Бог

Канда был ненормальным. Аллен знал это с первой их встречи, но убеждался всё больше буквально каждый день. Было совершенно очевидно, что этот придурок ненавидел всё вокруг. Ненавидел весь орден, ненавидел людей, с которыми ему приходилось работать. Или может быть, даже презирал. Но тем не менее – он продолжал здесь жить. Он никуда не уходил, раз за разом возвращался, брал новые задания у Комуи и отправлялся в путь, чтобы затем снова оказаться в этом проклятом ордене. Аллен не знал, за что он терпеть не может место, которое для многих стало вторым домом. Аллен не знал. И судил о Канде глупо и поверхностно, сам того не понимая. Не понимая ровно до того дня, когда имел несчастье увидеть всё его незавидное прошлое. Аллен когда-то считал, что ему сильно досталось в детстве. Считал, что вообще-то он вправе с высоты своих страданий судить о других. Вправе вообще судить. Он, наверное, никогда не ошибался так сильно. К сожалению, понимание этого приходит к нему слишком поздно. Но по крайней мере он успевает сделать то немногое, чем ещё в силах помочь человеку, которого долгое время не мог терпеть из-за его наглости и хамства. Успевает даровать ему свободу в последние минуты его жизни. А затем Канда из его жизни… Исчезает. Казалось бы, навсегда. Аллен много думает. Сам не понимает, как это у него выходит, когда вокруг творится столько непонятного, когда ему постоянно нужно бежать и спасаться. Мысли просто не оставляют его и без того больную голову, вызывая жуткую мигрень и злобу. А Канда будто специально стоит перед глазами, заставляя его вспоминать, вспоминать, вспоминать, заново и заново переживать те ужасные минуты, когда он погрузился в прошлое дурацкого мальчишки Юу. Канда будто не сводит с него пристального взгляда своих синих глаз. Будто видит через время, через расстояние, наблюдает, усмехается, служит его личным демоном, личной болью, личным возмездием за собственный идиотизм. Аллен слишком поздно, опять слишком поздно понимает, что он этого несносного придурка любил. Сам этого не знал, но любил. Иначе как объяснить это чувство щемящей тоски по их постоянным стычкам, по грубому голосу Канды, по его жёсткому взгляду, в котором сквозило – Аллен может различить это только сейчас – понимание. Сострадание, такое, на которое Канда был способен в силу собственного характера. И как объяснить отчаянье и боль, которые он испытывает сейчас, когда понимает, что Канды ему больше никогда-никогда не увидеть. Не услышать своего прозвища насмешливым голосом, не ощутить холод металла у своего горла и горячих рук на коже во время спарринга… Канда ненавидел их бога. Ненавидел, хотя Аллен не понимал, почему. Теперь понимает. Как Бог может допустить подобное? Как, чёрт его подери, он может спокойно смотреть на весь хаос, всю боль, всю несправедливость, что происходят на этой грешной земле? До Аллена слишком поздно доходит, почему Канда так бессмысленно, так глупо грозил Богу, высокому и недостижимому, восседающему на небесах, своей катаной. Это давало ему хоть какую-то надежду если уж не на будущее, так хоть на отмщение за прошлое. И Аллен поднимает к небу свой меч, смеясь в лицо хмурым тучам. Больше этот дурацкий Бог его не проведёт. Никогда. Теперь он знает цену собственной жизни, собственной боли и мраку своего детства. Он знает, что так не должно быть, что Бог не посылает испытаний во имя веры, что он просто… Смеётся. Ему всё равно. Ему, чёрт побери, всё равно! А зачем он тогда нужен? Такой вот Бог? И когда Канда вдруг объявляется прямо перед ним, такой же, как и всегда, только, кажется, ещё больше похорошевший с их последней встречи, Аллен, уже всё для себя решивший, снова теряется. Не понимает, что происходит, как это могло случится. Канда будто сияет, и Аллен даже почти надеется, что ему снова просто привидилось, но на скулу его опускается тяжёлый кулак, и оправданий для себя уже не остаётся. А когда оба наконец оказываются в одной пропахшей сырой древесиной комнатушке, а Канда прижимает его к стене, яростно глядя в серые глаза, будто пытаясь что-то в них различить, сомнений не остаётся уже никаких. Он снова ошибся. В который раз, между прочим. Аллен ухмыляется и глядит в ответ с вызовом. – Ну что? Так и будешь пялиться на меня, а, БаКанда? Канда не отвечает. Лишь смотрит на него ещё мгновение, а затем хмыкает и накрывает его губы своими. На удивление горячими, даже обжигающими. Аллен отвечает. Отвечает, и думает про себя, что он снова и снова совершает одну и ту же ошибку. Он судит. Опять и опять. А уж если он недавно лишил этого права самого Бога, то как он может делать то же самое? Аллену хочется смеяться. Но вместо этого он лишь ближе прижимает к себе, кажется, совсем сумасшедшего Канду. Такого же горячего, как прежде. И шепчет ему на ухо, задевая его горячим дыханием: – Твой дурацкий Бог опять обманул меня… И больше уже ничего не слышит, не понимает, да и не желает понимать. Только позволяет Канде опрокинуть себя на постель, и снова целует его, целует, целует… Грозить Богу – занятие совершенно бесполезное. Но человек на то и человек, чтобы рваться к невозможному, разве нет? К тому же – что ему остаётся делать, когда всё, что ему было дорого, у него отнимают? Аллен не находит в себе ответов на эти вопросы. Если честно – ему думать совсем не хочется. Ему только хочется, чтобы то, что сейчас с ним происходит, не заканчивалось никогда. И тогда уж ему точно не будет до Бога никакого дела.