***
Первый раз Картер встретился взглядом с этими сумасшедшими глазами на просмотре игроков в главную университетскую хоккейную команду. Он неуверенно выкатился на лед, сжимая в правой руке блин так крепко, что покрытое белой краской древко угрожающе треснуло. Сказать, что он жутко волновался — не сказать ровным счетом ничего. Нолан Патрик — однокурсник, с которым Картер познакомился на посвящении — ободряюще ударил его клюшкой по щитку и покатил к остальным парням, пробовавшимся на позицию нападающего. Все они толпились у бортика рядом со скамейкой, тихонько переговариваясь и нетерпеливо ожидая, пока на них наконец обратят внимание. Харт с трудом сглотнул вязкую слюну, комом вставшую поперек горла, и осмотрелся вокруг себя — хоккеисты основного состава, разбившись на кучки, уже вовсю разминались и беззаботно хохотали над шутками друг друга. Обстановка на площадке была настолько обыденной и… правильной, наверное, что Картер крепко зажмурился, с трудом удержавшись от того, чтобы прямо сейчас не спрятать лицо под шлемом. Что он вообще тут делал? На что надеялся? Харт готов был поклясться, что прямо сейчас у него начнется приступ панической атаки. Но в эту самую секунду — он, правда, до сих пор не определился, к счастью или к сожалению — Картер почувствовал на себе прожигающий взгляд. До этого он, вообще-то, не представлял, как это — почувствовать на себе чей-то взгляд, но все тело будто прошибло электрическим разрядом. Если бы Харт не был так напряжен, возможно, мог бы шутливо поклясться, что унюхал запах собственной паленой кожи. Тот хоккеист, с номером восемьдесят шесть на тренировочном свитере, поросшим густой щетиной подбородком и да, Картер не подобрал бы другого слова, сумасшедшими глазами, совершенно не стесняясь осматривал его с ног до головы, пока основной голкипер команды — Харт слышал, что он русский, и фамилия у него еще такая длинная, хрен выговоришь — что-то говорил ему в самое ухо. Картеру стало жарко. Скорее всего, потому, что градус его волнения подпрыгнул до невозможности. Но это неточно, вообще-то, потому что сумасшедшие глаза продолжали буравить его профиль, пока бедный Харт, находясь на грани обморока, раскатывался туда-сюда вдоль борта, свесив голову и вперив взгляд в блестящий лед, хрустевший под лезвиями коньков. Он бы все на свете отдал за то, чтобы чертова тревожность в кои-то веки оставила его в покое. Команда выстроилась в длинную колонну, намереваясь побросать по воротам, едва Картер встал в рамку — вместо… да как же его? Васи… Василе… Василевского, Господи прости — и его голова просто напросто отключилась. Харт готов был зуб дать — хотя это для хоккеиста та еще ценность, сами понимаете — что его руки и ноги действовали по своей инициативе, а шайбы угождали то в ловушку, то в блин, то в щитки по чистой случайности. Иначе он никак не мог объяснить, почему не пропустил ни разу, хотя свои попытки использовали и капитан Жиру, и форвард первого звена Стэмкос, и еще один русский по кличке Владди — у него фамилия была не лучше, чем у Василевского, и, по местным слухам, за ним активно наблюдали скауты не абы чьи, а сразу «Нью-Йорк Рейнджерс». Когда напротив него на низком старте встал восемьдесят шестой номер, выстрелив этим своим прожигающим взглядом точно промеж металлических прутьев маски — прямым попаданием в глаза Картера — дыхание сперло, а вокруг все стало быстро расплываться под мелодичный звук рассекающих лед коньков. Мгновение, и в воздухе повисло одобрительное улюлюканье остальных хоккеистов, а Харт, тряхнув головой и браня себя на чем свет стоит, с остервенением вытолкал лицевой стороной блина шайбу, умело пущенную точно в левый нижний угол. В команду его взяли безоговорочно, не смотря на единственную существенную осечку — но ведь она была единственная, а все, в том числе и капитан, остались весьма и весьма впечатлены умениями первокурсника. Василевский по-отечески пихнул Картера в бок и с заметным акцентом поздравил с удачным отбором, добавив в конце подбадривающее «партнер». Нолан тоже попал в состав и теперь о чем-то воодушевленно переговаривался с парнем, на спине которого красовалась еще одна экзотическая фамилия Конекны. Едва плечо Харта сжали чужие, достаточно сильные, кстати, пальцы, Картер отчего-то вдруг подумал, что его жизнь резко повернулась в другое, более стремительное русло, а когда бархатный, хрипловатый голос произнес всего четыре слова, тот мир, в котором до этого жил восемнадцатилетний юноша из Эдмонтона, рухнул в тартарары. — Добро пожаловать в команду.едва слышно дошли раскаты грома с обеих сторон
***
Кучеров думает, что он совершенно, абсолютно, сто процентов ебанулся, раз в первом часу ночи не сопит в подушку под аккомпанемент привычного храпа Наместникова, а топчется у корпуса для первокурсников, пряча ладони в карманах куртки, и вычисляет окно комнаты, где должен жить Картер. У них жесткий режим, а завтра, на минуточку, первая игра сезона против одного из принципиальных соперников. Поэтому Никита очень сильно рискует своей задницей — если о его ночной вылазке узнает тренер, и без того требующий у коменданта особо тщательно проверять своих подопечных перед отбоем, то не видать ему первого звена как своих ушей. Но все это почему-то само по себе отходит на второй план, когда перед глазами вновь — это уже какой-то ритуал на каждый день, ей богу — сверкает широкая, задорная улыбка, а в уголках глаз залегают микроскопические морщинки, которые так сразу и не разглядишь. Но все, что касается Картера Харта, Никита Кучеров замечает с первого взгляда, уж поверьте. Кажется, что ему не двадцать три, а тринадцать, и он впервые в своей жизни собирается пригласить на настоящее свидание хорошенькую девочку. Картер хоть и не девочка, но тоже хорошенький, а потому Никита волнуется, как мальчишка, и трясущимися пальцами — просто воздух, в течение дня прогретый лучами флоридского солнца, уже успел остыть, только и всего — поднимает с земли маленький округлый камушек. Он что, правда хочет это сделать? Так и запишите где-нибудь в заметках, желательно по слогам — е-ба-нул-ся. Кучеров игнорирует мысли о том, что мог не угадать с нужным окном — оно ведь точно на первом этаже, да? — и тогда шум от случайно разбуженных малявок поднимется на весь студгородок, и ему точно наступит крышка. Но ничего не происходит — лишь ветер продолжает трепать верхушки деревьев, да откуда-то издалека доносится обрывистое пение цикад. Никита бросает еще один камушек, а затем еще, до тех пор, пока не замечает долгожданное движение по ту сторону стекла. И знаете, что? Привлекательнее Картера Харта может быть только заспанный Картер Харт. Кучеров уясняет эту простую истину в ту же секунду, когда парнишка, прикрывшись ладонью, сладко зевает и, перевалившись через подоконник, высовывает голову из окна. — Никита? — Картер несколько раз удивленно моргает, а затем вдруг тушуется от того, как непозволительно громко его голос разрезает стоящую вокруг тишину, и продолжает уже тише, почти шепотом: — Что ты здесь делаешь?и если его шепот разбивает туман, то только подумай, на что способен его поцелуй
— За тобой пришел, — Кучеров пожимает плечами — хотел беспечно, но он совсем не понимает, как получилось в итоге — и несколько раз подпрыгивает на месте, намереваясь чуть-чуть согреться. — Не хочешь прогуляться? — Прогуляться? — переспрашивает Харт и, чуть нахмурившись, машинально облизывает нижнюю губу. Та призывно блестит в свете ближайшего фонаря, и Никита ловит себя на мысли, что хочет провести по ней кончиком собственного языка. Смущается так сильно, что неминуемо краснеет. Благо темно, и Картер не может видеть того, как Кучеров превращается из, мать его, крутого выпускника и лучшего бомбардира предыдущего сезона в спелый, сочный помидор. — Давай же, — хрипит Никита и спешно прокашливается в сжатый кулак. — Ненадолго. — Ладно, — Картер кивает и зачем-то повторяет это покорное «ладно» еще два раза. — Подожди минутку. Никита готов ждать хоть час, лишь бы только эта милая, сонная физиономия снова появилась перед ним во всем своем великолепии. Харт ловко и бесшумно спрыгивает на землю, задев ногтями облупившуюся оконную раму, расправляет задравшуюся толстовку и накидывает на голову капюшон. Какое-то время они идут молча, потому что, конечно, никто из них не знает, что нужно говорить в такой ситуации. Они даже не знают, в какой это «такой», о чем вообще речь? Можете посчитать, что у Никиты совершенно едет крыша, но он, не предупредив Картера, резко дергается с места и бежит вперед, пока удовольствие от приятно холодившего разгоряченную кожу воздуха разливается по всему телу. — Догоняй, — он оборачивается к застывшему на месте Харту, который вот-вот покрутит пальцем у виска — Кучеров наверняка на его месте именно так и сделал бы — и с энтузиазмом машет рукой. Несмотря на то, что у Никиты фора где-то в полминуты, Картер догоняет его без проблем — дело, само собой, в том, что Кучеров не особо-то и стремится оторваться — и тормозит, упершись ладонями в колени. — Это такая проверка на выносливость? — в его голосе отдышка, а еще смешливые нотки, которые он явно не собирался скрывать. И совершенно случайно — но мы-то с вами знаем такие «случайности» — когда Харт снова выпрямляет спину, а Кучеров делает шаг навстречу, их лица оказываются так близко, что Никита может наконец прочувствовать всю глубину этих задорных зеленых глаз. В них живет просто обескураживающая внутренняя сила. В них — вся суть этого мира. В них — целая Вселенная. Картер совсем еще ребенок — на подбородке только-только проступает редкая, белесая щетина. Выражение лица такое смиренно-наивное, что где-то в районе сердца щемит до дрожи в ногах. Никита тянется большим пальцем к выступающей скуле и аккуратно гладит ее, невесомо так, давая привыкнуть. Харт изо всех сил старается не выдавать собственного трепета, но Кучеров внимательный, его не обманешь. Спасибо хоккею — научил подмечать любые, даже самые мелкие детали. — Мне… эм… — Картер краснеет и прячет-таки взгляд под длинными, пушистыми ресницами, — нравятся девушки. Никита только лишь усмехается, потому что, вообще-то, чувствует, как теплое дыхание Харта все чаще врезается в его кожу. — Хорошая попытка.ты не можешь отрицать, но все же это была хорошая попытка
***
Картер стоит под душем слишком долго. Сегодня его впервые выпустили на лед с первых минут, и напряжение, владевшее новоиспеченным вратарем все то время, что длился матч — который, кстати, он отстоял «на ноль» — чересчур медленно отпускает его бренное тело. Наконец Харт выкручивает краны в обратную сторону, закрывая воду, и какое-то время, пока он обматывает вокруг бедер темно-синее махровое полотенце, повисшую тишину прерывает звук капель, разбивающихся о кафельный пол. Картер думает о том, что в раздевалке, должно быть, уже никого не осталось, и эта мысль в принципе радует его, потому что хочется просто побыть наедине с собой. Но едва он заходит туда и останавливается рядом со своим шкафчиком, то слышит приглушенное, все такое же хриплое: — Ты в порядке? Все тело мгновенно прошибает мелкая дрожь — оно и понятно, после горячего душа всегда так — и Харт замирает, стоя спиной к обладателю этого, чтоб его, завораживающего голоса. Он так напряжен, что, кажется, вот-вот заискрится, и на него можно будет смело вешать табличку «не влезай — убьет». Хотя, если честно, Картер уверен в том, что если влезет Кучеров, то кого и убьет — так это Харта. — Да, — он чувствует себя глупо, потому что больше не может выдавить из себя ни слова, и это делает его похожим на умственно отсталого. А Картер, вообще-то, учится на факультете биоинженерии, и эта история категорически не про него. — Хорошо, — Никита тоже говорит мало, но с лихвой компенсирует это тем, что каким-то образом в считанные секунды оказывается прямо позади Харта. У Картера перед глазами черные точки и расплывчатые пятна, а в голове — целая галактика всевозможных вариантов, с чем он может сравнить свое состояние. Харт выбирает, пожалуй, самый идиотский и думает о том, что он сейчас похож на наркомана, наглотавшегося экстази. И было бы смешно, если бы кислорода вдруг стало резко не хватать, когда горячие, чуть шершавые пальцы осторожно коснулись выступающих между лопатками позвонков. Картер наклоняется и упирается ладонями в холодный металл неплотно прикрытой дверцы. Кучеров нарочито медленно скользит подушечками ниже, к пояснице, собирая оставшиеся после душа капли воды, чертит какие-то понятные ему одному узоры — Харт в это время просто пытается не потерять сознание — и дразняще забирается под кромку влажного полотенца. — Какой же ты бледный, — выдыхает полувосхищенно-полутревожно. — Это просто непозволительно — быть таким бледным, слышишь? Картер слышит, но почти ни черта не понимает из сказанного, поэтому просто мычит что-то нечленораздельное сквозь плотно стиснутые зубы. Никита по-хозяйски сжимает его плечо и уверенно — конечно, правильно будет сказать властно — разворачивает к себе и вжимает его тело в треклятый шкафчик. Сначала смотрит исключительно в глаза — Картер не знает, что Кучеров может найти в них, кроме испуга, но зрительный контакт стойко сохраняет — а затем скользит взглядом ниже, вдоль мощной шеи и подтянутой груди, и тормозит на кубиках пресса. Харт замечает, как Никита тяжело сглатывает, в то время как на его сведенной челюсти выступают желваки, и Картеру хочется провалиться сквозь землю. Потому что его — да, черт подери, Харт это прекрасно понимает — бессовестно хотят. Но, самое страшное совсем не это. Картер Харт отчетливо ощущает, как низ живота крутит от чего-то, что питоном сдавливает внутренности. Кто-нибудь, скажите ему, пожалуйста, что это «что-то» не называется возбуждением. Он судорожно выдыхает, когда горячие ладони скользят по его бокам, и просто не понимает, почему еще не сказал Кучерову ни слова. Почему не остановил, не отстранился и вообще не врезал по его самоуверенной — пусть и до ужаса соблазнительной в этот момент — физиономии. Наверное, потому что не хотел, но вы попробуйте убедить его в этом так, чтобы не получить по морде вместо Кучерова. — Я не сделаю ничего такого, чего бы тебе не хотелось, ладно? — лицо Никиты, как и он сам, слишком близко, и в ноздри бьет аромат геля для душа. Кажется, морозная свежесть. Но Кучерову больше подошло бы жаркое пламя, наверное. Звучит, конечно, как название второсортного эротического фильма, но не забывайте, Картер сейчас не очень-то способен на более живописные метафоры. Он хочет ответить хоть что-нибудь, но в результате только склоняет голову вправо, потому что чужие губы на его шее — целующие, терзающие, прижимающиеся слишком напористо — сводят с ума и напрочь отключают рассудок. Теперь, даже если бы Харт сильно захотел, он не смог бы уйти. Теперь, когда пальцы Никиты сжимают его мокрые волосы у самых корней, надавливая, а вторая рука свободно гуляет у границы полотенца, он понимает, что пути назад нет. Картер Харт пропал ровно в то мгновение, когда покорно опустился на колени и неловко потянулся к бедрам Никиты Кучерова, боясь только одного — потерять равновесие. А его внутренний голос ехидно отзывался откуда-то с подкорок:страшно даже подумать, что он заполучил тебя по твоему собственному желанию
***
Никиту жутко раздражает то, что Харт игнорирует его везде — на тренировках, в коридорах университета, в кампусе — и ему вечно хочется что-то разбить, когда мимо в очередной раз со скоростью света проносится знакомый затылок. Картер носит чертовы водолазки, в которых непременно душно, уже целую неделю, скрывая под высоким воротом багрово-фиолетовые отметины, и ему действительно страшно от того, что когда-нибудь затеянной им игре в прятки обязательно наступит конец. Кучеров становится дерганным и загорается мгновенно, как спичка, чем приводит в недоумение всех вокруг себя. Наместников даже подолгу задерживается, где только можно, лишь бы вернуться в общежитие попозже. Харт замыкается в себе окончательно, и любые попытки Нолана или Трэвиса разговорить его разбиваются о пуленепробиваемую стену, выстроенную из одних и тех же фраз. Все в порядке. Я в норме. У меня ничего не случилось. В итоге терпение Никиты лопается на восьмой день полного и тщательного игнора, и он улучает великолепный момент, когда Картер, не видя и не слыша ничего вокруг себя, выходит из аудитории после обычной пары по общей биологии и приближается к чулану с хозяйственным инвентарем. Харт не успевает даже понять, что происходит, когда вокруг его запястья сжимается чья-то ладонь и тянет в черноту складского помещения, где щекотливо пахнет пылью, краской и еще бог знает чем. Картер предпочитает не задумываться над этим. Рядом с Кучеровым даже воздух вибрирует как-то по-другому, поэтому Харт подбирается мгновенно, и ему — как самому бравому парню, разумеется — хочется сжаться до размеров пылинки. Если вы думаете, что Картер не понимает всю тщетность своих попыток держаться в стороне, то вы ошибаетесь. Он просто боится того, что будет дальше. Точнее, будет ли оно, это «дальше». Никита молчит и сжимает кулаки до красных следов от ногтей на внутренних сторонах ладоней, потому что не представляет, чего ему хочется больше — заехать Харту в красивую челюсть или же вновь поцеловать эти губы, которые сейчас так маняще округлились от неожиданности. Кучеров больше не держит его, и Картер может в любой момент оттолкнуть его. Снова убежать. От того, что было между ними. От Никиты. От себя. Но Харт стоит на месте, словно ступни вросли в пол — он не удивится даже, если это так и есть — и слушает чужое дыхание. Наконец Никита усмехается. Картеру на самом деле не нужно ничего говорить, чтобы Кучеров все понял. — Хорошая попытка.ты не можешь обернуться, но хорошая попытка