Под звездами на сеновале

— Данек, хорош спать, пошли в лес! — звонким голосом говорит Кирилл, заваливаясь в комнату Дани, и, как только приземляется на чужую кровать, начинает стаскивать с мирно спящего парня легкое летнее одеяло.       Киреев что-то недовольно мычит в свою подушку, немного возится на постели и, наконец, опять замирает в одном положении, провалившись обратно в сон. Кирилл недовольно хмурит брови и, шумно вздохнув, снова принимается будить друга, теребя его за плечо и громко протянув очередное «Встава-а-а-ай». — Всю жизнь проспишь, Дань, а я предлагаю в лес сходить, ну. Вставай давай, — продолжает упорствовать Палмдропов и даже щипает Летая в плечо, чтобы тот скорее перефокусировал свое сознание из мира грез в реальность. — Кирилл, блять, а я думал, что мы друзья, — сонно и очень недовольно ворчит Киреев, но все-таки поворачивается лицом к этому варвару, который будит его ни свет ни заря (одиннадцать утра это ведь еще «ни свет ни заря», да?). — Какой, нахуй, лес, Кирь? — спрашивает Даня, обращаясь скорее к своей подушке, в которую уткнулся, чтобы избежать яркого, ослепившего его солнечного света.  — Обычный лес, ну, такой, знаешь, где деревьев еще много и животные всякие живут. Баба Зоя сказала, что там сейчас пиздец красиво, давай сходим, — с по-детски искренним восторгом в голосе говорит Кирилл и широко лучисто улыбается, наблюдая за тем, как Даня сонно трет глаза и зевает. — Хрен с тобой, Кирюх, пошли в твой лес, — безнадежно вздохнув, сдается Киреев, все-таки смиряясь со своей тяжкой судьбинушкой.       В лесу оказывается действительно безумно красиво. Высокие душистые ели, растущие здесь очень густо, эффектно выделяются зелеными иголками на фоне ярко-синего неба. Под ногами расстилается ковер из летней травы, каких-то цветов и сухих веток. Солнце невесомо пробивается сквозь древесные кроны, рисуя тенями причудливые узоры на земле и стволах. Птицы весело щебечут, создавая приятное звуковое сопровождение. Воздух теплый и мягкий, отдает хвоей и свежим летом, хочется дышать полной грудью, вдыхать его, пока он не вытеснит из легких весь затхлый городской.       Парни неспешно бредут по широкой, хорошо протоптанной дорожке и очень тихо, словно боясь потревожить величественный лесной покой, беседуют о чем-то. И Данька вдруг понимает, что невероятно благодарен Владу Пиэму за то, что тот вообще упомянул «летние каникулы» в деревне. А дело это было так: сидели они как-то своей фрэшбладовской компанией в каком-то баре в Питере, болтали, веселились, пили — в общем, проводили время самым наиприятнейшим образом. Ну вот в какой-то момент Владик и заикнулся, мол, эх, сейчас бы в глушь какую-нибудь укатить, в деревню, шашлычок в огороде забабахать, на речку искупаться сходить, бабушкиных пирожков покушать. А ребята все возьми да как начни ему поддакивать: да, вообще круто было бы, атмосферно, от городов бы отдохнули, побухали на свежем воздухе.       Как итог — все вроде сначала согласились как-нибудь летом уехать куда-нибудь в деревню, очень долго они выбирали — куда и к кому. Кто-то предложил скинуться и снять загородный дом на выходные. «Но это ведь совсем не то, души в таком отдыхе не будет, души русской», — манерно отвечал Пиэм на подобные предложения. В конце, после долгих споров и обсуждений данного вопроса, Летай предложил местом летнего обоснования баттл-рэперов дом своей бабушки в каком-то небольшом селе в двухсот километрах от Москвы. Парни согласились, покивали, даже примерные числа вроде установили и пообещали подогнать свой график, чтобы все прошло прекрасно.       Но на деле, когда подошло время ехать в гости к бабе Зое и когда Киреев уже закупился ящиком пива и несколькими килограммами маринованного мяса, половина их бравого отряда как-то что-то куда-то слилась. Пиэм долго извинялся и невозможно расстроенным голосом сказал, что у него сроки горят, надо какой-то проект закончить, но, как только он освободится, сразу же прикатит к ним зарабатывать язву желудка и цирроз печени. Майлз тоже сказал, что занят. И это его «занят» подразумевало под собой «заебываюсь сейчас по учебе, а потом уезжаю с родителями куда-нибудь отдыхать». С Микси они контачить почти перестали, так что Даня не сильно обиделся, когда тот сказал, что не поедет. Виталька Династ тоже был по уши в работе — организовывал новый ивент для Трущобы. Джон пыхтел над альбомом и не хотел прерывать полет вдохновения. Короче, кинули все бедного Данечку, только вот Кирилл нормальным мужиком оказался — добросовестно прикатил из Владимира в Москву и двинул с Киреевым в полуторачасовую поездку на электричке.       Баба Зоя — милейшая женщина лет семидесяти пяти — приняла их обоих как родных: напекла пирогов, приготовила окрошку, достала из погреба банку соленых огурчиков и даже принесла им припрятанную бутыль бражки. Парни наелись так, что чуть встали из-за стола и еле доползли до выделенных им кроватей, чтобы сразу завалиться спать.       На следующий день они помогали бабе Зое: огурцы в огороде поливали, грядки пололи и таскали воду из колодца, а потом сидели на просторной веранде в глубоких мягких креслах и попивали холодненькое пиво, глядя на яркий нежно-розовый закат. По своим спальным местам разошлись очень поздно — ближе к двум часам ночи, когда надоедливые мошки и комары в конец их задолбали. Ну, а с чего началось их второе утро в деревне, вы и так уже знаете — с внезапного желания Кирилла посетить лес. — Бля, Кирюх, смотри, там ежик, — повысив от удивления голос, восклицает Даня и указывает пальцем куда-то в траву метрах в трех от места, где они стоят.       У Кирилла от этих слов сразу же начинают восторженно блестеть глаза, как у ребенка, и он очень тихо и осторожно подбирается к серому фырчащему комочку в траве. Даня остается стоять в стороне и с возрастающим весельем наблюдает за своим другом — тот крадется словно охотник, выслеживающий добычу, но на деле это просто Кирилл Палмдропов, который охотится на ежика — выглядит сие действо чертовски уморительно. — Дань, у тебя есть что-нибудь, во что его можно завернуть или положить? — заговорщическим шепотом спрашивает Кирилл, опустившись на корточки перед фырчащим зверьком. — Конечно, есть, я же каждый день приношу домой ежиков из леса, — язвит Даня, прикидывая в голове варианты, куда им положить ежика. — Кепка пойдет? — Ну, он маленький вроде… — бормочет Анатольев, оценивающе глядя на ежика. — Пойдет, давай свою кепку.       Даня протягивает другу кепку и смотрит, как тот максимально аккуратно перекладывает в нее недовольного зверька. Благополучно поместив ежика в Данину кепку, Кирилл выбирается из травы обратно на тропинку. Он горящими, восхищенными глазами смотрит то на маленькое животное в своих руках, то на Киреева. У него взгляд такой искрящийся, невозможно довольный, и улыбка — широкая, яркая, Даня, кажется, никогда в жизни таких счастливых людей не видел. Даня вдруг думает, что счастливый Кирилл — самое красивое, что ему доводилось видеть. И, пожалуй, Даня хочет, чтобы Кирилл так улыбался постоянно. — Надо его домой отнести, молочком напоить там, все дела, — говорит Палмдропов, невесомо касаясь иголок на спинке ежика, и поднимает бесконечно счастливый взгляд на Даню, отчего у последнего — неожиданно — на секунду перестает биться сердце.

***

— Данек, хорош спать, пошли на речку! — радостно говорит Кирилл, влетая в комнату Дани, но резко останавливается, когда видит, что друг уже одет и сидит на заправленной постели, залипая в телефон — Палмдропов-то ожидал, что парень все еще самозабвенно посапывает под одеялком и Кириллу опять придется его будить. — На речку? — переспрашивает Киреев, чуть нахмурив брови и неспешно переведя взгляд от экрана телефона на человека, нарушившего только что его покой. — Ну да. Ты в окно вообще выглядывал? Там погода — просто отпад. Солнце светит, ветра нет — сплошное удовольствие. Пойдем, искупаемся.       У Кирилла лицо такое довольное-довольное, по нему видно, что он наслаждается каждой секундой, проведенной вдали от города. Прям нравится ему эта деревенская тишина, маленькие домики, дороги без какого-либо намека на асфальт, блеянье коз, пасущихся на лужайках перед домами, кудахтанье вездесущих кур — нравится. А вот Даня его оптимизма и восторга совершенно не разделяет. То есть, да, конечно — лето, отдых, деревня, свежий воздух — это все, безусловно, прекрасно, но что-то все равно идет не так. Абсолютно, категорически не так. Может, это дурное предчувствие, а может, у Дани просто неподходящее настроение — тут ведь не разберешь. — Да-а-ань, — умоляющим голосом тянет Палмдропов и трогательно сводит брови к переносице.       У Летая сердце начинает щемить от такого Кирилла. Он сейчас выглядит слишком мило. Слишком красиво. Совершенно по-детски и абсолютно н е в ы н о с и м о. — Ладно, вперед, — вдруг чересчур резко отвечает Киреев и резво вскакивает с кровати, чтобы сбить нахлынувшие — совершенно ненужные и неправильные — мысли.       Вода в реке оказывается холодной до стучащих зубов — Дани надолго не хватает, и он выбирается из ледяного плена воды, лишь минут пятнадцать поплескавшись у самого берега. К сожалению, красивый вид, открывающийся отсюда — широкая водная гладь, темно-зеленые хвойные и лиственные ветви, спускающиеся к самой кромке реки, бриллиантовый блеск волн от яркого полуденного солнца — не смог отвлечь Киреева от тяжелых мыслей и хоть как-то подбодрить его.       Летай откровенно хандрит, наблюдая за плавающим Палмдроповым. Его задумчивый взгляд то и дело ловит то показывающуюся из воды крепкую руку парня, то мокрую ногу, когда Кирилл решает зафигачить сальтуху в воде. Реакция Дани… странная. Пугает. В горле сухой такой горячий ком образовывается, дыхание неровно сбивается — в легкие словно песка насыпали, ладони начинают неприятно потеть, и покалывает в кончиках пальцев, еще губы сильно так сушит — не понятно только, от жаркого солнца или это тоже такой же побочный эффект от… от чего?       Кирилл плещется долго. Достает со дна какие-то ракушки и камушки, рифмует на ходу всратенькие вордплеи на водную тематику и наигранно наезжает на Даню за то, что тот, предатель эдакий, уселся себе на бережочек и кинул Кирилла одного на съедение речной пучине. Даня пытается смеяться на подобные обвинения и отвечать в такой же шуточной манере, но выходит из рук вон плохо — настолько плохо, что даже Кирилл замечает и вылезает из воды, смачно плюхнувшись рядом с Даней на расстеленное полотенце. — Братан, у тебя все нормально? Че-то ты загнанный какой-то. — Да не, порядок, — отмахивается он.       Даня неспешно поднимается со своего места, потому что сидеть рядом с Кириллом нет никаких сил — от него приятно отдает одновременно речной прохладой и жаром человеческого тела. Даня еще сильнее хмурит брови, когда ловит себя на том, что оценивает внешний вид Палмдропова. Ему не нравится то, что с ним происходит. И он отчаянно не понимает, что вообще с ним происходит. Ну или просто не хочет понимать… — Точно порядок, Дань? — еще раз спрашивает Кирилл, тоже поднявшись на ноги и начав сворачивать полотенце.       Киреев глаза на друга поднимает и видит в них такую непередаваемую заботу, искренность, участие, что Даньку аж выворачивает наизнанку от собственных эмоций. Внутри у Летая что-то обрывается и с грохотом ухает куда-то вниз, когда улыбка Палмдропова становится шире и, кажется, может посоревноваться в яркости с самим солнцем — настолько она лучистая и довольная. — Порядок, — повторяет Даня и чуть приподнимает уголки губ. — Тогда все гуд, потопали обратно.       Кирилл перехватывает полотенце одной рукой, а второй захватывает с земли свой рюкзак. Выпрямившись и поравнявшись с Даней, Палмдропов на секунду останавливается, чтобы подставить свое бледное лицо ласкающемуся солнцу. Парень нежится под мягкими теплыми лучами пару секунд и снова переводит взгляд на друга, неосознанно облизывая уже пересохшие губы. У Дани в голове на долю секунды проносится мысль: «Вот бы эти губы поцеловать».

***

— Данек, хорош спать, пошли… Дань?       Кирилл удивленно хлопает глазами, пытаясь найти в пустой комнате признаки человеческого присутствия — тщетно. Кровать заправлена, на покрывале лежит какая-то книга, которую Даня взял с собой в деревню, чтобы убивать время; на столе и тумбочке полный почти стерильный порядок. Единственное, что выдает тот факт, что в этой комнате сейчас вообще кто-то живет — Данькин рюкзак, валяющийся в самом углу старенького, но безумно мягкого кресла.       Кирилл хмурится, достает телефон и набирает номер друга. Даня сбрасывает после второго гудка, и лицо Палмдропова становится еще более хмурым. Он зло чертыхается себе под нос и выходит из чужой комнаты, намереваясь найти Киреева и узнать, какого хера с ним происходит.       Теплый летний вечер мягко касается горячей кожи прохладным ветерком. Вездесущие мошки и комары назойливо попискивают на ухо и оставляют неприятно зудящие укусы на обнаженных участках кожи. С западной стороны солнце еще пробивается по небосводу темно-красным разливающимся заревом, а с востока уже темными лапами медленно ступает ночь, оставляя за собой поблескивающие точки звезд и тускленький неполный диск Луны. Даня валяется на мягкой горе сена и завороженно смотрит на неспешно темнеющее небо. Сухая трава колется в поясницу, и спина уже затекла от долго лежания в одном положения, но парень упорно не хочет вставать и плестись домой.       Киреев лежит здесь уже несколько часов кряду, пытаясь осознать весь масштаб пиздеца. Любовь ли это? Возможно. Нужно ли ему это? Нет. Точное, безоговорочное нет. Даня не готов. Даня, блять, вообще не готов к тому, что подкидывает ему судьба. Его странная симпатия к Кириллу — это неправильно и совершенно ненужно. Откуда она вообще взялась, черт возьми?!       Звук тихих шагов по скошенной траве заставляет Даню вынырнуть из потока мыслей и настороженным взглядом уставиться в холодную пустоту, откуда появляется темный силуэт. — Кирюх, это ты? — тихо спрашивает он в темноту. — Да, блять, Дань, ты где вообще? — в тон другу отвечает Палмдропов и озирается по сторонам. — Я в самом романтичном месте, по мнению отечественных киноделов. — Черт, только не говори, что ты в этой горе сена валяешься, — смеясь, говорит Кирилл и обходит наваленное сено, пытаясь найти в нем парня. — Падай, — приглашающе произносит Киреев.       Кирилл с разбегу влетает в сухое сено и расслаблено шумно вздыхает, находя взглядом несколько точек звезд на небе. — Заебись, — томно выдыхает Палмдропов, и у Дани от его голоса внутренности в узел сворачиваются и дыхание резко сбивается.       Даня умудряется коротко кивнуть и сглотнуть вязкую густую слюну. Становится так невыносимо неловко, что Киреев почти готов встать и пойти обратно домой. Он чувствует тепло, исходящее от тела парня; слышит, как тот глубоко и размеренно дышит, и понимает, что, кажется, готов взорваться сейчас от переполняющих эмоций. Кирилл такой настоящий. Кирилл такой уже родной, на самом деле. Кирилл, блять, — просто друг, очнись уже! — Ты где пропадал весь день? Я хотел с тобой смотаться в районный центр, пивчанским закупиться и продукты какие-то бабе Зое привести, а тебя не было нигде, — Кирилл говорит, даже не повернувшись в сторону друга, смотря завороженным взглядом на появляющиеся звезды. — Пришлось одному ехать, говнюк, — Палмдропов несильно пихает Даню в плечо в наигранной злости.       Киреев глупо улыбается, мельком глянув на парня. Красивый. — Все-таки хорошо тут, — опять начинает Кирилл после нескольких минут давящего на грудную клетку молчания. — Прикинь, как заебись было, если б сейчас, как в кино: сено, звезды, поцелуи до утра. Романтика.       Кирилл говорит совершенно расслабленно и даже не представляет, какой эффект его слова производят на лежащего рядом Даню. У Киреева пальцы подрагивать начинают и сердце перестает биться нахрен. Даню ломает так, словно по костям и суставам бьют кувалдой. А сердце вместо крови качает раскаленная лава — не меньше. Или как еще объяснить, почему резко становится так херово рядом с Кириллом?       Чувства, любовь — в пизду. — Кирь, ты вот зачем вообще такой? — шипя сквозь зубы, спрашивает Даня, даже не думая повернуться лицом к Палмдропову, поэтому он не видит, как тот удивленно поднимает брови и закусывает губу. — Заебал, блять. Ходишь тут, улыбаешься этой улыбкой своей, Кирь, нельзя так. Я же, блять, не железный вообще. Ломаешь меня. Прям под ребра, сука, залез. Отпусти, а? Не нужно мне это дерьмо гейское. Да и тебе оно тоже не всралось, Кирюх. Давай начистоту, это… — А че это ты за меня решаешь? — резко перебивает Кирилл — голос у него серьезный, но на губах все еще улыбка. — С чего ты взял, что мне это не нужно?       Даня так резко поворачивает голову в сторону парня, что похрустывают пару косточек. — Чего? — тупо спрашивает он, потому что путаные мысли не в состоянии сформулировать какой-то более содержательный вопрос. — Дань, ты правда такой тупой, что не видишь ничего?       Киреев замирает, кажется, даже дышать перестает. Кирилл поворачивается на бок и двигается чуть ближе к парню. — Кирь, ты… — Может, ты просто заткнешься и поцелуешь меня уже?       Киреев шумно выдыхает сухой воздух из легких и до боли закусывает губу. Хочется закричать от абсурдности всей ситуации. Но вместо этого Даня ближе двигается к Кириллу и осторожно касается губами его губ.       Поцелуй получается мягким, аккуратным и наивно робким. Палмдропов улыбается в поцелуе и едва заметно касается прохладными пальцами лица и волос парня. А у Дани внутри словно пружина разжимается и пространство под ребрами заполняется чистейшим спокойствием и нежностью. — Вот видишь, и совсем нестрашно, да? — с бесконечно довольным выражением лица спрашивает Кирилл.       Даня кивает и, кажется, первый раз за последнее время улыбается совершенно искренне.

***

— Кирюх, хорош спать, пошли на свиданку! — громко и задорно говорит Даня, заваливаясь на кровать уже проснувшегося парня и целуя его в растрепанную макушку.