— А давай ловить взглядами падающие звезды и загадывать одно желание на двоих?
Космос — бескрайнее черное море, наполненное немыслимыми по своим размерам планетами, движущимися гигантскими астероидами и кометами, космической пылью, мусором и яркими ослепляющими скоплениями звезд. Космос — завораживающее холодное пространство, бездна, таящее в себе тайну и ледяной ужас. Космос… Впервые это слово Феликс прочитал в детской познавательной книжке, которую подарила ему его мама на день рождения. Большие красивые глянцевые картинки занимали почти половину страниц, и Ли до сих пор помнит приятное покалывание на подушечках пальцев, когда держал увесистый фолиант в своих маленьких детских ручках. Этот врезающийся в нос запах свежей типографской краски, приятный шорох страниц и благоговейный трепет, который наполнял его при прочтении данной книги. Будучи лишь семилетним мальчиком Феликс был пленен красотой звездного неба и увлекаем неизвестностью черной бездны, полной бесконечного и безграничного хаоса. Ли понял, что отныне космос — та черта, которую он хочет достигнуть и преодолеть. Поэтому на вопрос о том, кем он хочет быть, когда вырастет, Ли без колебаний в голосе всегда отвечал: «космонавтом». Так и произошла его встреча с Чанбином. Полные энтузиазма, любви к астрофизике и вечно мечтающие о бескрайнем космосе, потому что этого неба им было недостаточно, Феликс и Чанбин столкнулись на первом отборе кандидатов в космонавты NASA. Их встречу нельзя было назвать романтичной. О такой встрече не снимают фильмы и не пишут книги. Они были юны, ведомы своими мечтами и желаниями. Никто даже не задумывался о том, что мимолетные переглядывания, брошенные вскользь полуулыбки и вполне дружеское общение между занятиями приведет к чему-то большему, чем просто дружба. Им было легко и комфортно друг с другом. Одна мечта на двоих сплотила их намного сильнее, чем они могли себе представить. Они мало говорили, зато больше чувствовали, дополняли неловкое молчание улыбками и прикосновениями. Потому что нет ничего красноречивее безмолвных прикосновений. Так они оба считали. Но после двух лет космической подготовки, стольких же лет групповых тренировок, сдачи около 150 экзаменов, тестов и зачетов на последнем этапе на обложке увесистой именной папки Феликса Ли ставят жирное и больное «не годен». Это слово противным красным отпечатывается под коркой мозга, и Феликсу хочется взвыть от несправедливости жизни, ведь теперь мысль о покорении космоса навсегда можно вычеркнуть из своей жизни. Потому что теперь из них двоих сделать это сможет лишь Чанбин. Потому что их мечты о совместном полете рушатся, как песчаный замок. И желание разбить все вокруг вспыхивает в воспалённом мозгу идеей фикс, и Ликс напивается, пытаясь уйти в забвение и не натворить глупостей. А на следующее утро просыпается от раннего звонка по телефону и буквально светится от счастья, когда слышит на том конце провода знакомый голос инструктора и новость о том, что теперь он новый орбитальный инженер. — Работать в NASA — это как выиграть в лотерею. — радостно сообщает Феликс Чанбину за чашкой кофе вечером того же дня. — Не совсем то, о чем я мечтал, конечно. Но я и этому безумно рад. Парень делает глоток обжигающего горячего шоколада, оставляя над верхней губой тоненький след от напитка. — Космос — это все, что у нас с тобой есть, что когда-либо было и когда-нибудь будет. Чанбин смотрит в окно кафетерия, вглядываясь в раскрашенное иссиня-черной гуашью небо с россыпью мерцающих вдалеке звезд. — Одно созерцание Космоса потрясает: дрожь бежит по спине, перехватывает горло, и появляется чувство, слабое, как смутное воспоминание, будто падаешь с высоты. — продолжает космонавт-испытатель и вновь переводит взгляд на сидящего напротив него Феликса. — Тебе ведь знакомо это чувство? «Знакомо», — думает Ли и… падает. Но причиной этого падения — человек, едва касающийся сейчас под столом своими коленями его собственных. Феликс стремительно, будто ведомой гравитацией, тонет, вязнет в чужом голосе, во взгляде темно-карих глаз и уютном тепле, окутывающем его сейчас с ног до головы, словно пуховое одеяло. — Знакомо. — уже в слух произносит он и смотрит на свои подрагивающие руки, лежащие на столе. — У тебя усы. — вдруг как-то не в тему выпаливает Со и улыбается. — Что? — брови Феликса поднимаются вверх, и он удивленно пялится на старшего, пытаясь осознать услышанное. И вот так всегда. Что-нибудь скажет, улыбнется, а Феликс теряется, потому что идет ко дну от одной этой улыбки. — Усы, говорю. Шоколадные. — снова повторяет Чанбин и показывает указательным пальцем на вытянутое в изумлении веснушчатое личико, где предположительно красовался отпечаток от выпитого минутой ранее напитка. — Ох, правда? — Феликс смущенно подносит ладошку ко рту и быстро стирает грязь. — Теперь все? — Вот здесь, — показывает на правый уголок пухлых губ. — еще осталось. — Где? Тут? — Ли тычет в собственное лицо и ждет ответа. Но отклика не следует, потому что происходит то, что ученые назвали бы катастрофой вселенского масштаба. Чанбин наклоняется над столом, сокращая расстояние, касается горячими пальцами острого подбородка, заставляя Феликса чуть приподнять голову вверх, и сухими со вкусом мятного латте губами накрывает чужие поджатые, разом отнимая весь собравшийся в легких воздух. Мир вспыхивает яркой сверхновой. Жар со скоростью света распространяется по телу, завязывается крепким морским узлом в животе и обжигает внутренности. Чанбиновы губы задерживаются всего на пару секунд, но Феликсу хочется, чтобы на всю жизнь. Чтобы навсегда. Вот так вот сидеть в пустующем ночном кафе и делить один воздух на двоих. — Теперь всё. — тихо говорит в чуть приоткрытые губы Чанбин и смакует на языке вкус горького шоколада. — С-спасибо. Чанбин улыбается, проводит большим пальцем по чужой нежной щеке, а вокруг будто взрываются оглушающими хлопками конфетти — разноцветные, бумажные кружочки маленьких размеров. Чувство, которое Феликс пытался подавить в себе довольно долгое время, вдруг наполняет его до краев и готово вот-вот выплескаться наружу.— Как сильно я тебе нравлюсь? — Бесконечность. — Бесконечность? — Бесконечность, умноженную на вечность.
∞
— Я люблю тебя. — признается Чанбин пару месяцев спустя, беря холодные феликсовы руки в свои и целуя каждый пальчик. В камине приветливо потрескивает огонь, наполняя комнату нежным желто-оранжевым светом, а мороз за окном, потрескивая, оставляет на окнах причудливые узоры. — Бесконечность, умноженную на вечность? — вдруг спрашивает Ли, ощущая, как начинают гореть его щеки, легкие, будто внутри груди только что вспыхнул пожар, и жечь от долгих поцелуев губы. — Бесконечность, умноженную на вечность. — соглашается Чанбин и кивает, позволяя широкой улыбке коснуться его потрескавшихся губ. Прокладывает дорожку поцелуев, что остаются невидимыми клеймами от шеи до впалого подтянутого живота. Собирает устами чужие стоны и поглаживает нежную кожу под своими жесткими пальцами. Сжимает бока и мнет горячими ладонями, словно глину, податливое тело, как делает это искусный скульптор, аккуратно придавая своему творению будущие изгибы. Прикосновения — теплым мёдом по загорелой коже — обволакивают, не подчиняясь никаким законам физики. Молодые, пылкие и до безумия друг в друга влюбленные. Такими они были. Такими они хотели друг друга запомнить.∞
Падающая звезда в космосе — это уже не симпатичная блестяшка в небе, не бесплатный фейерверк. Это что-то, чем ты не можешь управлять, что-то, что может убить тебя и уничтожить твой корабль в любой момент. Никто не предполагал, что такое могло случиться с ними на самом деле. Все траектории небесных тел, что могли попасть на одну полосу со взлетным шаттлом были досконально рассчитаны, подтверждены и согласованы. Ракета подготовлена, успешно пройдены все этапы проверки. Возникновение опасности составляло 0,1%. Однако этот самый жалкий процент сыграл жестокую шутку. И, возможно, легче было думать, что все обойдется, а опасения так и останутся теориями. Но судьба бывает коварна. Космический корабль «Эверластинг» на сороковой минуте своего пребывания в космосе вскрыт, словно консервная банка. Из-за взрыва экипаж резко и под давлением, словно пробку из-под шампанского, выкидывает в открытый космос и разбрасывает в разные стороны без возможности за что-либо зацепиться. Кого-то уносит без скафандра, кому-то везет немного больше. Чанбина отшвыривает от места крушения на приличное расстояние, крутит, словно на детских каруселях, и неумолимо уносит дрейфовать в космическое пространство, словно потерянный бумажный кораблик. Гравитация Земли тянет вниз, и Чанбин понимает, что все уже решено. Правда не им самим.— Я вернусь. — Обещаешь? — Обещаю.
∞
Atlas: hearing — sleeping at last
— Чанбин. Минхо. Чан. Джисон. Сынмин. Прием. В ответ мертвая тишина. Внутри помещения резко становится холодно. Феликсу даже кажется, что столбик термометра упал ниже абсолютного нуля*. Связь между станцией и экипажем неожиданно прервалась, и никто не может установить причину. — Чанбин. Минхо. Чан. Джисон. Сынмин. Вызывает Земля. Прием. Феликс продолжает звать позывные, но в ответ уже десятую минуту раздается лишь ненавистное молчание. Воздух вокруг становится таким удушающим и разряженным, количество молекул на кубический сантиметр пространства уменьшается, и Феликс с трудом проталкивает в рот воздух, чтобы не дать сердцу остановиться раньше отпущенного ему срока. Ужас и отчаяние с каждой секундой все сильнее сковывают своими железными пальцами горло, пока голос, тихий, вместе с треском и помехами, наконец не раздается в динамиках наушников. — Центр управления полетами. Говорит командир космического корабля Со Чанбин. Прием. Тело Феликса покрывается противным холодным потом, а спазм неумолимо сдавливает бронхи. — Чанбин? — Ли отдергивает себя от мысли, чтобы не закричать чужое имя на всю аудиторию. — Я тебя отлично слышу. А ты меня? Прием. — Да. — выдох облегчения. — Я так рад слышать твой голос. — Что произошло? — пальцы Ли крепко сжимают подлокотники передвижного кресла. Настолько сильно, что рисунок материала, которым была обтянута мебель, отпечатывается на белых ладонях. Страшно. — Мы столкнулись с осколками космического мусора. — пауза. — От шаттла остались лишь щепки, а нас разметало в разные стороны, словно поднятую с земли пыль. Чанбин говорит это так легко и непринуждённо, будто в том, что он сейчас болтается где-то в межпланетном пространстве нет ничего особенного. И, наверное, это вполне естественно, ведь их учили быть стойкими и уметь проявлять профессиональную хладнокровность даже в самых опасных ситуациях. Но дыхание у Феликса все равно перехватывает. Он судорожно пытается вспомнить о том, что в таких случаях нужно делать. Но в голове как назло звенящая пустота. И парень метает взгляд из стороны в сторону, ищет поддержку и помощь в притихших коллегах, но, если быть честным, в уставе нет каких-либо прямых указаний, которых стоит придерживаться в подобных экстренных ситуациях. И нет никакой красной кнопки, которую нужно нажать или рычага, за который необходимо потянуть, чтобы все это закончилось. Это не учебная тревога и не страшный сон. Это жизнь. В самом ее настоящем обличии. «Соберись, тряпка! Ты ведь орбитальный инженер! Ты ведь должен помочь ему! Ты должен!» — Кто-нибудь, — Феликс судорожно выдыхает, стараясь трезво мыслить, но страх все равно медленно подбирается к горлу в виде тошноты и учащенного сердцебиения. Ему приходится приложить усилия, чтобы выдать связанное предложение, а не выплюнуть содержимое своего желудка на стол. — Кто-нибудь еще остался в живых? — Не могу точно сказать. Знаю лишь, что Минхо успел надеть силовую установку, прежде чем нас всех вышвырнуло за борт. — Чанбин делает паузу. — Феликс, я- — Ты пробовал связаться с ним? — Ли прерывает его, лихорадочно пытаясь что-нибудь придумать. Что-нибудь, что позволит находящемуся сейчас в несколько тысяч километров от него парню спасти свою жизнь. Герметичный скафандр с несколькими слоями защитной ткани, оснащенный трубопроводами для осуществления вентиляции, баллонами с O2 и прозрачный шлем несомненно то, что может помочь поддержать систему жизнеобеспечения в стабильном состоянии довольно долгое время. Но любой сведущий человек скажет, что этого недостаточно для того, чтобы выжить в открытом космосе. Если за спиной нет энергоприбора, то без способности контролировать свое перемещение в невесомости, ты рано или поздно погибнешь. И произойдет это либо от со временем исчезнувшего кислорода в баллоне, либо от того, что врежешься в осколки то и дело пролетающего мимо космического мусора. — Да. — на том конце раздается выдох. — Десятки раз. Феликс, послушай- — С помощью УПМК** есть возможность добраться до международной космической станции, ты же понимаешь это?! Попробуй еще раз! — не унимается парень. — С нами же у тебя как-то получилось установить связь! Ли вслушивается в размеренное дыхание в наушниках и даже сейчас может почувствовать, как на чужих губах играет ухмылка. — Как всегда упертый. — устало тянут по ту сторону, а затем раздается какой-то тихий свист, словно колесо спустило, и шорох. — Что-то случилось? — Феликс взволнованно прислушивается к едва заметному шипению и чужому мычанию. — Нет. Все нормально. — спустя долгую минуту отвечает Чанбин и лжет. Потому что знать Феликсу о том, что левую кисть его руки отрезало пролетающим мимо астероидом не обязательно. Астронавт лишь туго заворачивает клапан, расположенный чуть выше локтя, действующий сейчас подобно жгуту, и прикусывает внутреннюю часть щеки, силясь не потерять сознание. Хоть кровотечение и приостановлено, а скафандр вновь заполнен ускользнувшим через пробоину воздухом, голова заметно начала кружиться, а тело становиться ватным. На языке чувствовался характерный металлический привкус крови, а в голове бесконечно крутилось лишь одно: «Не смей отключаться, Чанбин! Говори с ним. Ради всего святого, говори!» — Здесь ужасно красиво, — выдает Чанбин, мерно вдыхая и выдыхая воздух. Процент кислорода на датчиках составляет 54%. При быстром дыхании он быстро выгорает, а Чанбин не хочет быть расточительным. — Где ты сейчас? — Ли скользит глазами по бело-черному экрану, пытаясь засечь местоположение исследователя, но датчики не замечают никакого движения. «Проклятье!». — Пролетаю где-то над Тихим океаном. — отвечает Со и смиренно улыбается. — Я возвращаюсь домой, Феликс. Возвращаюсь к тебе. Секундное облегчение сменяется паникой и Ликс буквально чувствует, как его сердце с оглушительным грохотом ухает куда-то вниз. «Нет. Пожалуйста… Только не таким образом». — Ты все еще здесь? В наушниках голос Чанбина звучит не так отчетливо, как раньше. Из-за потери крови и пульсирующей боли, ему становится трудно говорить. Мысли то и дело, что путаются, завязываются в узлы, собираясь в клубок, ускользают от него, словно песок сквозь пальцы, он теряют их суть. Но все же одна единственная неизменно держит его в сознании. Феликс слышит эти тихие вздохи и выдохи и думает о том, что если закрыть глаза и представить, что его обладатель сейчас стоит за его спиной, то станет казаться, что он рядом. Почти дышит в спину. Почти касается своими пальцами его ссутуленных плеч. Почти… Но «почти», увы, не считается. Потому что это как говорить с человеком за закрытой дверью. Слышишь, но не можешь дотронуться, почувствовать. И от этого так невыносимо дерет в груди. — Да. — стараясь, вернуть уверенность собственному голосу, отвечает Ли. Нельзя показывать слабость. Не сейчас. Но Чанбин все равно замечает скрываемую дрожь. Слишком хорошо за эти годы он изучил этого парня. Он знает, когда тот грустит, когда притворно обижается и когда зол. По маленьким складочкам между бровей и лбу научился безошибочно читать недовольство на любимом лице, распознавать ложь по голосу. И поэтому сейчас Чанбин знал, что тот на грани того, чтобы потерять самообладание и выдержку. Потерять себя. — Хорошо. — Со прочищает горло и улыбается, нахлынувшим чувствам. — Не знаю, сколько еще времени мы сможем вот так переговариваться по радио, поэтому… просто выслушай меня, ладно? Феликс молча кивает, будто его могут увидеть сквозь тысячи километров необъятного космоса, и это молчание Чанбин принимает за ответ. Он медленно втягивает воздух в легкие и, смотря на маленькие точки света за защитным, слегка вспотевшим стеклом, представляет, что находится в том самом кафе. В день, когда сеульское небо накрыло черным бархатом, а на языке чувствовался вкус сахарной ваты и горячего шоколада. Тот уют и тепло, что они чувствовали рядом друг с другом, едва касаясь колен под столом. То волнение и неловкость, когда впервые поцеловались. И тот трепет, когда шли по ночному парку и держались за руки, переплетая пальцы. — Знаешь, я ни о чем не жалею. — выдох. — Не жалею о том, что решил стать астронавтом. Не жалею, что потратил чуть больше четверти своей жизни на изучение науки и космоса. Я не жалею о том, что падаю сейчас, как камень, брошенный кем-то в колодец. И даже не жалею о том, что сгорю, как спичка, вторгаясь в слои атмосферы. Я не жалею, что встретил тебя той полыхающей и обжигающей осенью, Феликс. И тем более я не жалею о том, что полюбил тебя. Со делает паузу и борется с подступающим горьким чувством. — Я умираю за нечто более прекрасное, чем моя жизнь. И я принимаю все, что меня ждет. Чанбин говорит, и на паузах, когда голос командира предательски начинает пропадать от перенапряжения голосовых связок, он вслушивается в чужие тихие неконтролируемые всхлипы и шорохи, что раздавались из радиоприемника. — Я ни о чем не жалею. И я хочу, чтобы ты это знал. — произносит, представляя перед своим лицом заплаканное веснушчатое лицо. Воображает, как проходится подушечками пальцев по родным чертам, сцеловывая соленые капли. Как видит запутанные дрожащие ресницы и полные губы, сжатые в тонкую линию. Феликс сидит с опущенной на колени головой, слушает чужой голос и плачет. Колючее и щемящее сердце чувство неторопливо и безжалостно вгрызается в него, отрывает кусок за куском, как голодное дикое животное, и превращает в совершенно пустой сосуд. — Я тоже. — сглатывает. — Тоже ни о чем не жалею. — сквозь слезы повторяет Феликс, вытирает влагу с щек тыльной стороной ладони, и желание оказаться сейчас там, вместе с Чанбином, стремящемуся к земной атмосфере со скоростью десять тысяч миль в час, становится равной бесконечности. Той самой, которую они обещали друг другу подарить. — Хорошо. Ты ведь помнишь, что я дал слово, что вернусь к тебе? Феликс, я- И связь обрывается также, как наступает конец света. Неожиданно, пугающе, заполняя ужасом каждую клеточку души. Феликс, охваченный абсолютным отчаянием, подрывается со стула, без разбору нажимает на кнопки пульта управления, зовет позывные, старается наладить связь, но все безрезультатно. — Феликс, остановись. Феликс! — Уджин хватает парня за плечи, оттаскивает от несчастной аппаратуры и прижимает дрожащее и сопротивляющееся тело к груди. Голоса друга и коллег раздаются со всех сторон, но все, что доходит до сознания орбитального инженера — это белый шум. Феликсу кажется, будто он находится под толщей замерзшей воды. Никого не слышит. (Не хочет слышать.) Никого не видит. (Не хочет видеть.) Никого не чувствует. (Не хочет чувствовать.) Феликс хватается за чужие плечи, буквально цепляется за них, словно за спасательный круг. Чувство отчаяния и вселенской боли обрушиваются на него подобно атомному взрыву, и ему не хватает мужества взглянуть правде в глаза. А истина заключалась в том, что черная бездна поглотила Чанбина, сожрала с потрохами, и даже не подавилась.— Когда долго глядишь в бездну, бездна начинает глядеть в тебя.
∞
Один. Два. Три. Чанбин падает, падает, падает. Только это ему и остается. До столкновения со стратосферой Земли остаются считанные секунды. Связь со станцией утеряна, он больше не слышит успокаивающий голос и дыхание Феликса, и запрятанное где-то глубоко внутри чувство неизбежности и страха вырывается наружу, накрывая с головой, как несущаяся на берег моря морская волна во время прилива. Чанбин чувствует себя проклятым Титаником, который вот-вот врежется в айсберг и утонет в холодных морях необъятного и любимого им космоса.Четыре. Пять. Шесть.
Вот и все. Чанбин смежает веки, позволяя себе утонуть в счастливых воспоминаниях. И одно единственное имя все также неизменно крутится на языке. Феликс. Феликс. Феликс. Когда комета попадает в атмосферу, из-за огромной скорости она начинает раскаляться. Там, на земле, этот процесс видится человеческим глазом как красивое явление. Сейчас Чанбин ощущал себя точно, как холодный осколок: со скоростью шестьдесят километров в час он мчался вниз, чтобы на пару секунд проскользнуть на небе ярким и впечатляющим сиянием, на которое люди с упоением начнут загадывать свои желания. — Загадай желание, Феликс, — думает Чанбин, ощущая, как резкая боль прошивает его тело насквозь. — Скорее загадывай желание, любимый. Семь. Восемь. Девять. Десять.— Я люблю тебя. — Бесконечность, умноженную на вечность? — Бесконечность, умноженную на вечность.