Часть I. Дивергент

Я просыпаюсь с потными ладонями и ощущением вины. Я лежу в кресле в зеркальной комнате. Откинув голову назад, я вижу за спиной Луну. Поджав губы, она снимает электроды с наших голов. Я жду каких-то слов о проверке – что все закончилось или что я неплохо справилась, хотя разве можно плохо справиться с подобной проверкой? – но она молча снимает провода с моего лба. Я сажусь и вытираю ладони о брюки. Наверное, я сделала что-то неправильно, пусть все и происходило всего лишь у меня в голове. У Луны такое странное лицо, потому что она не знает, как сказать мне, какой я ужасный человек? Лучше бы она не тянула с ответом. – Очень неожиданно, – говорит она – Извини, я на секундочку. Неожиданно? Я прижимаю колени к груди и зарываюсь в них лицом. Жаль, мне не хочется плакать, ведь слезы могли бы принести облегчение. Как можно провалить тест, к которому не дают подготовиться? Время течет, и я нервничаю все больше. Мне приходится вытирать ладони каждые несколько секунд, потому что на них собирается пот… а может, просто потому, что это слегка успокаивает. А вдруг мне скажут, что я не гожусь ни в одну фракцию? Мне придется жить на улицах, с бесфракционниками. Но это невозможно. Жить без фракции – значит не просто жить в нищете и убожестве, это значит быть отвергнутым обществом, лишенным самого главного в жизни: коллектива. Мать сказала однажды, что мы не можем выжить одни, но даже если бы могли, то не захотели бы. Без фракции у нас нет цели и смысла жизни. Я качаю головой. Нельзя об этом думать. Необходимо сохранять спокойствие. Наконец дверь открывается, и входит Луна. Я хватаюсь за подлокотники кресла. – Извини, что заставила волноваться, – говорит она. Девушка стоит у моих ног, засунув руки в карманы, и выглядит бледной и напряженной. – Кларк, твои результаты неокончательны, – произносит она. – Как правило, каждый этап симуляции исключает одну или более фракций, но в твоем случае были вычеркнуты всего две. Я гляжу на нее. – Две? – повторяю я. Горло перехватывает так, что трудно говорить. – Если бы ты выказала рефлекторное отвращение к ножу и выбрала сыр, симуляция пошла бы по другому сценарию, который подтвердил бы твою склонность к Дружелюбию. Этого не случилось, а значит, Дружелюбие исключено. – Луна скребет в затылке. – Обычно симуляция развивается линейно и выделяет одну фракцию, исключая остальные. Принятые тобой решения не позволили отвергнуть следующий вариант, Правдолюбие, и мне пришлось изменить симуляцию и поместить тебя в автобус. Где твое упорство во лжи исключило Правдолюбие. Она криво улыбается. – Не переживай. Только правдолюбы говорят правду в этом случае. Один из узлов в моей груди ослабевает. Может, я не ужасный человек. – Я полагаю, что это не совсем так. Правду говорят правдолюбы… и Отречение, – продолжает она. – А значит, у нас проблема. У меня отвисает челюсть. – С другой стороны, ты бросилась на пса, чтобы защитить от него маленькую девочку, а это реакция Отречения… Но когда мужчина сказал тебе, что правда спасет его, ты продолжала упорствовать во лжи. Это уже не реакция Отречения, – Луна вздыхает. – Ты не убежала от пса – так поступают Бесстрашие, но бесстрашные берут нож, а ты не взяла. Она прочищает горло и продолжает: – Твоя здравая реакция на пса означает сильную тягу к Эрудиции. Понятия не имею, как толковать твою нерешительность на первом этапе, но… – Погодите, – перебиваю я. – Выходит, вы не представляете, к чему я склонна? – И да и нет. Мой вывод, – поясняет она, – что ты выказала равную склонность к Отречению, Бесстрашию и Эрудиции. Люди, которые получают подобный результат… – она оглядывается через плечо, как будто ожидает кого-то увидеть, – называются… дивергентами. Последнее слово она произносит так тихо, что его почти не слышно, и снова становится напряженной и беспокойной. Луна огибает кресло и наклоняется ко мне. – Кларк, – произносит она, – ты ни в коем случае не должна об этом рассказывать. Это очень важно. – Мы не должны делиться результатами, – киваю я. – Я знаю. – Нет. Ее твёрдый тон поражает меня. Луна опускается на колени рядом с креслом и кладет руки на подлокотник. Между нашими лицами всего несколько дюймов. – Это другое. Я не о том, что ты не должна ими делиться сейчас; я о том, что ты не должны ими делиться ни с кем, никогда, что бы ни случилось. Дивергенция крайне опасна. Ты понимаешь? Я не понимаю, как могут неокончательные результаты проверки быть опасны, но киваю. Мне все равно не хочется ни с кем делиться результатами. – Ладно. Я отлепляю руки от подлокотников и встаю. Меня пошатывает. – Советую пойти домой, – говорит Луна. – Тебе нужно хорошенько поразмыслить, а ожидание вместе с остальными может пойти во вред. – Я должна предупредить брата. – Я сама ему скажу. Выходя из комнаты, я держусь за лоб и гляжу в пол. Я не в силах смотреть Тори в глаза. Я не в силах думать о завтрашней Церемонии выбора. Теперь это мой выбор, что бы ни показал тест. Отречение. Бесстрашие. Эрудиция. Дивергент. — Я решаю не садиться на автобус. Если я вернусь домой рано, отец заметит это, проверяя домашний журнал в конце дня, и мне придется объяснять, что случилось. Вместо этого я иду пешком. Мне нужно перехватить Джона, прежде чем он обмолвится о чем-нибудь при родителях, но он умеет хранить секреты. Я иду посередине дороги. Автобусы стараются прижиматься к обочине, так что здесь безопаснее. Там и сям на улицах рядом с домами я вижу следы желтых линий. Они больше не нужны, ведь у нас так мало машин. Светофоры тоже больше не нужны, но кое-где они еще висят над дорогой, угрожая свалиться в любой момент. Реновация медленно продвигается по городу, лоскутному одеялу новых, чистых зданий и старых, крошащихся. Большинство новых зданий стоит рядом с болотом, которое в прежние времена было озером. Добровольная организация Отречения, в которой работает мать, отвечает за большинство этих реноваций. Когда я смотрю на образ жизни в Отречении глазами чужака, он кажется мне прекрасным. Когда я наблюдаю за совершенным согласием нашей семьи, когда мы ходим на званые ужины, где все убирают за собой без просьб и понуканий, когда я вижу, как Джон помогает незнакомцам носить сумки с продуктами, я заново влюбляюсь в подобную жизнь. И лишь когда пытаюсь жить ею, возникают проблемы. Я чувствую фальшь. Но выбрать другую фракцию означает отречься от своей семьи. Навсегда. Сразу за сектором Альтруизма начинается полоса остовов зданий и разбитых тротуаров, по которой я сейчас и иду. Местами дорога совершенно развалилась, обнажив канализационные системы и пустые тоннели, которые надо старательно обходить; местами так сильно воняет нечистотами и мусором, что приходится зажимать нос. Здесь живут бесфракционники. Они не сумели завершить инициацию и вступить в фракцию, которую выбрали, и потому живут в нищете, выполняя работу, на которую никто другой не согласен. Они работают дворниками, строителями и сборщиками мусора, ткут материю, водят поезда и автобусы. В обмен на свой труд они получают пищу и одежду, но, как говорит моя мать, ни того ни другого им не хватает. Я вижу бесфракционника на углу впереди. На нем поношенный коричневый костюм, и кожа складками свисает с его челюсти. Он смотрит на меня, а я смотрю на него, не в силах отвести глаз. – Извини, – говорит он дребезжащим голосом. – Нет ли у тебя чего-нибудь съедобного? У меня комок встает в горле. Строгий голос в голове требует: «Опусти голову и иди своей дорогой». Нет. Я качаю головой. Я не должна бояться этого мужчины. Ему нужна помощь, и я должна ему помочь. – Мм… да. Я лезу в сумку. Отец велит всегда носить еду в сумке, как раз на такой случай. Я протягиваю мужчине пакетик сушеных яблочных долек. Он тянется к ним, но его пальцы смыкаются не на пакетике, а у меня на запястье. Он улыбается мне. У него трещина между передними зубами. – Какие красивые глазки, – произносит он. – Жаль, остальное подкачало. Подкачало? Мое сердце колотится. Даже не знаю от чего, от злости, от обиды или от страха? Я отдергиваю руку, но его хватка становится крепче. Я слышу что-то едкое и неприятное в его дыхании. – Не слишком ли ты мала, чтобы разгуливать в одиночестве, дорогуша? – спрашивает он. Я перестаю тянуть руку и выпрямляю спину. Я знаю, что выгляжу маленькой; ни к чему об этом напоминать. – Я старше, чем кажусь, – возражаю я. – Мне шестнадцать. Он широко растягивает губы, обнажая серый коренной зуб с черной дырой. Я не могу понять, улыбается он или гримасничает. – Выходит, сегодня у тебя особенный день? День перед выбором? – Отпустите, – требую я. В ушах звенит. Мой голос звучный и строгий… совсем не такой, как я ожидала. Он словно не принадлежит мне. Я готова. Я знаю, что делать. Я представляю, как бью его локтем в живот. Вижу, как пакетик яблок летит в сторону. Слышу, как бегу прочь. Я готова действовать. Но затем он отпускает мою руку, берет яблоки и говорит: – Не промахнись с выбором, крошка.