Нам было около 17

      Я лежал в кровати и чувствовал себя так, словно меня переехал поезд. Грузовой поезд с полными камней вагонами. Я усмехнулся: хорошо сравнения придумываю. На самом деле, мне кто-то из старших говорил, что когда вырастаешь до определённого возраста, начинаешь неосознанно проявлять агрессию и бездеятельность. А чуть позже — осознанный протест всему миру. До второй стадии, я, кажется, ещё не дошёл. Зато в первой прибывал по самое не балуй. Не хотелось буквально ничего: даже как-то поддерживать уровень оценок. Не то чтобы меня интересовала учёба, это прекратилось ещё классе в седьмом, но стоило делать хоть что-то для того, чтобы не вылететь из школы. В театральный кружок я тоже ходил с большой неохотой. С самого начала это место было каким-то убежищем для меня, небольшим уютным мирком, в который я погружался с удовольствием и с головой. Но в последнее время что-то произошло и ходить туда стало почти невыносимо. Меня сильно начали раздражать звуки за кулисами театра, хотя до этого я их любил. Я издал тяжкий вздох и перевернул подушку на холодную сторону, ещё некоторое время повозившись, чтобы устроиться поудобнее и перевернуться на правый бок. Сон всё не шёл. Что, интересно, такого произошло, что я начал так ужасно себя чувствовать? Я всегда ощущал себя отчасти опустошённым после того, как писал новый стих, но никогда это не заходило настолько далеко, что я игнорировал лучшего друга и огрызался на половину, если не больше, его реплик, адресованных мне. Я снова перевернулся. За окном светила яркая луна, пролагая серебряную дорожку от неба до пола моей комнаты. Рядом с ней плясали в хороводе звёзды, иногда задевая полотно небес, от чего оно становилось на мгновение чуть более светлым в месте прикосновения. Интересный пейзаж мне попался за окном. Я подумал, что сейчас в нескольких домах от меня спит Шурик. Мой лучший друг. Он жил на первом этаже, так что забраться к нему не составило бы труда. Стоп, какой забраться, а главное куда? В квартиру к Шуре? Я перевернулся и снова подумал об этой авантюре. Ну, а почему нет, собственно говоря? Поднявшись с кровати и откинув тёплое одеяло, я огляделся в поисках одежды. Даже при выключенном свете была заметна моя кучка белья, которую я никогда не вешал достаточно аккуратно. Зря, наверное: одежда-то мялась. Но ничего поделать с собой у меня не выходило, так что каждый раз моё самовоспитание оставалось на потом.       Почти не глядя, я надел брюки и натянул довольно старую и явно помятую футболку. Весна уже наступила, поэтому на улице было достаточно тепло, чтобы можно было ходить без куртки. Прохладный ночной ветерок пробежался по моим волосам, и совсем легонько щёлкнул по носу, когда за мной закрылась деревянная дверь подъезда. — Здравствуй, ночь. Я скучал! — вылетело у меня как-то само собой. Эта реплика почти сразу растворилась во тьме улицы, такой тихой сейчас. Ветер обнимал меня за плечи всю дорогу, пока я шёл до самого обычного серого дома на соседней улице. Серым он был во всех смыслах: и по цвету, и по строению. Никогда этого не замечал, но видимо наступает время в жизни, когда тебя резко начинает волновать окружающее, его постановка и красота, и ты стараешься запечатлеть это всё любым доступным тебе способом. Интересно, а меня так кто-то захочет оставить в истории? Я замотал головой. Мне, конечно, нравилось думать обо всём этом, только состояние от этого не становилось лучше. Я, наконец, дошёл до нужного окна. Оно было темно. Хотя и без того можно было понять: Шурик спал. Как-никак шёл третий час ночи. Окно, которое по совместительству должно было послужить мне дверью, зарешёчено не было. Вообще, все окна на первых этажах всегда были закрыты чем-то. Но не это. Не знаю почему так, но мы с другом были не против и часто пользовались этим проёмом в стене, как выходом. А теперь я собирался воспользоваться им как входом. Окно было открыто. Прямо-таки распахнуто настежь. И в чём вообще причина такого доверия к людям? Я усмехнулся. Вот сейчас залезу к нему и напугаю. Я и правда залез, аккуратно отворив окно и перед этим проверив нет ли чего, что могло бы свалиться от моих действий. Шура крепко спал, я слышал его дыхание. Знакомый звук. Луна опускала дорожку и к шуриной комнате тоже, легко касаясь середины кровати. На полу в беспорядке валялось множество вещей. Среди них и две гитары крест накрест — его и моя. Мы любили поиграть, а порой и посочинять что-то. А вчера я забыл свой инструмент у него и не стал возвращаться. Мягко шагая по полу, я дошёл до наших верных «подруг», осторожно поднял свою, а потом так ничего и не сделав с нею, положил обратно как было. Переступая через разные вещи, валяющиеся вразнобой на полу, я, наконец, добрался и до «ложа» человека, который, по всей видимости, не обладал чутким сном. — Шур, — тихо позвал я, он завозился и перевернулся на бок, — Шу-ура-а, — снова проговорили мои губы, только уже чуть громче и настойчивее. Он распахнул свои глазищи. — Бортник? — сонный лепет этого сурка располагал к смеху. Я, собственно, и расположился, захихикав в кулак. — Что ты тут делаешь? — о, кажется до него дошло и то где он и где я на данный момент, и то, где я вообще-то должен быть. Я покачал головой. Из окна подул слабый ветерок, снова трепля мои и его волосы. — Ты убежишь со мной? — Что? — полагаю, что он списал услышанное на то, что не до конца проснулся. Я повторил: — Ты убежишь со мной? Да или нет? Он помолчал, поджав тонкие губы. Потёр свой нос. Забавная у него эта привычка — нос тереть. Мои губы слегка дрогнули в подобии улыбки. — Убегу, — серьёзно, без намёка на шутку. Глаза его отливали темнотой. Они вообще постоянно меняли цвет из-за освещения. — Правда? — я поднял брови, выражая удивление и недоверие таким образом. — Да. Спустя время мы и правда «убежали» в Израиль. А потом в Австралию. А в ту ночь мы просто гуляли по крышам, по улицам, смотрели на танцующие звёзды и говорили, говорили, говорили… В ту ночь нам было около 17.