Глаза его сына

За окном высятся небоскребы, соответствуя своему названию, словно царапая темно небо. Светится реклама где-то внизу, носятся машины, шумит большой город. Джон подлил ещё немного вина Люку в бокал. - За тебя, мой мальчик… нет, - Джон театрально запнулся и улыбнулся, - Мой мужчина. Сегодня Люку исполнился двадцать один год. Парень совсем вырос. Налился сексуальностью, словно спелое яблоко вкусом и цветом. Путаные кудри волос пленительного оттенка горячего шоколада, тонкие, аристократические пальцы рук, белая кожа, чувственные губы и глаза того самого цвета, от которого у Джона ещё со времен его такой далекой сейчас юности кружится голова и хочется совершать безумные, нелогичные, неправильные поступки. Люк улыбался пьяной улыбкой, изредка, словно играя, прикусывая нежную кожу губ своими ровными, белоснежными зубами. Знал, к чему клонится вечер или просто вел себя как обычно? Джон не имел понятия, как именно обычно ведет себя его сын – слишком много в жизни того, что не дает уделять столько времени близким, сколько надо бы. Ещё немного вина. И себе тоже. Хотя, кажется, он и так слишком пьян, раз решил сделать то, что собирается. Люк отпивает из своего бокала, рука его дергается и он проливает вино на джинсы. И тут же фыркает, расфокусировавшимся взглядом смотрит на отца, чуть не свалившись под стол, встает и направляется в ванну, чтобы там застирать получившееся яркое на светло-синем фоне бордовое пятно. Все идет как нельзя лучше. Как только Люк скрывается в ванной и оттуда доносится звук льющейся воды, Джон вскакивает с места и отправляется в коридор гостиничного номера, где он оставил свой дипломат. Судорожно роется в нем и достает небольшой тюбик в яркой упаковке, а также пачку презервативов. С банановым запахом. Кладет все в карман пиджака и возвращается в комнату, чтобы затем глотнуть ещё немного терпкого, обжигающего напитка, который так напоминает кровь. Люк возвращается уже в одних трусах и плюхается на кровать, зевает, ищет пульт от телевизора, смешно путается в пододеяльнике и чуть не падает с кровати. - Может, спать будем, пап? – выиграв войну с постелью, спрашивает Люк и снова зевает. - Ты все свои дни рождения так отмечаешь – выпил, закусил и в постель в одиннадцать вечера? – Джон встает, подходит к кровати, на которой полулежит его сын и садится рядом. - Только те, которые я вынужден отмечать с родителями, - развязно парирует Люк и улыбается, морща нос. - Ах ты маленький, неблагодарный свинтус, - Джон делает серьёзное лицо и отрицательно качает головой, - Между прочим, родители, которых ты вынужденно терпишь, подарили тебе сегодня IPhone. Или, может быть, тебе бы было вообще лучше, если бы мы никогда тебя не трогали и только высылали денег? Люк нахмурился и отвел взгляд, а потом еле различимо пробурчал под нос: - Нет. Прости. - Прощаю, свободен, - Джон махнул рукой, а затем разделся, перекинул пиджак через спинку стула и, погасив свет, лег в свою постель. Через какое-то время бывший басист почувствовал, как пружины матраса сгибаются под тяжестью ещё одного тела. - Пап, ну прости, правда. Я не хотел тебя обидеть. Джон тяжело дышит, чувствуя, как его тело начинает просыпаться от мыслей о том, что сейчас произойдет. Все идет идеально. - Я прощу тебя, если ты сейчас поклянешься выполнить мою просьбу, - сказал наконец Джон и повернулся к сидящему рядом с ним, на его кровати, Люку, лицом. В темноте номера различим только его четкий профиль на фоне окна, в котором виден ещё не до конца уснувший город. - Хорошо, я клянусь, - Люк шмыгнул носом и, кажется, повернул голову. - Ты клянешься, что выполнишь все, о чем я тебя сейчас попрошу? - Клянусь. - Хорошо. Иди сюда. Люк медлит, а Джон уже хватает его за руку и тянет к себе. Такой знакомый жест. Приподнимает одеяло и прижимает мальчишку спиной к себе. На какое-то время все замирает, и Джон слышит, как стучит пульс в его голове. Затем мужчина осторожно кладет руку на пах Люка и начинает тихонько, еле заметно сжимать горячий член, хорошо ощутимый под плотной грубоватой тканью. Люк напрягается и пытается вырваться, но Джон крепко перехватывает его поперек груди и жарко шепчет на ухо: - Ты обещал. Доверься мне. Я не сделаю тебе ничего плохого. Тебе понравится. Обещаю. - Пап, не надо, - пытается было возразить Люк, но Джон шикает, молниеносно убирает руку, которой держит его и прикрывает ему рот. - Помолчи. Мама ничего не узнает. Я просто хочу сделать тебе приятно. Я обещаю, тебе будет хорошо. Не заставляй меня искать для тебя кляп. Люк не шевелиться, и Джон, подождав какие-то мгновения, меняет положение, теперь спускаясь к паху сына и сквозь ткань начинает лизать то, что сокрыто под материей. Ткань скоро намокает, и Джон чувствует, насколько горяча плоть его собственного сына. Через какое-то время бывший басист, наигравшись вволю с промокшей материей, снимает трусы с мальчишки и жадно, словно изголодавшийся зверь заглатывает уже начинающий вставать член. Да он и есть сейчас изголодавшийся зверь, который поступился всеми моральными принципами только из-за того, что эти глаза, которые сейчас не различить в темноте, напоминают ему о том времени, когда он сам был ещё мальчишкой и человек с точно таким же цветом глаз дарил ему то, что больше никто и никогда не сможет подарить. Джон чувствует напряжение Люка и понимает, что пора. Встает с кровати, зажигает ночник, стоящий на прикроватной тумбочке, роется в кармане пиджака и достает то, что он недавно туда положил. Случайно переводит взгляд на лицо Люка. Мальчишка тихо плачет, закусив нижнюю губу, дорожка из слез подсохла на щеках, а новые потоки соленой воды уже норовят прорваться и проложить новое русло. Джон выкладывает презервативы и лубрикант на постель, а сам подсаживается ближе к сыну и гладит его по беспокойным кудрям, разметавшимся сейчас по подушке. - Ну не надо, малыш, не надо плакать, - Джон гладит сына по голове, по щекам, стараясь большим пальцем растушевать белые дорожки, - Неужели тебе неприятно было? Твое тело говорит обратное, я ведь знаю. Разве тебе неприятно? - Это неправильно, - тихо отвечает Люк и старается подавить рвущиеся из груди рыдания. - В этом мире никто не знает, что правильно, а что нет, - так же тихо отвечает ему Джон, - Если тебе будет больно, просто скажи. Но не ври хотя бы себе, что тебе этого не хочется. Мне ведь тоже когда-то был двадцать один год, и я знаю, что в этот момент хочется секса со всем, что движется. - Но не с собственным же отцом… - А чем я хуже остальных вариантов, Люк? – Джон пристально смотрит сыну в глаза, в эти чудесные, карие со множеством оттенков, глаза, которые просто не могут принадлежать этому мальчику, - Чем я хуже какой-нибудь проститутки? Люк отводит взгляд: - Не надо так. Мальчишка замолкает на какое-то мгновение, в комнате повисает тишина. Слышно только как где-то по улице едет машина скорой помощи и скрывается за углом. - Тебе ведь хочется, да? Просто напрягает тот факт, что я твой отец? Скажи мне. Люк тяжело вздыхает и, ещё немного помолчав, отвечает: - Да. - Тогда представь на моем месте кого-то другого. Кого угодно. Того, с кем тебе бы было приятно это делать. Знаешь, тебе это пригодится потом, когда будешь старше… - Ты педофил? – Люк смотрит не дерзко, спокойно, только немного сонно. - Нет, малыш. Просто у меня свои потребности. И я клянусь тебе, что то, что происходит у нас с тобой сейчас, больше никогда не повторится. Я не могу позволить себе такую роскошь, - Джон немного молчит, а потом продолжает, - Можешь даже потом никогда со мной не общаться, если тебе все это настолько противно. - Я подумаю, - отвечает Люк и переводит взгляд на пачку презервативов, - У тебя какие-то проблемы? - Джон перехватывает взгляд сына и отрицательно качает головой: - Нет, нет никаких проблем. Просто с презервативом тебе будет более комфортно. - Хорошо, - кивает мальчишка и, прикрыв глаза, расслабляется, - Делай, что хочешь. Джон благодарно кивает и, подложив под бедра сына подушку, решительно распахивает его ноги, открывая себе доступ к его промежности. Басист тянется за тюбиком и выдавливает себе на пальцы немного геля, а затем аккуратно начинает растягивать тугой анус парня. Один палец проходит почти без усилий, и Джон начинает надавливать на чувствительную точку внутри, одновременно другой рукой лаская вставший в полную длину член. Скоро добавляется два пальца, а затем три. Люк стонет, и Джон вздрагивает, вспоминая, аккуратно ли он подстриг ногти. - Больно? – спрашивает мужчина, останавливая ласки. - Нет… - Люк тяжело дышит, - Хорошо. Продолжай. И Джон продолжает растягивать уже куда более расслабленное кольцо мышц, добавляя ещё немного холодноватого, но быстро разогревающегося геля-смазки. Наконец мужчина вынимает пальцы и вскрывает упаковку презерватива, чувствуя химический, будто дешевой жевательной резинки, запах банана. Немного нервно надевает резинку и, чуть помедлив, вдавливается в желанное тело, входя почти сразу же на всю длину. Люк дергается, широко раскрывает рот, чтобы глотнуть воздуха и изгибается, словно в припадке. Тяжело дышит, а потом медленно опускается спиной на постель и тянет руки к своему члену. Джон перехватывает его руки и сам начинает ласково, словно котенка поглаживать большим пальцем налившуюся головку, с поблескивающей в свете ночника капелькой естественной смазки. Люк закусывает губы и тихо стонет. Мужчина чуть подается назад и выходит на полдлины, чтобы затем аккуратно вернуться в прошлое положение. И ещё раз. Холодные бедра чувствуют прикосновение к чужому, горячему и молодому телу. Забытое ощущение. Внутри Люка тесно и ужасно горячо. Мальчишка словно специально сжимается, чтобы доставить своему отцу большее удовольствие. Надолго Джона не хватает. Он чувствует, что скоро кончит, выходит из тела сына и резко сдирает презерватив. Ему это нужно. Обязательно. Ещё пара рваных, никуда не годящихся в плане ритма движений и Джон изливается внутри и выходит, тяжело дыша. Люк замер, разочарованно смотря на своего отца, а затем пытается то ли встать, то ли перевернуться, и Джон видит, как из сына вытекает немного спермы, течет вниз и впитывается в подушку. Его спермы. Мужчина не дает мальчишке встать и садится на его бедра, чувствуя себя именно проституткой, направляет член в себя и продолжает движения. Люк сперва дико смотрит, но потом отдается ощущениям, Джон опускается к нему, целует в шею, а мальчик обнимает его и крепко вжимается в его тело своим, продолжая ритмичные движения бедрами. Вот у кого теперь хорошо с ритмом, так это у него. Ему нужно куда больше времени, чем Джону, так, что у мужчины затекают руки к тому моменту, как его сын дергается, крепче обнимает его и замирает, выплеснувшись горячим. Они лежат так, вжавшись друг в друга, скрывая друг от друга дыхание и мысли. За окном визгливая скорая та, или уже другая, вновь выныривает из темноты переулков и несется где-то далеко внизу, оглашая всю округу своим завыванием, пока опять не скрывается где-то там, где никому, кроме нее, не нужно быть.