Я во всём виноват

— Вова, это ты? — слышится крик из дальней комнаты, а затем в коридоре показывается Есенин. Пальто накинуто на плечи, а старая рубашка кажется немного помятой. Маяковский снимает пальто, на котором ещё не растаяли снежинки, принесённые с улицы из-за внезапно начавшейся метели. Есенин улыбается и, ускорив шаг, подходит к Вове. Обняв того за шею, остаётся в его крепких объятиях. — Я скучал, — шепчет Серёжа в плечо друга, едва касаясь пола носками туфель из-за своего низкого роста. — Я тоже, — отвечает Маяковский, но в его голосе чувствуется тревожность. В последнее время они как два актёра в театре — отыгрывают свои роли. На публике они показывают презрение к творчеству оппонента, но на деле всё совсем по другому. Противоречие взглядов, яркие и шумные споры, откровенная вражда двух поэтов — что еще нужно зрителям? Но жизнь — не всегда театр. Занавес ненависти и презрения скрывает настоящую дружбу. Сцена нужна поэтам лишь для того, чтобы развеселить толпу, привлечь внимание, интерес к двум «незаурядным» личностям. Но тот, кто хоть немного разбирается в людях, сразу заметит, что ирония, сарказм и высокомерие — лишь маски поэтов, за которыми скрывается добрый, полный признательности взгляд. Что все шоу — лишь хорошо отрепетированный спектакль, и сыгранный, надо сказать, на ура. Около года между поэтами складываются теплые отношения, которые, возможно, уже перешли дружескую черту. По голосу Есенин понимает, что что-то случилось, но пока он наслаждается моментом встречи, не спрашивая его ни о чём. — Пошли в комнату. — наконец отпустив шею футуриста произносит Есенин.— Хочешь выпить? — с лица не сходит детская искренняя улыбка. — Нет, спасибо, — отказывается Маяк, следуя в комнату. Владимир садится на стул, который находится практически на выходе из комнаты, в то время как Есенин наливает яркое бордовое вино в бокал, а затем и сам опускается на кресло у окна. Стол завален бумагами, а рядом валяется небрежно брошенное перо. В комнате чувствуется запах свечи, которая тонким пламенем извивается в воздухе, и немного освещает стол и часть комнаты. — Серёж, надо поговорить. — Маяковский говорит это, глядя в пол.  Он произнёс эту фразу с необычайной серьезностью. Лицо друга было каким-то озабоченным, и лишь слегка — печальным. Не трудно догадаться — что-то произошло. Волнение охватило Сергея, мысли завертелись, создавая варианты возможных трагедий, случившихся с другом. Поэт понял — он услышит не самые лучшие новости. Не сделав ни глотка алкоголя Есенин отставляет бокал, замирает, и смотрит на Маяка: — Что случилось? Вова некоторые время молчит, и лишь легонько постукивает тяжёлым ботинком по полу. — Вова, — голос Есенина слегка дрожит, — рассказывай. Маяковский переводит взгляд на окно, а затем, взглянув на Есенина, произносит: — Серёж, я женюсь на Лиле. Эти слова ударились о стены и осыпались мелким стеклом. Всего одна фраза — но как быстро она изменила Сергея, как быстро разрушила нелепые надежды. «… Я женюсь на Лиле» — слова повторялись в голове поэта, навсегда впечатываясь в память. «Неужели это правда!» — Есенин пытался скрыть удивление. «Свадьба? Вова и Лиля? Как? Когда?» Удивление перерастало в разочарование. Что раньше для него так много значило, теперь будет лишь воспоминанием. Сергей ждал и боялся этого. Но ему ли решать судьбу друга? Разобраться бы сначала со своей. Какое-то время они сидели в тишине, глядя куда угодно, но только не друг на друга. — Это… это очень здорово. Я рад за вас, — Сергей попыталась сделать что-то похожее на улыбку, но это выглядело плачевно. Радость не могла удержаться на лице, и искривлялась гримасой отчаяния, которую Вова старался не замечать. — Спасибо, Серёж, — футурист старался не смотреть не ошеломлённое неожиданной новостью лицо поэта. Проходит ещё некоторое время, прежде чем Вова встал с кресла, и в полной тишине вышел из комнаты, а затем и из квартиры. Есенин смотрит на стоящий рядом бокал, и резко схватив его, бросает в стену. Стекло осыпается на пол, а вино красным пятном стекает по стене. Глаза Сергея наполняются едкими слезами. Достав из кармана слегка проржавевший портсигар, Есенин закуривает. В комнате еле слышна февральская метель за окном. Крохотные снежинки уже давно сменились крупными пушистыми хлопьями. Снежные перья стремительно падали, укрывая серый асфальт белым тонким покрывалом. Поэт подошёл к давно немытому окну. Пейзаж не внушал абсолютно никакой радости. Есенин любил грозы, их величие, но сейчас серый февральский вечер лишь ещё больше нагонял на поэта жгучую тоску. Сергей открыл окно, вдохнул морозный воздух. Он смотрел на пробегающих людей, которые нервно ворчали из-за непогоды. Есенина пробрал короткий смешок: «Зачем бежать, прятаться под зонтом, если ты уже насквозь промок? Глупые, это ведь так бессмысленно…» Но смех сменялся плачем. Да — бессмысленно. Бессмысленно — как и его жизнь. Нет, не белое покрывало лежит на пустой дороге, а белый саван. Он укроет поэта, когда придёт время. Оно уже пришло. Сергей выкуривает вторую сигарету, а по щекам не переставая текут слёзы. Текут, разъедая лицо, капая на рубашку. В голове проносятся мысли. «Нет, неужели? Его использовали…» Неужели все эти эмоции, которые он видел на лице друга, который за столь большой отрывок времени стал не просто другом, были ложью? Он столько раз видел счастливого Маяковского рядом с Лилией. Он так её любит. Но радость за друга сменяется щемящей болью в сердце. «Время уже пришло».

***

Прошла примерно неделя после их разговора с Есениным. И за всё это время он ни разу не вышел на связь. Дома его тоже не было. Перед Маяковским на столе стояла кружка с слегка дымящимся чаем. В соседней комнате слышала звон посуды — Лиля что-то готовила. Прервав мысли Владимира, раздался звонок в дверь. — Я открою! — воскликнула Лиля, и поспешила к двери. До Маяковского доносятся едва разбираемый шум диалога. — Вов, это к тебе. Футурист подрывается со стула. Мысли роем шумят в голове: «Это он, Серёжа. Пришёл! Здоровый и невредимый». Радость скорой встречи наполняет Маяковского, и он мигом несётся к вошедшему. В дверях квартиры стоит незнакомый человек, и от осознания того, что это не Есенин, сердце пронзает острая боль. Футурист подходит к пришедшему, надеясь, что новости, которые он принёс, не разочаруют его. Лицо незнакомца красное толи от колючего февральского мороза, толи от быстрого бега, что было вероятнее всего, ведь он быстро дышал, пытаясь выровнять ритм. — Владимир Владимирович… извините, что говорю вам это я, — он перевёл дыхание, и тут футурист замечает едва заметную слезу на его щеке. — Сергея Александровича нашли мёртвым в «Англетере». Говорят… самоубийство. Ноги Маяковского стали ватными, и, оперевшись о стену, он медленно съезжает вниз. Лёгкие разрываются — не хватает кислорода. «Нет! Этого не может быть! Весёлый, смешной Есенин, каждую минуту вытворяя всё новые и новые хулиганства и проказы! Он — главный актёр, он не мог так просто уйти со сцены!» Это шутка, всего лишь неудачная шутка. Футурист в этом уверен. Он ведь заходил на днях, поэты вместе курили и обсуждали стихи друг друга. Но осознание смерти товарища всё же медленно проникало в голову Вовы. Нет, он не заходил к Есенину, не курил с ним, не смеялся с его «нелепых стишков». Он его забыл. Голова Маяка кружилась, руки неестественно затряслись. Квартира расплывается из-за выступивших слёз, которые уже быстрым ручьём текут по его лицу. Словно сквозь вату он слышит голос Лили, но слова разобрать невозможно. — Серёжа. Мёртв… Из-за меня. Я виноват.