, но и не спокойное. — Мистер Демори, а вы тоже покончите жизнь самоубийством? — Как приятно, — Элиотт повернулся к черноволосому кудрявому парню, задавшему вопрос, — Вы правда считаете меня талантливым? Ох, звонок. Садится за стол свой. Стол — неудобный, не для его роста, отвратительный. Ребята ему нравились. Они тоже отвратительные, но иногда сообразительные и даже умеют слушать. Весь коллектив говорил, что этот класс — худший и взбалмошный. А мистера Демори они все слушали и смотрели с немым восторгом. Мистер Демори интересный был человек — он «нудятину» никогда им не рассказывал, домашних заданий не задавал. Иногда он даже стихи читал свои, но это — особенные дни. Лука мистера Демори не слушал. Все время он не слушал — в окно смотрел. Смотрел на небо, не голубое, но и не синее. Как глаза того мужчины за столом. Лука не слушал, он по сторонам головой вертел да ручкой туда-сюда махал, глаза его по узорам на рубашках учеников бегали, но не по мужчине напротив. Лука его не слушал и выучил наизусть стихи Байрона, знал биографию Вирджинии на «отлично», экзамены на высший балл сдавал, но нет. Никогда-никогда он его не слушал. Лука его не слушал. Не узнавал по звуку шага в коридоре тесного помещения среди всего шума безликих бездарностей. Не угадывал марку сигарет сегодняшних — с ментолом, когда настроение хорошее, или те из Ливии, что из отборного табака, что означало дела — плохи. Лука не слушал никогда и рост мужчины напротив по миллиметрам не высчитывал. Не высчитывал так же и вероятность того, что мужчина чёрный галстук наденет сегодня, а завтра не наденет. А может наденет? С вероятностью в 18,38% завтра наденет, а послезавтра в 26% вероятностью, точно-точно. Лука — джинсы не голубые и не синие, как сами знаете чьи глаза. Лука — светлые волосы, на голове бардак и стремится к хаосу, как вселенная. Лука — человек светлый. И точно-точно не тёмный. Лука — небольшой неаккуратный рюкзак и карман маленький всегда почему-то расстегнутый. Лука — тетради порванные, в математике у него основы французского права, в истории у него синицы бескрылые синей ручкой начирканы. Лука — тетрадь по литературе со стихами загадочными, вроде красивыми, а вроде и не красивыми. Где-то свои стихи, а где-то из его любимой французской литературы. Но не школьной программы. Мистер Демори никогда школьную программу не преподавал. Лука в голове у себя стих любимый, мистеру Демори он тоже очень нравится читал, три раза подряд уже прокрутил, как мантру. Послушайте! Ведь, если звезды зажигают — значит — это кому-нибудь нужно? Значит — кто-то хочет, чтобы они были? Значит — кто-то называет эти плевочки жемчужиной? Он вновь и вновь глазами бегает по строчкам некрасивым. Отвратительные строчки. У Луки никогда так не получится, как у мистера Демори. Листы безобразные он комкал и в урну бросал. А стихи мистера Демори ему очень нравились — Лука их перед сном читает. — Мистер Демори… — Да, мальчик мой? — Как вы думаете… Я талантливый? Мистер Демори улыбается ему широко-широко, очки чуть поднимаются и морщинки у глаз добрые-добрые. — Ты самый талантливый, — кричат губы, сливаясь в идеальный пазл из тысячи фрагментов в картину Ван Гога. Лука и Элиотт — талантливые. «Всё талантливые люди покончили жизнь самоубийством»