Тарелки с голубой каёмочкой

Дождливый июль влетел в распахнутые окна вместе с очередным ливнем, распределениями Гран-При и морской солёной сыростью, напоминая родной Питер, причём осенний, чуть сильнее, чем хотелось бы. Юри каждый день клятвенно заверял, что вот-вот – и будет жара, но та всё не приходила, и в итоге к двадцатым числам люди так и кутались в толстовки и длинный рукав. Все косились на календарь, в постоянной воде и сырости становилось всё кислее, а тучи никуда убираться не спешили. Но помимо этого близился день рождения старшей сестры Юри – июльская девушка. Ю-топия назревала радостным оживлением всех, кроме самой Мари. Мари показалась Виктору слишком строгой. От неё пахло сигаретным дымом, и они разговаривали всего раз или два за прошедшие месяцы. Не то, чтобы Виктор избегал разговоров с ней, но просто не знал о чём. Так что он разглядывал издали и думал, что подарить. В этой стране ведь дарят подарки на дни рождения? Наверное, стоит уточнить у Юри, что ей понравится. Блеск её пирсинга не наводил Виктора ни на какие мысли. Мари отделялась даже от всей своей родни, чего уж о нём говорить, постороннем. Хироко бродила по дому, поправляла всё подряд и, поглядывая на дочь, бормотала про «китайскую кровь». Мари была высокой для японки и, против всех стереотипов об Азии, выглядела на свой возраст, но Виктор всё равно ничего не понял. Мари всё же уверенно выдыхала ему в плечо. И китайцы тоже низкие. И противоречащая всем учебникам истории история про маньчжурского прадеда со стороны отца ничего не пояснила. Мари таинственно улыбнулась: - В мой день рождения здесь будет тайфун. Все засмеялись, кроме Виктора, а Хироко шепнула: всегда на её дни рождения бывает сильный ветер. Так или иначе – Кацуки Мари исполнялся тридцать один год. В последнее воскресенье месяца под тем самым ветром, который обещала Мари, разбежались тучи. Ю-топия вывесила табличку «Просим прощения, сегодня закрыты!», и Юри и Тошия-сан свернули все столы с сувенирами: сегодня только для друзей. Виктор стоял в углу купальни с метлой и именинницей – втихаря курили. Не в первый раз они это делали. - Листья просто в угол и придави чем-нибудь… м, не знаю, просто разлетится в воду, - Мари сделала быструю затяжку. – Потом на кухню приходи. - Не праздничное настроение? - Рановато пока что. И правда – рановато. Хироко бодро подняла всех в семь утра, и для Мари исключения не сделала. Сейчас было девять, быстро теплело. Всё же летнее субтропическое солнце коварно соблазняло Виктора на футболки, поэтому выбирая между запретным – он пошёл курить. Дым пряно окутывал лёгкие. Тонкий ментол – это не беломорина из киоска. Виктор всё же осторожно высунул лицо на солнце и улыбнулся. Хорошо-то как. Словно ему тринадцать, и он прячется от тренера за углом спортивного центра. Гога Попович подбивает его повторить за старшими, и они кашляют гадкой горечью, а потом получают сочную взбучку от тренера. Но пока сидели там, за углом, ощущали себя очень взрослыми – потому что на катке, где все вокруг говорят тебе, куда ноги ставить, взрослым себя не почувствуешь. В лицо грело весеннее солнце, был прозрачный и странный для их города апрель, а неясность будущего ещё завораживала. Через год он сломает ногу, через два – придётся ночевать в подъезде и на скамейке в раздевалке под собственной курткой. Но это всё потом, а сейчас – хорошо… И голос Юри где-то со второго этажа. Виктор поймал крохотного мотылька ощущения счастья и аккуратно спрятал его в ладонях. - Бывай, – Мари докурила, они спрятали окурки в пустой пачке. – Мама просила тебя потом прийти на кухню. Виктор кивнул, потому что у него ещё оставалась пара-тройка горстей листьев, и Кацуки ушла в дом. Как-то он пропустил момент, когда стало привычным, что он ходит на чужую кухню, как к себе домой, и достаёт все предметы с самых верхних полок. - Ничего, что ты этим занимаешься? – Юри замялся бы, лицом очень старался, но они перетаскивали стол на первый этаж, где обычно сидели гости Ю-топии. Придут только самые близкие, но столы всё равно решили сдвинуть. – Ты же мой тренер, ну и не должен этим заниматься… - Всё в порядке, Ю-юри, но мы сейчас застрянем. - Ой! Стол явно не вписывался в узкий поворот коридора. Благо, он это был японский стол, значит опасность длинных ножек им не грозила. - Эм… ну давай боком попробуем что ли? - И каждый год у вас так? Виктор поставил стол со своей стороны, Юри подхватил со своей, и они перехватили его в другой плоскости. Виктор Никифоров, Юри Кацуки, стол доской посередине – прекрасная комбинация, судьи в восторге! Юри пыхтел, так как практически не видел, где под ногами ступеньки. - Ну… не каждый. Мари сказала, что так с тех пор, как я уехал. А это повод всех собрать… И я не всегда мог прилететь, но всегда звонил им по скайпу, - Юри сосредоточено смотрел в пол. – Точно всё нормально?! - Точно! – Виктор поймал момент и звонко чмокнул Юри в щёку. Юри дёрнулся, как от удара током, но Виктор на него уже не обижался. – Не роняй! В конце концов, красный как рак Кацуки смущённо улыбался и поглядывал на него всю дорогу до банкетного зала. - Юри, иди сюда! – Тошия махнул рукой. - Юко звонила, девочки хотят прийти пораньше, ты их проводишь? - Да, сейчас! – они сдвинули столы в длинный сосисочный стол – вдоль. Они блестели лаковой полиролью все, кроме последнего. – Маккачина взять? – Юри понизил голос, и Виктор догадался, что ему всё же неловко за то, что родители так ловко впрягли мирового пятикратного чемпиона в домашние хлопоты. Но, в конце концов, Виктор им за проживание и еду не платил. А про счёт за тренерство скорее шутил. Натуральный культурный обмен. - Пробегись, ученик, - Виктор подмигнул, так как сегодня они на каток не ходили. Маккачин уже лаял у входа и прыгал пружинкой на полуметровую высоту. Юри выбежал вместе с ним в яркий день. Тошия включил футбол, Виктор услышал, как кто-то моет посуду, но Хироко позвала с другой стороны; значит, мыла Мари, их торопливый рисовый завтрак. - Ви-чан! Юри ушёл? - Да! – он ещё разок поправил стол и вспомнил, что Хироко его ещё через Мари звала. – Я помогу! Честно говоря, Виктор полетел к ней, как на крыльях. Ему было в радость делать что-то для Хироко; он не знал почему. Может, потому что Юри был без единого вопроса окутан её поддержкой и сразу же становился спокойней рядом с ней. А может, потому что так ощущал себя не только Юри – эта японка просто заботилась о всех, кто попадал в её поле зрения. Уж точно не Тошия держал Ю-топию на плаву; бизнес был семейный, только купальни принадлежали когда-то родителям Хироко. А уж когда Виктор узнал, что «Ви-чан» - это не теряются буквы его имени в английском Хироко со сложным акцентом человека, который начал изучать язык после тридцати, так и вовсе растаял, как мороженное на солнышке. Витей его чаще ругали, тренер особенно охотно это делал; но Ви-чан – было чем-то новым и совершенно чистым. Может, Хироко просто путала его имя, но Виктор не посмел её поправить. И позаботился, чтобы даже Юри не смел её править! Виктор схватил опасно дрожащую лестницу вовремя, но Хироко ловко балансировала на верхней ступеньке из трёх; в её руках были чистые палочки, пахнущие бамбуком, с каким-то рисунком на утолщении, большие красивые блюда. - Ви-чан, достань тарелки с верхней полки. Ну те, красивые, с каймой, ты знаешь, - Виктор знал, так как сам их и убирал после распределений; он наслаждался произношением этих слов. – Тошия, хватит смотреть телевизор! Потом посмотришь! - Саган Тосу играют! Банзай, Тоёда! - Тошия! Виктор полез на маленькую лесенку. Тарелки он быстро нашёл там же, где их и оставил пару недель назад. Необычные, прямоугольные, такие он видел раньше только в японских кафе, но намного изящней, легче и приятней наощупь. Похоже, это был настоящий фарфор, так как Хироко берегла их и прокладывала бумагой. Тонкие ветви цветов украшали каждую тарелку по краю, но не сакуры, а лепестками нежного голубого оттенка. Прямо как дома в детстве: мама шикнет на всех, отгонит Виктора подальше от стеллажа, чтобы ничего не побил, и достанет сервиз на праздник – Новый год или день рождения, или даже его первая золотая медаль. Белая тонкая керамика, от бабушки, а там уж от прабабушки, и голубая каёмочка вдоль края… Виктор чуть не выронил тарелки из рук. Что он… что он здесь делает? Виктор спустится на пол, не дыша; он очень боялся всё же что-то разбить. Затем отнёс тарелки к столам и аккуратно расставил по краю, хотя, может, этого и не нужно было делать. Потом выпрямился, увидел, что Тошия по-прежнему увлечён футболом, и вышел на улицу. Вдали на кромке стального моря шли бурунами волны. Мари была права, солнце-солнцем, а ветер усилился и уже начинал гнуть деревья. В другой день Виктор бы заволновался за Юри, Маккачина, даже за девочек-тройняшек. Но вместо этого он сел на асфальтированный бордюр. Никого вокруг не было, Ю-топия была закрыта для посетителей, а до ворот Виктор не дошёл. Перед глазами подёрнулось дымкой, и горло сдавило горьким комом. Собственные сцепленные до боли пальцы поплыли куда-то, и Виктор стиснул зубы, но это едкая горечь – она поднялась жаром от груди и затопила его. И Виктор уткнулся в руки и разрыдался. Родители в первый раз выгнали его из дома в пятнадцать. Папа кричал: это всё твоё фигурное катание! Маша, я говорил тебе! А мама выла так, будто он умер – милый он просто запутался, всё обойдётся… Тянула к нему руки, а Виктор вернулся с европейского чемпионата, ничего не понимал. В следующем месяце побили на улице. В семнадцать он уже чаще ночевал у тренера, который забывал об обычной строгости, укрывал его колючим пледом и заваривал чай в стаканах. И как-то это было связано с тем, что он сидел на дорожке у входа в японскую купальню и давился всхлипами из-за фарфоровых тарелок. Чтобы не издавать звуков, Виктор зажал себе рот ладонями, но чем больше он старался прекратить, тем сильнее вздрагивали его плечи жгущей от солнечного сплетения судорогой. Он жмурился на то появляющееся, то скрывающееся за облаками солнце, и от слёз оно переливалось. Лишь бы никто из родственников Юри его таким не увидел. Это были самые чудесные люди на свете, и Виктор не собирался портить им праздничный летний день. - Тошия, куда пропал Ви-чан? Не видел его? Ви-чан! Виктор торопливо вытер слёзы ладонью. Но Хироко так волновалась за него. Он снова шмыгнул носом. Ничего не получалось. Из глаз так катилось и катилось. Солью, морем, болезненно… - Ви-чан… - Виктор вздрогнул. – Что у тебя случилось? Виктор беспомощно поднял голову на Хироко. Он впервые смотрел на неё снизу вверх, на его плече была теплая ладонь, и Виктор потерялся. Бежать было точно некуда. Хироко он явно напугал. - Я… нет… ничего… - он замотал головой, но уже чувствовал, как снова трясётся. С ног до головы, от макушки до пяток. – Я в порядке… просто… никто не заболел, не умер то есть… ничего такого… - он всхлипнул, - всё в порядке я сейчас…. просто… и эти тарелки! Ещё был он мог сказать, что тут всё просто. Когда Хироко погладила его по волосам, сочувствуя горю, о котором ничего не знала, Виктор снова закрыл лицо руками, чтобы женщина не видела его лица. Он глухо взвыл ладони, но вдруг оказался в тепле и покое – и тихо и отчаянно заскулил в плечо Хироко, к которому она его склонила, обнимая, пока совсем плохо не стало. Хироко долго качала его, как ребёнка, а Виктор не помнил, когда в последний раз видел родителей не на фотографии. Стало стыдно, когда слёзы кончились, но он чувствовал, что истерика ещё не ушла далеко. Она всё ещё скреблась под рёбрами, и его снова накроет с головой, как только Хироко перестанет его держать. Будто шторм унесёт далеко-далеко, туда, где холодно и одиноко, где идёт мокрый тошнотворный снег, а он ютится в каком-то грязном подъезде на другом конце города, и до одури страшно, и идти некуда. Хироко гладила его по затылку. Виктор прерывисто дышал и беспомощно тыкался в теплоту лбом, как слепой котёнок. Хироко решительно взяла его за плечи и вытерла ему слёзы широкими ладонями. - Не… не говорите Юри, пожалуйста. - Ну-ка давай, вставай… встаём, вот так! – Виктор заставил ноги разогнуться, потому что Хироко встала. Теперь ей приходилось вставать на носочки, и Виктор ей помогал, тоже водя руками по лицу. Кажется, он так и не перестал плакать. Но становилось легче. - У.. у меня ничего не случилось честно… просто м…моя мама мой номер заблокировала семь лет назад ещё… а тут всё так… и я просто… я не знаю… - Ч-ч-ч… ну всё, тихо, вот так… - Простите… - Не извиняйся. - Мне стыдно. Виктор всхлипнул ещё разок, уже потише, в тыльную сторону ладони. Хироко тихо охнула и придержала его за предплечья; его покачивало из стороны в сторону. Хорошо хоть нет никого. - Стой тут, хорошо? – Виктор кивнул. – Никуда не уходи. Когда Хироко отошла, он обхватил себя руками. Прислушался, не идёт ли Юри с Маккачином и девочками, но было тихо. Макка бы точно лаял на всю улицу. А ещё Маккачин знал, что когда хозяин в темном углу истериками давится – надо подставлять шерсть. Бежал через всю квартиру и сносил кофейный столик. Хозяин, я тут, не плачь! Почему-то катание никогда не доводило Виктора до слёз. Наверное, были поводы тяжелее и противней. Хироко вернулась с каким-то листом бумаги и деньгами. - Вот, иди в магазин. Список отдашь, там на английском никто не говорит. Денег хватит, давай, иди. Я скажу Юри, где ты. - Не надо говорить, - гнусаво попросил Виктор, но внутри него разлилось тепло. Он был не в состоянии ни видеть Юри, ни говорить с ним – ни с кем либо. – Я не хочу, чтобы он переживал из-за меня, ему надо тренироваться… Да и сам Виктор был ещё к этому не готов. Только не сюда – не эту грязь. - Тихо, всё, не скажу, просто чтобы не искал тебя. Сходи к морю. Тебе ведь нравится море, Ви-чан, да? - Люблю… Спасибо. Пойду. А если чего-то не будет? - Придумаем что-нибудь! Виктор ободряюще улыбнулся, чтобы за него не волновались: видите, Хироко, со мной всё в порядке. Не потеряюсь, в море не прыгну, погуляю. И снова всё будет замечательно. Кацуки практически вытолкала его за порог. Солёный буйный ветер силой выбил из Виктора всё лучшее. Не то, чтобы ему лучше думалось, наоборот – такая погода вышибала из него даже способность мыслить, но это было хорошо. Уже нагруженный двумя пакетами Виктор снова спустился к океану и сидел там, пока не замёрз и пока не стало подтаивать что-то замороженное в пакете; он так и не понял что. После слёз он стал пустым, но чистым, в мелких капельках прозрачной солёной воды не теплых волн – и домой ему шлось совсем легко. По дороге повезло никого не встретить, правда, весь городок уже привык к высокому светловолосому иностранцу, живущему в Ю-топии, и на него давно перестали оглядываться; на пороге никого – потрясающе! Хотя дом жужжал жизнью, шагами и шумом. Виктор по стенке проскользнул на кухню, стараясь не шуршать пластиком. На плите у Хироко что-то весело по-домашнему булькало, пахло бульоном. - Я до-о-ома… - неуверенно протянул Виктор по-японски, но, кажется, Юри и вся семья говорили как-то так, пересекая порог. - Ви-чан! – Хироко обрадовалась. - Иди сюда, у тебя длинные руки! Виктор поставил пакеты на стол и достал дуршлаг с полки. Хироко ловко нарезала широким ножом листья салата на ленточки. Тук-тук-тук – стучало лезвие о деревянную доску. - Давайте я посуду помою, - предложил Виктор, быстро убрав все продукты в холодильник. Хотя ещё там были украшения и цветные свечки на торт. Ему не хотелось уходить, зато хотелось помолчать. - Глаза красные, - аккуратно заметила Хироко. Виктор старательно умылся холодной водой в раковине на кухне. - О, Виктор! Мы уже подумали, что ты заблудился, чуть искать не пошли – Виктор нервно сунул руки в раковину, выкрутил красный вентиль, зато когда Юри заглянул на кухню, он уже смог улыбнуться. – Ой, ты весь мокрый, знаешь? Юри смотрел на него широко раскрытыми глазами. Кажется, он ничего не заметил, и Виктор совсем успокоился. Тепло и летняя нежность окутали его с ног до головы, и Юри зарделся – это был их тот самый этап, без слов. Виктор влюблялся в Кацуки Юри, семью Кацуки Юри и всё то прекрасное, что было связано с Кацуки Юри, всё сильнее.