***
— Совсем ничего, да? — Штурхалев поднял воротник пальто и убрал руки в карманы, — Нет, ты не понимаешь, я не имел в виду, что это безнравственно или вообще — плохо. — Да ладно, проехали, — Антон украдкой посмотрел на Сергея, который сейчас выглядел растерянным, а пряди волос упали на очки, мешая смотреть. Аниманьяк быстро откинул их набок и заправил за ухо. Антон улыбнулся — впервые за последние несколько дней, быстро пряча улыбку и кусая уголки губ. Они измеряли шагами осенний парк, ветер то и дело забирался под плащ Сергею, пробираясь к свитеру, под которым не было ничего теплого — только сердце, и сердце, и сердце, а у Антона там просто не было ничего. Аниманьяк продолжал оправдываться, а Устимов — смотреть, потому что впервые он почувствовал себя почти кому-то нужным. — Наш дом уже четвертый год в списке самых благоприятных, понимаешь? Никаких дебоширов, пьяных драк, детей, там, — Сергей пнул кучку листьев и укусил уголки губ в точности как Пикули, — А ты тут со своими лампочками, пробками, Сплином. — Особенно Сплином, — Антон закатил глаза и неосознанно придвинулся ближе, почти переплетая руки. Отсутствие прикосновений между ними ощущалось по-настоящему, физически, пустоту можно было пощупать и разрезать на части, такой твердой она казалась. Сергей поднес ладонь ко рту, выпустив руку из кармана, и все, что сдерживало Пикули — пустота. Она была невыразимой, а все, что держало Штурхалева — собственная правильность. Аниманьяк — вечный голос разума, который является в почти что самые трудные моменты и помогает, правда, помогает не всегда. За разбитую лампочку около двери, за выбитые пробки он отчитывал, как глава ЖЭКа, а потом садился на кухне без мебели, снимал пальто, оставался в свитере и пил чай под шуршание по полу Вильсона. Антон стучал ложкой по стенкам кружки и морщился то ли от горечи чая, то ли от горечи серого, которое оседало на языке и вертелось везде — по стенам, по крышам, по полу, ползло по его собственной спине. В конце концов, одиночество сдалось. Оно не выдержало Сергея.***
— Я сейчас чайник поставлю, — Пикули, не сняв шарф, болтавшийся кольцом на шее, проскользил в кухню, пока Сергей привычно расстёгивал пуговицы плаща, — Две ложки сахара, да? — Две, — Штурхалев повесил плащ на прибитые недавно крючки. Голос разума подводил, когда он прошел в комнату, зачем-то улыбнулся пылесосу, который ездил по огромной спальне, которая была кухней, гостиной и кабинетом сразу, а ещё студией записи и местом, где курили. Сергей не курил. Голос разума подводил, когда он устроился на ковре рядом с кроватью, открыл чужой ноутбук с двумя наклейками в углу и замер над клавиатурой. Пикули шел из кухни все с тем же шарфом на шее, двумя кружками с чаем и резинкой на правом запястье. Его волосы вились от влаги и падали на плечо, лицо, загораживали и мешали. Аниманьяк потянулся за своей кружкой, а потом снял собственный шарф, который отдал потому, что на улице было слишком холодно для Антоновой куртки и какой-то кофты, не похожей даже на свитер. «Ты уверен, что хочешь смотреть Рапунцель?» — «Да что угодно, только чтобы ты не комментировал в процессе», Антон рассмеялся и переложил ноутбук на свои колени. Сергей потёр глаза под очками. Пустота между ними была такой твердой, что стала больше похожа на стекло. — Слушай, а почему ты тогда на меня так смотрел? — Как? — Антон нажал на первую же ссылку и поморщился от ярко всплывшей рекламы. — Как кролик на удава. Ну, тогда, когда мне пришлось переодеваться, — Штурхалев убрал волосы в хвост резинкой с руки Антона и повернулся к нему. Тогда в небе что-то разорвалось, и полил огромными каплями по-осеннему холодный дождь, а у Пикули не было ничего, кроме Сергея, они меряли парк шагами, и Аниманьяк почти сразу набросил на Антона свой неизменный плащ, но они оба все равно вымокли. Дома Устимов дал ему какую-то футболку, чай, резинку для мокрых волос; голос разума заглушал сам себя. — А, это. Не знаю, — он сделал вид, что пытается открыть ещё одну вкладку и убрать надоедливую рекламу, — Я думал, что это невзаимно. — Невзаимно? — Аниманьяк сухо сглотнул комок в горле. Запустил руку в мягкие русые волосы, волнами лежащие на шее и плечах, приблизился и влажно и горячо поцеловал, почти сразу размыкая губы. Сухие губы Антона было приятно целовать, вести по ним языком и еле заметно задевать зубами. — Так что, взаимно? — переспросил Устимов. — Может быть, — Сергей отобрал у него ноутбук и включил, наконец, «Рапунцель», устраивая чужую русую голову на своем плече, пахнущем осенью и зелёным чаем с двумя ложками сахара. Антон ткнулся холодным обветренным носом в его шею, дыша, как хрипящий в груди чайник. Их волосы смешались.***
— Ну, как тебе новый дом? — Антон опустился на пол в прихожей; куртка, сумка, перекинутая через плечо опустились вместе с ним. Робот-пылесос ткнулся в ноги, пошевелил усиками и объехал, устремляясь в другой угол, — Приятно убирать, а? Мебели не много, углов почти нет… Устимов швырнул сумку и куртку куда-то на пол и, сделав несколько шагов, упал на незаправленную с утра кровать. Измятая простынь поглотила его, как серый безжизненный океан — над головой сомкнулись волны и утопили одним глотком. Здесь не было никого, кому можно было позвонить, длинные гудки вонзались в уши и доходили до мозга, пустые и безжизненные. За окном сползались тяжёлые серые тучи. Антон уставился в потолок и болезненно зажмурился. Грызущее чувство абсолютной бессмысленности было невыносимым, оно болело внутри, над солнечным сплетением и в лёгких, как тяжёлая форма бронхита или рак. Каким-то последним усилием Антон поднялся и устремился на кухню, едва не наступив на пылесос. В кухне в руки влез нож, в спальне-гостиной Антон сел на край смятой кровати и надавил на пористую колонку, которая отозвалась согласным писком. Взрывающе заорал Сплин, когда нож врезался в ладонь, когда Антон зарычал сквозь зубы и вместе с кровью закапали горячие слезы. «Бог устал нас любить, бог просто устал» — Пикули стиснул зубы и порезал ещё, ладонь стала невыносимо липкой и горячей. Он сжал руку и попытался не закричать. В дверь забарабанили с такой силой, как будто хотели ее разнести на куски. — Откройте! — на пороге стоял разгневанный и встрепанный парень, волосы доставали ему до плеч и были грозно убраны за уши — Немедленно прекратите этот шум! Что вы себе позволяете? Вы мешаете людям… — Безобразие, — добавила дамочка с ребенком, — Вы мешаете нам спать, и вообще…! Пикули выдавил улыбку, пряча истекающую кровью руку за спиной. Парень привел с собой какую-то дамочку с ребенком на руках. «Бог просто устал нас любить» — выла колонка, выл ребенок и выло что-то внутри. — Это безнравственно. Прекратите сейчас же, — добавил парень, но что-то в глазах Антона заставило его замолчать. — Я сейчас выключу, — Устимов постарался придать своему голосу покладистость, сжимая руку, из которой липко лилась кровь прямо на пол. Дамочка с ребенком, кажется, удовлетворилась и ушла, а растрёпанный парень остался стоять, неловко опираясь о косяк чужой двери. Пикули посмотрел на него исподлобья. — Сергей, — выдохнул парень, — Я из ЖЭКа. — Антон, — Пикули машинально протянул залитую кровью ладонь и сам отшатнулся, а потом захлопнул дверь и сразу же выключил колонку, растворяясь в собственной боли — на этот раз до изнеможения физической. Робот-пылесос уткнулся ему в ноги; Антон погладил его по корпусу и чему-то улыбнулся, а на синеватой поверхности оставались липкие следы. Сергей пришел через полчаса с бинтами, пластырями и перекисью — голос разума, который просто сидел на заляпанном ламинате и молча держал Пикули за руку, стирая кровь и помогая справиться с порезами. С каждым уходящим пятном что-то залечивалось в душе Антона, пусть и не навсегда.***
— Не дергайся, — Сергей стоял на кровати на коленях, пытаясь сцепить пряди вместе и не выпустить ни одной. Все рассыпалось, и две аккуратные косички, которые он пытался изобразить никак не получались, потому что Устимов постоянно дёргался и жаловался, — Антон! — Больно, — ворчливо снова пожаловался Пикули и, обернувшись, схватил его в объятия, задирая свитер. Собранные в хвост собственные волосы Сергея развалились и неаккуратными волнами лежали на плечах; Аниманьяк, не удержавшись на кровати, упал на подушки в опасной близости от спинки. Сергей слабо улыбнулся уголками губ и посмотрел на Пикули. Зрачки в темноте напоминали кошачьи и ползли к темной-темной радужке. — Попался, принцесса, — Антон провел пальцами по его бокам и, хитро улыбнувшись, атаковал ребра Сергея, выбивая из лёгких отчаянный смех и попытки вырваться. — Царевна, прекрати! — сквозь смех выдавил Штурхалев и попытался отпихнуть руки Пикули от себя и задернуть свитер обратно, но не мог ничего сделать, — Ну хватит, хва-а-аха-хатит! Антон поцеловал его в нос и улыбку.***
Устимов обхватил себя руками и задрожал, натягивая сползающий плед на плечи. Ему показалось, как он проваливается в бледный, как рассвет и небо, сон, как все звуки плывут и смазываются, но в замке скрипнул ключ. Знакомая фигура мягко закрыла дверь, повесила шуршащий плащ на прибитый крючок, шепотом поздоровалась с Вильсоном. Антон поднял слипающиеся глаза и не двинулся, продолжая держать свои собственные плечи. Сергей опустился рядом с ним. — Вставай, — мягко попросил он, поглаживая растрёпанные со сна волосы, отнимая руки от плеч, успокаивая дрожь хоть чем-то, пока Антон медленно возвращался из лимба и разделял тяжёлые медные веки с кругами под ними. — Ты опять мне снишься, да? — спросил Пикули, моргнув несколько раз, — Откуда ты.? Он, как во сне, обхватил Штурхалева руками, уткнулся в живот и закрыл глаза, слушая его дыхание и чувствуя руки, которые гладили волосы, лицо, уши. Дрожь успокаивалась, дрожь уходила, и вместе с ней уходили другие раны, которые раньше убивала только боль. Конечно, они уходили не навсегда. — Я почувствовал, что тебе плохо, Царевна, — поэтому пришел. Заглушил свой «голос разума», который орал, что все это неправильно, что все это нужно прекратить. Аниманьяк натянул на почти не дрожащие плечи Пикули плед и сомкнул пальцы на его спине. Он — голос разума, который всегда приходит, если это особенно нужно.