Перед Сатурналиями

Октавиан Август беседовал со своим другом и соратником Агриппой. Вдруг в мерное течение беседы вклинился тонкий пронзительный голосок: — Папа-папа-папа!!! Император замолк на полуслове и улыбнулся. Лишь двум существам во дворце позволялось кричать и проказничать в таблинуме*. Одним из них был Клар, любимый мастиф Октавиана, а другим — пятилетняя дочь Юлия, его единственное родное дитя. Рожденное в несчастливом кратком браке, но невзирая на это — а может, и благодаря этому — горячо любимое дитя. — Папа-папа-папа!!! — маленькая комета в считанные мгновения пролетела от занавесей до кресла и, взмыв вверх, повисла на шее отца. Звонкий поцелуй в ухо заставил императора одновременно поморщиться и расхохотаться. Как бы он посмел не полюбить столь непоседливое создание? Оно бы откусило ему голову за такую неверность! Под насмешливым взглядом Агриппы император начал вертеть дочь в руках и щекотать. Та восторженно пищала и пыталась щекотать его в ответ. — Поймал тебя, поймал! Проси пощады, кролик, не то будешь съеден! — Октавиан сделал вид, что сейчас укусит Юлию. Та завизжала еще звонче, забарахталась и уперлась тоненькими ручками в грудь «волка» так отчаянно, что едва не выскользнула из отцовских объятий на пол. — Ладно-ладно, не стану тебя есть, костлявая слишком, — смилостивился император, опускаясь в кресло и усаживая Юлию на колено. — Не костлявая, а юная и стройная, — ответила милая нахалка, подбоченившись. Агриппа непочтительно хохотнул. — Теперь я понимаю, что имел в виду твой отец, говоря: «У меня есть две своенравные дочери — римский народ и Юлия». Юлия гордо кивнула: — Папочка, а я к тебе по важному делу. — Это по какому же? — Тинтин потерялся, папочка, скажи рабам его найти! — Ах, Тинтин потерялся... — протянул император и украдкой покосился на Агриппу. Верный друг закашлялся и в свою очередь покосился на мастифа. Между лап этой собачьей свиньи валялось что-то крупное и пушистое, до боли напоминающее кроличью тушку. Кто бы сомневался! Женское чутье привело Юлию в правильное место. — Принести госпоже фруктов? — тихо осведомился Адонис, любимый слуга императора. Сообразительности ему было не занимать: подавая Агриппе чашу с водой, он встал таким образом, чтобы Юлия не могла видеть того, что видят они. — Я не хочу фруктов, Адонис! Я хочу накормить фруктами Тинтина! — Адонис, иди... — император замялся. — Иди по поручению, которое я тебе дал! Адонис почтительно кивнул и ужом скользнул в угол, где творилось злодейство. Агриппа покинул кресло, взяв на себя прикрытие отступающих. — Так где мой кролик, папа? Мачеха Ливия говорит, ты все знаешь! — А… Э… Милая, твоего кролика сегодня нет дома! — Почему-у-у? — Как почему? Я послал его к самой вершине Олимпа, — не моргнув глазом солгал Октавиан. За спиной у него находился мраморный бюст Юлия Цезаря, и Агриппе почудилось, что он слышит мысли Октавиана. Император не желал печалить невинное дитя рассказами о смерти, потому что сам так и не постиг до конца ее смысл. — А что Тинтин будет делать на Олимпе? — Он будет чествовать Сатурна, ведь завтра начнутся Сатурналии. Ты знаешь, кто такой Сатурн, дочь моя? — Знаю, но ты еще расскажи! — Юлия хитро улыбнулась и заерзала, устраиваясь на колене поудобнее. — Только рассказывай смешно! Октавиан обреченно вздохнул. «Смешно рассказывай» означало, что малышка желает слушать не классическую версию событий, а напичканную отсебятиной и бредом небылицу, сочиненную отцом на ходу. — Ну что ж... Император сделал глоток воды побольше и начал свой рассказ. Придумывать истории он умел. Если Октавиан задавался целью убедить кого-то в том, что говорит правду, добивался своего без труда. Мало кто знал, но в детстве он ни единого раза не попался на лжи. Не потому, что был самым честным, нет — просто не умел краснеть. Развеселить слушателей Октавиану тоже было несложно. А уж для любимой Юлии, ради ее улыбки и звонкого смеха любящий отец готов был сочинять небылицы хоть ночь напролет. К счастью, ночи не понадобилось. Юлия так развеселилась от истории про хитрую богиню жатвы Опс, которая подсунула Сатурну камень вместо ребенка, что то и дело прижимала ладошки к горящим щекам, чтобы те не болели от непрерывного смеха. — Беспощадный Сатурн съел камень, думая, что это его дитя, но горько-горько пожалел о своей кровожадности, потому что просидел потом в латрине* десять дней. Тут уж не выдержал и Агриппа, и под потолком таблинума загремел его раскатистый смех. — Иди спать, дитя, — сказал Октавиан, увидев, что глазки дочери закрываются. — Нам завтра чествовать Сатурна, нужно хорошенько выспаться. Отдав ее с рук на руки Агриппе, император удалился в спальню Ливии в самом прекрасном расположении духа. ___________ * табинум, таблиний — кабинет-приемная хозяина дома * латрина — уборная, туалет