Его солнце

☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼

       Минсоку больно. Больно смотреть на Сехуна. До заходящегося бешеной тахикардией сердца и нехватки кислорода в лёгких. Словно каждый раз он пробегает тридцать километров, стоит лишь поднять взгляд на него. Сехун дома такой уютный, растрёпанный и в растянутом джемпере, в вырезе которого ключицы, об которые взглядом порезаться можно.        Сейчас же и вовсе на него смотреть невыносимо — Сехун в футболке с надписью «Ким Минхён». Сехун счастлив, а у Минсока боль за грудиной. Потому что Ким Минхён — его младший брат. Потому что Сехун принадлежит не ему, а Минхёну. Потому что тонкие пальцы Минхёна ерошат тёмные волосы Сехуна, и Сехун улыбается открыто и тепло. Но не ему.        Минсок прикрывает глаза и старается не смотреть, хотя глаза, будто намагниченные возвращаются к брату и его парню. Съехать бы, но куда съезжать из собственной квартиры? Выставить брата с избранником за дверь? Но разве это по-человечески? Минсок слишком правильный и человечный, потому терпит.        Терпит всё, даже то, чего не следует.        Утренний кофе отчётливо горчит, не спасает даже самая красивая чашка в доме. Не помогает и уборка, не успокаивает, не делает легче. Горечь ползёт на языке, когда он здоровается с улыбчивыми соседями, считающими его образцом для подражания.        А он не такой. Он не имеет права, но всё же смотрит на Сехуна и видит запретные сны.        Он желает доброго утра на работе и благодарит продавца, он старается быть приветливым и вежливым, добрым и внимательным, как и прежде, даже несмотря на то, что его жрёт изнутри. Словно шашель точит дерево, и видно лишь когда уже совсем поздно.        Потому что Сехун — как солнце, согревает всё вокруг.        А Минсок слишком зависим, вынужден быть в тени собственного брата, на обратной стороне земли, когда Сехун рядом. Не должен желать и жалеть, что не он рядом с Сехуном. Его лихорадит и плавит кости. А отравленная кровь спешит по венам, когда рядом Сехун.        Кёнсу лишь поджимает губы и понимающе хлопает по плечу. А Минсоку тошно от этого понимания и он раздирает кожу на плече, пытаясь стереть имя, написанное провидением. Ошибочное имя, неправильное.        Минсока лихорадит всё чаще, он кутается в одежду на работе и в одеяло дома. Но ему не помогает, он будто промёрз до костей, и лишь запретное солнце может его согреть. Лишь оно может растопить лёд в его груди, заменяющий сердце. Минсок и рад рассыпаться пеплом, лишь бы больше не быть.        Но пеплом рассыпается Минхён. Светло-серым, мельчайшим и лёгким. Брат струится между пальцев, оставляя слабый след на коже. Его подхватывает порыв ветра и уносит. А Сехун стискивает его плечо, срывая подсохшие корочки на коже, и едва держится, не замечая выступивших пятен крови на светлой футболке.        Сехуну некуда идти, и он остаётся в квартире, что они делили на троих. Минсок не против, он так и не смог ни согреться, ни победить неправильных чувств. И Сехун каждый день согревает и слепит. Ослепляет.        Минсок прячет глаза и молчит об ожогах на коже, которые оставляет на нём Сехун, вглядываясь в его лицо и пытаясь разглядеть черты Минхёна. Но Минсок не рад, лучше бы он был в тени собственного брата, из которой не выбраться, сколько бы он ни пытался, чем вот так.        Он думал, что яд запретных чувств убьёт его раньше. Он считал, что замёрзнет окончательно, прежде чем… но судьба вновь подложила ему свинью.        Сехуну не хватает тепла, и он всё чаще приходит к Минсоку. Касается, говорит, согревает. И Минсок позволяет оттаивать ледышке в собственной груди, сдаётся, позволяя себя целовать и обнимать.        Но держится из последних сил, не шевелит губами и, скрепя сердце, пускает к себе под одеяло вечно мёрзнущего Сехуна. Словно протуберанцы, согревающие поверхность, исчезают один за одним, и само светило нуждается в тепле.        Теперь лихорадит их двоих. С каждым днём всё сильнее.        Пока не происходит первая вспышка на солнце. Вторая. Третья.        Пока они впервые не согреваются в объятиях друг друга, и не могут расстаться дольше, чем на день.        Минсок целует острую линию челюсти и прикусывает ключицу, пока Сехун путается пальцами в его волосах и что-то бессвязно шепчет. Минсок касается бережно и нежно, а в груди щемит от каждого ответного действия, от каждого рваного выдоха.        В каждом прикосновении безграничная любовь и тяга к теплу, которое ему дарит Сехун. И этой бесконечной нежности хватило бы на всех, если бы ею можно было заполнить чужие сердца.        Минсока вновь разрывает и крошит. Только теперь от ответных чувств. И он не знает, может ли быть что-то прекраснее, чем прогнувшийся под ним в спине Сехун. Чем его приоткрытые губы и трепещущие ресницы.        Только Минсок до чёрных пятен перед глазами боится причинить боль. Никогда прежде так не боялся. Это где-то на подсознательном уровне, глубже, чем привычки. Это инстинкт. Необъяснимый, но не требующий доказательств.        Потому что это любовь.        И Минсоку не стыдно за то, что он чувствовал, когда Сехун целовал не его. Потому что Сехун — не просто яркая звезда, не просто тёплое светило, он — целая вселенная. И ловя каждую эмоцию на его лице, Минсок понимает, что нет ничего прекраснее, чем Сехун.        Он входит медленно, жадно рассматривает лицо Сехуна, искажённое удовольствием. И мир вокруг будто бы исчезает. Есть только они, сплёвшиеся телами, их дыхание и прикосновения.        Сехун безостановочно шепчет то, отчего сердце Минсока дрожит, и он утыкается Сехуну в шею, чтобы тот не видел горячей влаги на ресницах. Потому что «я люблю тебя», потому что Сехун, потому что они вместе.        Словно заклинание, будто молитва. На каждом толчке, каждым рваным выдохом. Словно не скажи, не признайся Сехун, Минсок померкнет, истлеет, растворится, развеется дымчато-серым пеплом по ветру.        Минсок шепчет в ответ «я люблю тебя», и чувствует то же. Хотя и не готов признаться, насколько давно. Что он целиком и полностью принадлежит своей яркой и согревающей звезде, растопившей лёд в его груди.        Сехун заламывает брови и царапает его плечо, словно пытаясь выдрать с корнем чужое имя, вжимается всем телом, оплетает собой. И Минсок готов испепелиться, истлеть в его жаре, только лишь бы Сехун был рядом. Минсок готов убеждать Сехуна в том, что он от макушки до пят его каждый день, каждую минуту.        Они горят, но не сгорают.        На пике Сехун стискивает пальцы на плече, прогибаясь в пояснице, а Минсок смотрит неотрывно на Сехуна, впитывает его эмоции, срывается следом, но никогда не касается кожи на плече Сехуна, на котором судьбой написано не его имя.