пластинка под названием Марк Маркул

      Душный бар, в котором громко играет музыка, заполняя головы пьяных людей. Назар устало вздыхает, прикрывая на мгновенье глаза, потому что этот мигающий свет в баре сильно раздражает. Он трезвым бы никогда не занимался самокопанием, но в голову ударил алкоголь, и он решил обдумать свою жизнь. Точнее единственный пункт из жизни со всеми его выходящими, мучающий его давно. Корень всех проблем, источник плохого настроения и вечных синяков, пьяных бессонных ночей и прокуренной квартиры после горы выкуренных пачек Винстона, личный пиздец рэпера Обладает – пункт под названием Марк Маркул. Уже который год любить Марка – невыносимо. Ведь от него Обла может получить только дружеские объятия. За это Наз ненавидит Маркула, хотя последний даже предположить не может, что человек, с которым он делился переживаниями и впечатлениями любит его всей своей грешной душенькой. Марк веселится, проводит свои выходные с пьянками, хотя сказать, что делает это очень часто и любит – нельзя. Как и всегда пьет излюбленный виски со льдом. Вокруг много девушек, которые к нему лезут и парней, с которыми он общается, он со всеми общается. И его пьяному телу хорошо. Лучше, чем сердцу Назара точно. А Вотякову надоел смазливый Марк, его счастливая пьяная улыбка. К нему лезут шлюхи, и он бы подошёл к этой всей компании и сказал, что Марк только его, а потом закрыл бы дома и не отдавал никому, да и сам бы боялся к нему притронуться, для него Марк – хрупкий алмаз, единственный в своем роде, на него запрещено смотреть, запрещено касаться, на него дышать запрещено. Но только Марк – не его, да и к ним он не подойдёт, ведь как минимум – собственные ноги не держат, а как максимум – косые взгляды и осуждающие возгласы. И не за себя беспокоится, нет, за карьеру и жизнь Марка. Он боится принести в его жизнь проблем, боится быть обузой. Боится показаться эгоистом в его глазах. Страх сломать и потерять. Как достала тупая музыка, да пить уже, честно, достало. –,, Надо начать бегать по утрам и меньше пить" – проносится в бухой головушке Назара. Но мысль сразу исчезает и забывается, как и все предыдущие. Только Марк, как пластинка граммофонная, крутится в голове, спокойно бухать не даёт, да, что скрывать, жить не даёт. И эта пластинка каждый день, в любое время и любое дело, за которое он не брался в голове крутилось: ,,Как я люблю Марка, какой он охуенный. Марк..." И все это влечет за собой другие, более грустные мысли: ,,Никогда Марк со мной не будет, я нахуй ему такой не нужен..." Правда какой такой, совершенно не ясно, но когда ты влюблен безответно, то наговаривать на себя – дело святое. Только не безответно влюблен. Взгляд уже не фокусируется, а ноги не держат, поэтому он завалился на диван в непонятной позе и менять ее нет сил, но хочется выйти на улицу, слава богу, не в окно. Там зима, прохлада, а Назар дышать хочет, надоел ему этот воздух, пропитанный алкоголем, женскими духами и потом. Он последний раз бросает утомленный взгляд на увлеченного беседой Марка и пьяной походкой направляется к выходу. Только на улице он ловит себя на том, что забыл куртку, в которой покоились его сигареты, но назад сил идти нет. Он заваливается на заснеженную скамейку, чувствуя, как начинают промокать его джинсы. Горькую думу о оставленных сигаретах перекрывает другая, о том, что Марк бы его отругал, что он зимой в одном худи. – ,,Марку не до этого" – сознание будто старается сломать его, убить изнутри, но Зар же похуист. Или был им. Он замечает, как начинает безвольно плакать. Впервые за свой сознательный возраст (или просто не хочет признаваться, что такое бывает часто). Чувствует, что боль вырвалась, как дементор высосала всю радость, которой и так нет. Чувствует внутри эту боль и ощущение, будто вырвет органами сейчас, будто тело разорвется. Чувствует, что боль как зараза расползлась по его телу и вылезла за пределы баров, в которых он оставлял свои страдания, за пределы его тела. Он чувствует… А под сердцем война жёсткая, больная, с огромными потерями, скорее всего проебанная непонятному противнику. Винит себя, за то, что выпил, что вообще пришел сюда. Жалеет, что появился в его жизни Марк, нет… жалеет, что появился сам. Он мог дальше игнорировать это давящее чувство, что сейчас душит, дальше сидеть дома, пытаясь отвлечь себя делами, где все также бы в голове крутилось ,,Марк, Марк, Марк...", но он хотя бы не сидел и занимался самобичеванием. Сейчас бы ему не было так плохо от вырвавшийся наружу горечи, что жгла внутри все, казалось, прожгла легкие, прожигала дырки в теле. Как кислота… Холод окутал его, конечности немели, но чувствует только пустую, прожигающую боль, которую снег не может затушить, даже эти обгоревшие, тлеющие дыры не тушит. На волосах снежинки, как и на ресницах и его худи. В мыслях так мимолётно пролетает, что если он не вытрет наконец слезы, то глаза льдом покроются. Ну, за то он перестанет видеть смазливой лицо Маркула.... Любимое личико, блять. Хочется сказать, что пора сдаться, но если он сдается, то кому? А дальше, что, реветь как баба, бухать и слушать грустные песни? Или песни Марка, вариант тоже неплохой. Да и все это тоже неплохо. Никто не ебет мозг, просто медленно гниешь, заживо умираешь. Вспоминается мультик "Мадагаскар", где жирафы, которые заболели, сидели в ямах и умирали потихоньку. Вроде грустно, но Наз приравнивал себя к ним сейчас и как-то не удивительно даже. – Назар, ты охуел в холод такой сидеть? Ещё и не одетый, как маленький, ей богу, знаешь же, что заболеть можешь… – такой родной голос, такой убивающий. – да, я же недолго. И вообще, я домой собираюсь. Ты остаёшься? – Конечно, Зару хочется слышать, что Марк тоже поедет домой и его проводит, а не останется в компании неприличных дам. Но это как продумать разговор, которого никогда не будет, в конце ждёт такое же разочарование… а может и нет, тут как Марк решит. – Стой, ты чего, плачешь? – по его выражению лица можно понять, что он сейчас не будет насмехаться над этим, он бы в принципе так не делал, отчеканивать шуточки, просто выслушает, если надо. Но говорить Марку правду Назар совсем не хотел. Не хотел говорить, что потерял контроль над собой, потерял себя. Марк понимающий, да, но он же не отстанет, будет спрашивать, что, да как, а Зару это и не надо вовсе. Ему бы покоя сейчас, да чтоб боль прекратилась донимающая. – Нет, просто ветер в глаза дует. Слезятся – он отмахивается, кажется, это – самое правдоподобное оправдание. – Так ты едешь со мной или остаёшься? – Маркул курит, а Обла умер, похоже, от красоты этой, от эстетики. Сизый, вязкий, белый дым, что стелется у лица Марка – которое так красиво освещает неон – а потом и вовсе исчезает. Сознание отключается, он задерживает свой изнеможенный взгляд на лице Марка, хотя только недавно говорил, что лучше бы не видеть его. – Поеду с тобой, а то устал, спать хочется, с ног валюсь. – сердце Зара сильно бьет и отдает по всему телу и сейчас бы не сказануть лишнего, да не вытворить. – За твоей курткой сходить? – он, видимо, замечает, что Облу разнесло, но не в первый раз такое. А Назар думал, Марк не трезвее его, но видимо ошибся. Либо он забыл, просто вырезал тот момент из своей головы, когда пил шотов пять подряд, пытаясь избавиться от мучающих мыслях о его Марке, пока последний пил одну пинаколаду. – Только если тебе не сложно. – а Марку не сложно. Марк идет, забирает куртку Облы, попутно вызывая такси. А потом, на улице, заставляет Назара одеваться. И Зар слушается, вглядываясь в серьезное лицо Марка. Он бы его так и обнимал своего Марика, так и целовал, только опять вспоминает, что Марик – не его, да и не Марик вовсе, а Марк, всего лишь друг Марк. Он который раз забывает об этом, входит в одно и тоже болото, не умея плавать и тонет. А спасать совсем некому его, и он старается выкрутиться сам, пытается выплыть, но четно. А потом истерика неимоверная пробивает на дрожь сильную по всему телу и совсем тонет, задыхается грязной водой, что копится в легких, умирает. Моральная смерть… И от любви до боли шагов нет, любовь сама по себе больная, кровопролитная, сложная, сводящая с ума. Горькая, не известно, к чему приведет, загадочная. Она мучает, заставляет забыть все, что знал раньше, она убивающая. Не дающая свободы И заставляющая чувствовать себя свободно, такая противоречивая. Возможно, вскоре она погубит сама себя, разъест стенки, но пока она жива, она заставляет ощущать людей чувства, которые они называют лучшими и незабываемыми, но чувства эти больные и настолько, что не каждый выживает. ***** Голова Назара тихо лежала на плече Марка, не хотел творить всякой хуйни – спи, ну или притворяйся, ведь это было прекрасным решением неловких взглядов, волнующего молчание и дикого биение сердца. Рука Маркула гладила Наза по волосам, охраняя его сон. Он смотрел пустым взглядом в окно. Сейчас ему было спокойно, как никогда. Под рукой спит любимый человек, что вызывал волнение уже долго и которому он уже долго боится признаться, что влюблен по уши. Себе с трудом признал, Назару – невозможно. Боится, что пошлет, что они потеряют контакт, а так они хотя бы дружат, это для Марка уже очень много. Оба себя мучают, убиваются в конвульсиях по пьяни, заводят себя в тупик. И оба понимают, что до гроба продержат в себе тайную, секретную любовь, не скажут никому, будут молчать, молча погибать. Либо проколются на очередной пьянке, разболтают друг другу без капли стеснения, а потом в пустой комнате будут зацеловывать друг дружку, говоря как сильно скучали, как долго хотели… ***** – Зар, вставай. Давай, бухое создание – хотелось сказать любимое, наплевав на таксиста, но таксист здесь не причем. – Марк, а ты знаешь… знаешь, что будить людей не хорошо… – хриплым голосом, заплетающимся языком мямлил Зар какую–то дичь. Он задыхался, только не той грязной водой, а легкими поглаживаниями, ловил эти недолгие 20 минут, проведенных рядом с Мариком, и табун мурашек проходил по его телу от каждого прикосновения, хоть чуть-чуть, но его душевную боль заглушили, а теперь что, на холод идти, а потом сидеть у себя дома и плакать. Сонного Облу Марк тащил на своих плечах. Он, кажется, совсем протрезвел. Шагал, на каждую ступеньку наступая, и слушал, что так невнятно пытался донести парень. – так, дорогой мой любимый, где твои ключи? – Марк и сам не понял, что сейчас сказал, но решив, что это все в любом случае можно перевести в шутку или сказать, что вспомнил какую-то старую песню, да и вряд ли Зар вообще вспомнит, поэтому не стал задерживать на этом внимание. Только Вотякову совсем не до шуток и песен. Его внимание только это дорогой любимый мой и привлекло. В его голове только эта фраза и крутится. Обладает начинает рыться по карманам, находит в джинсах и отдает, касаясь мягких ладошек Марка. Тает, тупо, как маленький мальчишка. – Ну, заходи – говорит Марк, смотря под ноги. Наз ухмыляется, проходит к себе же в квартиру и Марка, гостя дорогого, на лестничной клетке не оставляет. Марк идет мыть руки, пока Назар пытается развязать шнурки. Он тянет за все кончики, но что–то не как, пьяное сознание не проецирует решение столь сложной головоломки. И тут, конечно, поможет Маркул. Он всегда поможет. Он мягко отведет ладони, скользя по кистям и станет развязывать шнурки. А потом отпустит Зара и сам начнет верхнюю одежду снимать, и Вотяков залипнет. Будет следить за каждым Движением, За каждым Вздохом, Даже за тем, как Марк Моргает. – Зар, ты чего завис? – он вонзается своим взглядом, смотрит в душу и, кажется, будто сейчас вырвет из-под сердца тайну, которую Назар так упорно прячет, которую он так старательно закапывает, себя закапывает. Вотяков уходит на кухню, сушняк донимает, поэтому наливает водички в прозрачный стакан. Марк стоит в дверном проеме и наблюдает за тем, как Зар пьет, как дергается кадык его, дрожат руки, подрагивают ресницы на закрытых веках. По очереди наблюдают, как два агента, следящие друг за другом. Как два... Влюбленных… – Так ты остаешься? – Назар не знает, на что надеется. Вроде хочется, чтоб Марк был рядом, а вроде, чтоб был подальше, и так все мысли о нем, так еще и рядом крутиться будет. – Нет, я домой поеду. Только, можно воды попить? – неловкость висит в воздухе, и пора бы открыть окно, чтобы ее вытеснил свежий воздух, только жаль, что это так не работает. Обла наливает воды в стакан, из которого пил и пока пил Марк, он мысленно пошутил, что они поцеловались. Глупо, по-детски, а ему смешно. А дальше Марк одевается и уходит. И как-то грустно, Пусто, Одиноко. И сейчас бы с ума не сойти от боли одолевающей, одиночеством, что в горле застряло, не поперхнуться. Марк вжился в Зара. Он согнулся, бабочки, которые были при смерти и мучались в агонии, умерли. Истерика волной накатила огромной и в открытое море откинула, из которого не выплыть, оно бесконечное, глубокое. ***** Размышления в компании спиртных напитков днями и ночами проходили уже несколько дней. В глухой тишине, в пустой квартире, – которая служила больше громоотводом, чем местом жительства – что больше и больше казалась Назару комнатой пыток, газовой камерой, наполненной сигаретным дымом, который душит. Он просто рад, что есть кофе и сигареты в запасе, спасибо маме за то, что научила брать «на всякий случай». Да маме он вообще очень благодарен и любит ее очень, жаль только, что как бы она его не воспитывала, он все равно такой долбоеб вырос. Сидит тут, на полу, сжавшись и страдает. А внутри огонь, Горит И Сжигает. Киты внутри Тонут в алкоголе И Задыхаются в сигаретном дыме. И им Не спрятаться, Они мечутся в поисках Спасения… Спасителя, Но не находят. Находят Смерть. В конце всего есть смерть. «Боже, храни Марка от меня…» ***** Вотяков открывает окно, впуская свежий воздух, только мысли старые. Новые в голову не лезут, не хотят. Или не могут. Ведь пока старые не уйдут, новым места просто не будет, простая логика. А они не уйдут. Они вечные, пока граммофонная пластинка с названием «Марк» не сотрется, пока иголка не сточится, пока сам граммофон не сломается. А Зару и нравится, он гребанный мазохист и ему совершенно не хочется, чтобы пластинка перестала играть, и он будет чинить этот граммофон, пока будет, что чинить, он перепишет с пластинки все на диктофон, на кассету, диск, флешка, все что угодно, мать твою, пластинка будет играть, бал продолжается, цирк едет дальше. В аду, так с музыкой. Гореть, так чтобы светило. ***** Сил пить кофе нет, от него уже тошнит. От кофе с коньяком тоже. И от коньяка, да. Назар встает и идет в ванную, оглядывает себя в зеркало. Выглядит ужасно, но он ожидал и худшего. Красные глаза из-за лопнувших капилляров, огромные синяки, еще и синяк на щеке, ударился об тумбочку вчера. В ванной комнате холодно и неприятно и пол холодный, от чего хочется как можно быстрее залезть под теплую водичку. Только вот вода в ду́ше вечно меняет температуру, то шпарит, то слишком холодная. Вода в душе́ вечно меняет температуру, то шпарит, то слишком холодная. Жизнь вообще вечно меняется. Как бы тебе не хотелось, как бы ты не был против. Но Назар вроде и не против, хотя… кто его спрашивал? Череда каких-то событий становится Привычной, Обычной. А потом и жизнь, которая еще каких-то несколько лет назад казалась удивительной и новой тоже стала привычной, обычной. Иногда и дышать надоедает. А по инструкции ты, оказывается, должен был вечно добавлять красок и руководить своей жизнью сам, только ты даже об инструкции не знаешь и остаешься ни с чем. Ни с кем. ***** С волос капают капли воды и впитываются в футболку. Кафель ледяной, из-за него ноги немеют. Зар стал выглядеть свежее, но в душе все равно было тошно, мерзко. За окном холодное утро, машины едут по снежным дорогам, а с неба падают снежинки, вьюга. Парень не был на улице неделю с чем-то, и сейчас было бы неплохо сходить в магазин, зарядить и включить наконец телефон, чтобы мир, находящийся за пределами квартиры, не терял его, а еще прибраться, выкинуть пустые бутылки. Вот такие недели отдыха ото всех позволяли подумать о своем, бить стены, добить себя. Зар стал боксером против себя, за любовь, правда очень плохим и каждые две недели уже несколько лет он проигрывал себе, несколько лет синяки не сходят, они лежат слоями, ужасно болят. Каждые две недели он получал нокаут, но не сдавался, еще верил, что сможет, сможет побороть себя, добьется, убьется. Зар стал боксером за любовь, Зар стал бойцом за счастливую жизнь. А еще иногда приходило вдохновение и руки были в ручке, а страницы блокнота исписаны не самым понятным и разборчивым почерком, но чувство что это – что-то охуенное заставляло летать до того момента, пока тебе не разонравится. Назар натягивает куртку, пытаясь избавиться от флешбэков его недельного загула, хотя из–за алкоголя он помнит не все и так даже лучше, наверно... Закрыв дверь, он обессилено падает на грязные, пыльные ступени, но на ногах пока держится. Лишь бы не упасть на улице, Лишь бы не упасть в пропасть, что затягивает с каждым днем, Лишь бы не упасть безжизненно. ***** Кричащие дети, недовольные бабки с, казалось бы, добродушными лицами, серые, отталкивающие от себя и ничем не отличающиеся взрослые ухудшали настроение, которого и так не было, оставляли осадок на сгнивающей душе. Назар зашел в небольшой магазин рядом с домом, купил продукты на первое время и как можно быстрее ушел от злых, ненавидящих всех продавщиц. Сейчас он думает о том, писал ли ему Марк, звонил, что вообще делал эту неделю? Душа начинает выть, опять эта граммофонная пластинка начала играть свою балладу. Назар закусывает губу, отрывая кожу, что шелушилась от мороза и вечных покусываний. Выступает незаметная капелька крови, которую он тут же слизывает. Руки сильно мерзнут, но в карманы Назар не убирает, хоть пакетов и нет, все в рюкзаке. Мазохист. через куртку, под которой был свитшот, продувает, из-за чего по телу бегут мурашки и неприятный холодок. И на душе какой-то холодок, его вообще нельзя понять и избавиться от него никак, он просто есть, существует где-то в душе или в сердце, его не уловить, его местоположение неизвестно и никогда не будет. Но он есть. Мешающий, неуловимый. Есть. Домофон неприятно пищит, возвращая в этот мир. Шаги эхом раздаются по подъезду. Назар кашляет в рукав куртки и тут же закрывает уши, слишком громко, а он еще не привык после той тишины, что была в его одинокой квартирке. Где его мечты, стремление быть выше, цели, бесстрашие перед проблемами, что предоставляет его жизнь? Они раздавлены. Мечты теперь убитые, валяются разбитыми на грязном полу в серой, пыльной квартире, в которую свет не поступает из-за плотных, тяжелых занавесок. Стремление быть выше упало низко-низко, на самое дно. Про цели вообще отдельно. С Марком он сбился с цели, но сказать, что он с ним цельней пока нельзя. Но ему сносит крышу, точнее уже снесло и так, что больше ее не вернуть. А бесстрашие вовсе испарилось. Он просто стал бояться. Он гребанный трус! Ему страшно подойти к Марку и сказать как есть, страшно потерять его. От обиды в горле ком, что не дает дышать. ***** Назар сейчас же включает телефон, начиная искать диалог с Марком, но не успевает, тот сам ему звонит. Он выдыхает и берет трубку. – Привет, Марк. – как можно жизнерадостней говорит Вотяков. – Зар, я тебя потерял. Пишу-пишу, все без толку, ты не онлайн. Ты мог хотя бы позвонить, предупредить меня, чтоб я зря не волновался. – Марк начинает отчитывать, от чего Наз только улыбается глупой улыбкой, весь светится, ведь боже, он рад слышать его, то, что он переживал. При этом ему невероятно стыдно перед ним, что он, такой бессердечный, думает только о себя, пока другие за него переживают. – Теперь ты мне должен. – послышался по-актерски обиженный голос, а потом и смех. Боже, Зару так тепло, где-то внутри этот холодок стал медленно таять, повышать градусы. Вода в душе́ вечно меняет температуру, и только после того, как он долго-долго ее настраивал она стала теплой. – Не хочешь встретиться? – такой неуверенный голос, Назар уверен, что Марк хоть капельку, но покраснел. Он не знал, с чего так решил, просто… просто все непросто. – Ну, можно. Я правда сегодня планировал дома прибраться, а то уже месяц не убирался, полный кавардак, поэтому завтра, после обеда. Сойдет? – хорошо, я завтра весь день свободен, напишешь, когда освободишься. – сзади послышался чей–то голос – мы тут трек сводим, мне сказали, ты онлайн, я сразу к телефону побежал. – так тепло от этих слов, слогов, букв, будто в зимний холодный день светит яркое солнце, которое греет. Ах, да, так и есть. – можешь бежать обратно, все нормально. – не хочет Марка отвлекать, ему достаточно тех слов, что он услышал. – хорошо, до встречи. – пока. Улыбка не сходит с лица Назара. В его голове каша и представление, как они с Марком будут жить долго и счастливо. Только аккуратно надо с этим теплом. Одна искра может сжечь все, что так упорно строил Назар, сжечь к чертям и оставить лишь обгоревший фундамент и доски, превращённые в уголь. Но ему сейчас плевать на все, на всех, лишь какие-то слащавые мысли бесконечным потоком лезут в голову. Ему бы прожить еще один день без греющего зимой солнышка, и наконец расплавиться в его объятьях, утонуть в нем, как камешек в море. Только внутри он чувствует удар за ударом, которые стараются привести его в чувства, напомнить, что таять и тонуть он будет в горячей ванне, заливаясь слезами, а потом не спать до утра, укрывшись с головой одеялом и думать, мечтать, иногда громко матерясь. А Марк милый… Всегда поддерживает и за всех сильно волнуется. Смешной, когда перепивает, да и вообще всегда. Растерянный, вечно опаздывающий. Он любимый. Он солнышко, потому что греет. Он море, потому что волнуется. Яркое пятно в черно-белом мире Назара. Прекрасный цветок на поляне с сорняками. Среди лучших он идеальный, безупречный, совершенный, наилучший, превосходнейший и еще тысячи синонимов. Он вне конкуренции. Он не имеет равных. Он выше всяких похвал. ***** Назар едет к Марку, светясь от счастья, его рвет этим счастьем изнутри, он им давится, оно легкие перекрывает, что Зар не дышит почти. Кажется, водителя такси скоро тошнить начнет от его улыбки вечной, но Назару плевать, он счастлив, простой дружеской встречи, но он безумно счастлив. Это как после войны жестокой выиграть. Такая радость, такое ликование, особенно внутри, что вопить хочется от счастья, смеяться бесконечно, и пусть все будут думать, что ты сошел с ума, плевать на всех, плевать на все, главное, что победили, хоть сам и не понимаешь, что. А дальше хоть незнакомцев обнимай, но лучше Марка. Марк пишет, что опоздает из–за пробок, Зар отвечает, что он тоже. В машине душно, а телефон доставать и смотреть, кто как живет уже который раз за день – заебало, поэтому Назар представляет, как могло бы выглядеть его признание и их совместное будущее, правда вечные сигналы машин мешают. Атмосфера вообще не та, что все представление убирается на полочку, как недописанная книга, которую Вотяков потом опять возьмет и продолжит, только уже дома, где тихо и спокойно, где никто не мешает. Вспоминая о квартире и о том, что туда надо будет ехать – становиться грустно. Не хочется возвращаться туда, там темно, напоминает о внутренних призраках и демонах. Ощущения, как после крутого, вери–вери пиздатого праздника надо уходить, ведь все… кончилось… но у них же с Марком все только начинается, правда? Хочется рассказать о своих чувствах, нездоровых, таких, что Марк только его и никому Зар его не отдаст, о таких чувствах Марку прямо сейчас, вот прям приперло рассказать, страшновато правда, но да, признаться надо, признаться хочется, признание лезет изнутри. Кажется, прошел час, на самом деле прошло от силы минут пятнадцать, а Питер стоит, недовольные бибикают, остальные просто ждут, когда смогут спокойно поехать домой, а Зар думает о том, думает ли о нем, также застрявший в пробке, Марк, что вообще думает Марк? Так интересно залезть кому-нибудь в голову, узнать все мысли, мнения на счет каких-нибудь вещей, узнать, что он думает про тебя. Хотя как–то страшновато лезть в голову к Марку, вдруг… это не оправдает ожиданий и нет никакого счастливого будущего. Нет, лучше уж не знать, что происходит в чужой голове, и со своей проблем хватает. – приехали, молодой человек. Наличные, карта? – мысли, словно бабочки, испугавшиеся громкого голоса незнакомца, улетели в закрома мозга. На улице было не так жарко и душно, дул прохладный ветерок, да и на улице минус, солнце землю совсем не грело, лишь слепило глаза, когда вылезало из-за серых плотных туч, но погоду можно было назвать хорошей. Назар стоял возле дороги, до кафе по дворам еще минут пять, он достал телефон, печатая Марку о том, что уже на месте. «я уже в кафе минут семь как» Назар тут же подрывается и начинает бежать, от чего в ногах разливается тепло. Останавливается он только у входа в заведение, стараясь отдышаться, а за одно настроить себя на то, что Марка можно обнять и искренне улыбнуться, только и все. Он всегда так делал. Видя Маркула сердце ёкает, а мозг начинает неправильно работать, выдавая вместо обычных дружеских фраз пошлые фантазии и домашние поцелуи, от чего на лице появляется улыбка, а еще она появляется, потому что Марк тоже заметил Вотякова и несется на встречу с широко раскинутыми руками. Приятно, Будто родной дом там – Где Марк… После улицы Марк такой теплый, особенно его щеки, прижимающиеся к щекам Зара, и второй от этого чуть ли не вопит, слишком счастлив. Марк прижимает к себе крепко, хотя они не настолько долго были в разлуке. Марк прижимает к себе крепко, будто боится потерять. Марк прижимает к себе крепко, будто они уже были потеряны друг другом. – я все еще хочу тебя убить – говорит Марк, тихо, на ушко, все еще обнимая. – у тебя есть оправдания, почему ты пропадал? – Марк отодвигает голову чуть назад и смотрит, внимательно изучая эмоции человека напротив. – дай придумаю… о, вот! Я был в Альпах и забыл телефон дома, представляешь, как обидно, даже фотку с ламами не сделал. – он наигранно грустит, хотя он тосковал по Марку, искренне. – ладно, пойдем, буду тебя ругать – тут Вотяков начинает угарать – ты чего? – а Марк смотрит на него, как на сумасшедшего – Марк, ты хоть иногда слышишь себя со стороны? – Марк мило улыбается своими потрескавшимися губами и чуть краснеет. Они сидят в уютном молчании, лишь джаз тихонечко доносится из колонок сбоку. – и все же, где ты был? Это ведь не первый раз… – Назар нервно сглатывает, будто вот-вот, и конец его тайне. Никакого Марка и счастливого будущего, а сам Маркул тянет, как Шерлок смотрит – у тебя кто-то появился? – он наконец выдает свою гениальную версию и как-то неестественно улыбается. – нет, просто иногда пропадаю из-за того, что треки пишу – сколько раз он уже врал Маркулу? Сто, нет, тысячу раз? Вотякова, конечно, это все подзаебало, правда, но по-другому он не может, это трудно, трудно и больно, потому что реакцию не предугадать, хотя Наз уверен, что реакция будет примерно такой: удар, крики, удар, уход Маркула из его жизни, бесконечные пьянки, психбольница. – какой ты у нас работяга и трудоголик, я удивляюсь. – чернота перед глазами рассасывается и появляется милая мордашка предмета его воздыхания и предмета его боли, человека, в честь которого названа целая пластинка, существующая только в голове Назара. – Тут через несколько дней у пацана одного др, не хочешь со мной? – Марик наклоняет голову, внимательно вглядываясь, будто через глаза старается выведать, что твориться с другом... другом – нет, спасибо – парень поднимает руки, мол «не, я пас». Признаваться Марику в любви хочется все меньше, все страшнее… – так, братан, мне, правда, страшно за тебя? – Наз смотрит непонимающе, но внутри жутко приятно, что аж жжет. – тебе, может, помочь с чем надо? Точно все в порядке? – Марк, у меня все прекрасно, просто надоело как-то, да и староват я стал – парень переводит взгляд на чашку с кофе и усмехается своим же словам, вспоминая, что Маркул всего на 2 года младше. У Марка сильно стучит сердце, отчетливо, что аж в голову отдает. Он же все замечает, все видит. И эти сине-красные костяшки вперемешку с недавно засохшей кровью, синяки под глазами, усталый вид в целом, он же выдает Назара, только вот причину, по которой он выглядит так херово – умалчивает. И Марку не все равно, ему хочется знать, что происходит с любимым другом… с любимым другом, ему это важно, ему это надо хотя бы для того, чтобы спать спокойно. Но он молчит, он не лезет. Он терпит, он любит, мать твою, ЛЮБИТ, он готов сказать это, нет, крикнуть, сорвать голос ради того, чтобы это узнал весь чертов мир. В его голове эта мысль настолько яркая, настолько красивая, что аж дышать нечем стало, но она прям давит, что, кажется, голова сейчас разорвется. Ты любишь, Марк. Вдох-выдох. Зар рядом, Марк. Вдох-выдох. Ты друг Вотякову, Марк. Дыхание теряется, глаза беспомощно бегают туда-сюда. Он забыл, как дышать. Ненадолго, секунд на пять, но все равно страшно стало, ощущение, будто он плыл, но вдруг что-то потянуло его на дно и с каждой секундой все сложнее не дышать. Это кошмар. Еще один кошмар. Эй, Марк, оглянись, перед тобой сидит Назар, он не в воде, вы не в воде, вы не тонете, вы можете дышать. – Марк – на него смотрит пара обеспокоенных глаз – ты хорошо себя чувствуешь? – а Марк и не знает, что сказать. Он так ждал встречи, что просто не позволит все сорвать его бредовым мыслям. – да, просто задумался. – он отмахивается, начиная оглядываться по сторонам – ты, кстати, видел, что Транзит в вк недоступен? – спрашивает Вотяков, потому что хотел в тысячный раз послушать его альбом, услышать этот прекрасный голос, но ему сказали «иди нахуй, не сегодня» – да, мне сегодня утром Дима написал, но мы вернем, просто перевыпустим, вк вообще многих блокировать стал, причем даже не предупреждает. Слушай, а сколько времени? Просто мы долго сидим, места занимаем. – Обла немного разочарованно смотрит на время, говоря, что они просидели здесь час. – может, пройдемся? Сегодня погода такая хорошая, а я так давно на улицу не выходил, ну, знаешь, просто погулять, где-то далеко от центра, чтоб не было фанатов и машин, чтоб спокойно было – Марк похож на ребенка, вдохновленного книгой, который рассказывает, что хотел б так же, таких же приключений, новых знакомств, но он здесь, всего лишь здесь. – я не против, тоже подустал от этой суеты. – Назар шумно выдыхает и допивает кофе. Они выходят из ресторана, смеясь, между ними после этого признания будто стена рухнула, хотя они всего лишь признались, что да, они устали от этой популярности, не прямым текстом сказано, но они поняли друг друга. Ощущение, будто они гуляют ночью и это – их свидание, да на часах всего шесть часов и зимой темнеет раньше, да, с Марком скорее всего ничего не будет, да, больно, да, тяжело, да. Как бы там не было, ощущения куда важнее и Наз хочет оставить их навсегда у себя в памяти. Они ходят по дорожке, справа которой парк, а слева машины, громко шумящие и вечно пытающиеся обогнать друг друга, от которых Марк хотел быть подальше, только не получилось. А Марку, кажется, плевать, ему хорошо в компании Вотякова, ему никто не нужен больше, и время остановилось для них, все вокруг замерло в каком-то ожидании и нетерпении, и только Марк знает, чего ждет все вокруг, зачем все остановилось. Нет плана, только импровизация ради достижения цели – признания. Маркул решил, что либо сейчас, либо он будет, загибаясь смотреть, как Вотяков женится, как у него подрастают детишки, хотя и так есть возможность, что он будет смотреть на это все, но, если Назар будет счастлив – Марку будет лучше, он будет рад за него. – Марк, а Марк, ты опять завис? Я тебя еще раз спрашиваю, нет, умоляю, пойдем на крышу, смотри, там пятиэтажка есть какая-то! – Зар сложил руки в умоляющем жесте и ждал, когда Марк осознает, что происходит и придет в себя. – и как ты планируешь там оказаться, умник? Почту так поздно не разносят, да и вдруг там нет выхода на крышу. – на это Обладает лишь хитро улыбнулся и пошел к дому даже не оглядываясь, ведь знал, Марк пойдет, не сразу, но пойдет, и то было правдой. Дошел Марк, когда Вотяков уже открывал дверь. – Магия или ты знал код? – Марк хотел уже пройти без вопросов, но ему все же стало интересно, и он остановился в дверном проеме. – секреты не выдаю – Вотяков закрыл глаза и широко улыбнулся. Марк чуть не задохнулся, насколько это было мило. Они поднимались по старым ступенькам, смотря на изрисованные стены, дыша запахом сигарет и канализации. Это такой своеобразный запах детства у обоих. Дом обволакивала тишина, что никто не решался ее разбавить. Вот, оказавшись на пятом этаже они увидели лестницу и люк, на котором не было замка или какой-нибудь цепи. Решив проверить, смогут ли они открыть этот люк Обла полез первым и немного толкнув его, понял, что тот легко открывается. Парень стал тихо открывать его, боясь издать лишний звук и наконец оказался на крыше, где его обдало потоком ветра. Вслед за ним выполз Марк, который сразу поежился от холода. Ему сейчас было страшно, как никогда, ведь вроде это идеальный момент, чтобы признаться, но пугало, что Зар мог легко столкнуть его с крыши за пидорство, пугало до дрожи в коленях. На подкашивающихся ногах он подошел к Назару, подошел к краю. К краю своего сознания, дальше либо вечная любовь, либо разбитое сердце и пустое существование, которое Марк быстро прекратит, просто сдохнет в своей несчастной любви и крови. – мы как подростки – проговорил Зар, улыбаясь краешком губ и смотря вниз, а Марку сейчас еще страшней почему-то стало. – ну, это не запрещено, мы просто впадаем в некое детство, хоть ненадолго, но хотим вернуться в мир, где беспокоило только то, кто разломал твоего снеговика или упер грузовичок, оставшийся в песочнице. – Марк не мог смотреть вниз, сразу создавалось ощущение что он должен взять и прыгнуть, он смотрел на Зара, такого красивого в этой зимней куртке, немного подрагивающего, как и он сам. Тут Вотяков поднял свой взор и встретился глазами с Маркулом, улыбнувшись еще больше. «Марк, давай, это то, чего ты ждал» – кричало сознание, кричало сердце. – Зар, ты не скинешь меня с крыши за такое? – Вотяков посмотрел на него ничего не понявшим взглядом, поправляя волосы, которые ветер будто специально в глаза направлял. – допустим, что нет, хотя если я узнаю, причем узнаю последний, что ты женишься или что-то такое, то скину. – они посмеялись, смотря в непроглядную даль. Остановка вообще была немного далека от романтической; они дрожали от холода, вокруг была темень и летали огромными хлопьями снежинки, снег все больше заносил поверхность земли, да и крыши тоже, нет, обстановка совсем не романтическая. – ну, слушаю тебя – после минутного молчания продолжил Вотяков. – мне очень сложно это говорить, поэтому я, наверно, буду нести полный бред, но все равно, послушай. Я никогда не мог нормально разобраться в себе, а может просто не хотел. Всегда заваливал себя работой, если было плохо, старался не нагружать других своими проблемами, поэтому молчал, и молчал о многом. Но недавно я понял, что, если продолжу молчать, сделаю себе только хуже. Есть человек, который не дает мне спать ночами и занимает собой все мои мысли – Зар нервно глотает – я всегда хочу быть ближе к нему, всегда хочу знать, что его волнует, что случилось, но он не говорит, – Назар придумывает планы побега, ну или хотя бы как не разрыдаться, ведь Марку нравится другая, Марк любит ее вон как сильно. Хочется сбежать в гроб сразу, просто прыгнуть с этой крыши и в гроб. – молчит. – что за счастливица, о которой ты так печешься, а она не ценит? – Вотяков неровно улыбается, хотя сейчас бы не прочь уехать домой и опять уйти на недельку от общества, окружив себя алкоголем и сигами. – это человек, которого ты очень хорошо знаешь – а сердце все быстрей бьется, в глазах звездочки – и ты подумаешь, что я идиот, но да, я идиот, я вообще поехал, раз говорю тебе это, но – у каждого мысли свои; Обла думает, как бы сделать так, чтобы его радость за Маркула выглядела не фальшиво, и как он будет бухать без остановки, и как пластинка «Марк» будет вечно крутится в его голове, а Марк думает, что ему сейчас врежут, и останется он со своей любовью один одинешенек – это – тик-так – ты. – он резко закрывает глаза и уклоняется, будто дите от удара бухого отца, но ничего не происходит, все тихо. Назар стоит и смотрит вниз, его выражения лица почти не видно. От этого молчания хочется ударить самого себя – не молчи, пожалуйста, крикни на меня, ударь, я не знаю, но не молчи, хочешь я уйду из твоей жизни, а ты просто меня забудешь, ок? – Марк направляется к выходу, но слышит тихое «стой». Он останавливается, разворачивается и встает на свое место, где снега почти нет, потому что он весь скинул вниз, с крыши – волновался. У обоих внутри сильнейший ураган, который снес все органы, просто неразбериха в голове, а Марку от самого себя тошно. Страшно, что все узнают, страшно общественного мнения, страшно потерять все и всех. Он Вновь Боится. У Назара если не шок, то что-то большее, он и не знает, что сказать, его парализовало. Хочется ущипнуть себя, понять, что это – не тревожный сон в алкогольном опьянении, а реальность. Что вот, они с Марком стояли, пытались рассмотреть звезды, а потом он признался в любви, это пошаговая инструкция. Все больше навязывается мысль, что Наз – тряпка, раз не смог сделать это раньше. Внутри разорвалось что-то, кажется, та нить, на которой весело покрывало, скрывающее их любовь за тонкой, как это самое покрывало, дружбой. Разорвался, Нет, Взорвался мир, Отчистив весь грех, Оставив счастья, В которое все меньше верили, Как подрастающие дети в деда мороза. «Нас любят даже за то, что мы грешны, нас любят, потому что любовь – это грех» Марк просил накричать на него, только это сложно и невозможно. Кричать на любимых сложно, Марк –любимый. Кричать на любимых нельзя, их можно сильно ранить. Кричать невозможно, просто потому что, сука, в горле застрял какой-то беззвучный крик, взявшийся из неоткуда, его будто обездвижили, сделали немым. Марка не ударить, ведь он как загнанная зверюшка, ударишь, так у нее от страха сердце остановиться, а Зар не хочет причинять вред, наоборот, помочь хочет, защитить от злого мира, плохих людей и себя. Или нет. Он хочет быть злым только для мира, для Марка он будет делать все, лишь бы он не знал о тяжести жизни. Он будет сторожевым псом, охраняющим спокойствие Марка. Только страшно заебать Маркула этим добром, ведь всегда интересно то, что скрывается. Страшно отпустить Марка, Марка, неготового ни к чему, одного, беспомощного. Просто страшно, что Марк уйдет, что ему понравится эта жизнь, полная риска, страшных вещей, пропитанных смертью. «Многое страшно, жить вообще страшно» Марк – это что-то недосягаемое в сознании Назара, Марк – далекая планета. Перед Марком стыдно за все, с Марком хочется делать что-то стыдное. Ни единой эмоции. Марк терпеливо ждал, возможно удара, возможно объятий, он ждал. Не каждый же день в любви признается друг? В себе, внутри, у Марка лился истерический смех, Марку жутко и одновременно смешно. Жутко от того, что он не знает, что творится в голове Вотякова. Смешно от того, что он дурак. Но лучше ведь признаться, чем молчать, правда? А дальше человек сам разберется, принимать его или сломать мост связей, жить с этим ему, а Марк лишь гонец, донесший новость. Новость о том, что влюблен. Смех еще больше отдается в голове, смех, как Tzeva Adom, смех – сирена, от смеха боязно, смех пугает, от него хочется застрелиться, лишь бы он исчез, а может это не смех? Это крик, жуткий крик, Марк кричит, мальчику страшно, сирена в голове не исчезает. На лице ни эмоции. – Марк, я виноват перед тобой – шепотом, громче не удается. В Маркуле затихает все: крик, смех, сердце, он почти не дышит. – нет, ты не причем… - он бы продолжил, но Вотяков не дал, ему хотелось рассказать Марку все. – я виноват, виноват, что не смог сказать тебе тоже самое раньше – тело отпускает, он поворачивает голову на Марка – не знаю, простишь ли ты мне это? Вотяков улыбается грустно-больно-с надеждой. Маркул налетает-напрыгивает-на радостях, сжимает сильно в своих объятиях, до того, что кости хрустят, до того, что они оба чуть не сваливаются с, занесенной снегом, крыши. – мы точно, как подростки – они смеются. «Больные друг другом, Они не заметят, Время бежит Вместе со смертью…» Когда Зар узнал, он кричал, кричал, пока не сорвал голос, пока не стали жаловаться соседи, но когда узнали, тревожить не стали, горе у парня, пусть орет. Назар и Марк планировали встретится, но все пошло не по плану. Ему звонят из больницы, говорят что-то об аварии, но Вотяков не слушал, он, чуть ли не крича, говорил таксисту ехать в больницу. В больницы мед. сестры пытались успокоить его, поддерживая словами «он в операционной, врачи делают все, что могут», хотя вряд ли это можно назвать поддержкой. А у Зара перед глазами лицо маркуловское, карие глаза, губы, и во все, что есть в Марке – он влюблен Он боялся потерять, а теперь теряет, теперь не ясно, что дальше. ИДИОТ, ДУРАК! Губит сам себя, да и плевать. Я ВИНОВАТ! Не признался раньше, просто трус, этого могло не быть. Он бьется головой о сероватую кафельную стену, сидя на таком же полу. И не хватало ему этого сраного врача с опущенной головой и расстроенно-растерянным взглядом. Нет, только не этот взгляд, он не готов слышать о смерти. – простите… Маркул Марк Вадимович. Констатация смерти: 17:38 24.01.2018г. Бесполезное отрицание Назара, психбольница. Его жизнь растерли в порошок в день, когда шел снегопад. С того момента прошел год. Сегодня 24 января, идет такой же снегопад. Не кладбище все засыпано снегом, кроме одной могилки, а рядом человек. Назар пришел в куртке, потому что Марк так говорил, всегда ругал, если он был плохо одет и звал на чай, чтобы согреть. Пришел с ромашками, потому что Марк любил простоту, а ромашки никогда не выпендривались яркими цветами или необычным происхождением, они были обычные. Назар пришел, потому что Марк любил его. А может он и сейчас любит все эти вещи? Черт знает, что после смерти. Назар надеялся на Марка после смерти. Улыбчивого и любимого. «знаешь, Марк, ты тогда меня так резко оставил. Я в шоке был, хотя это слово не подходит для описания моего состояния тогда. Я и сейчас прибываю не в лучшем, но есть успокоительные. По мне, так сраное плацебо, я иногда забываю думать о том, что они мне помогут, поэтому действия ноль. Действия в принципе ноль. Люблю тебя очень, Марк. Ты незабываемый. Виню себя сильно за все, а я ведь даже на похороны не пришел. Я собираюсь с тобой встретится. Поговорим при встрече, ты же не в обиде на меня? Ты все еще любишь? Жди меня, Марк. На тот свет, надеюсь, нет пробок» На следующей неделе местные нашли труп в речке недалеко от Петербурга. Вотяков, в морге подтвердили. Его и похоронили с Марком рядом и записочку в руках оставили, надеялись, что они встретятся и плакали. Сломалась пластинка под названием Марк Маркул, а вместе с ней и жизнь влюбленного в нее Назара.