Не святые и не спасители

Наша справедливость — не акт милосердия, не отпущение грехов вашего всепрощающего бога. В носу щиплет подступающей кровью, закладывает повреждёнными сосудами, и Ивар шмыгает носом, утирает рукавом пальто, к стене приваливается. В голове закручивается карусель — та, из детства, сломанная и проржавевшая, которую ни за что не раскрутить одному. — Ты чего удумал? — Бьёрн подхватывает его под плечо и затаскивает в квартиру, как мешок с картошкой. — Знаешь, что про нас говорят? — Ивар стаскивает пальто, бросая на пол, но оружие почти в молитвенном пиетете укладывает на стол, отпихивая подальше банку из-под кофе с окурками и чашку с засохшим чайным пакетиком. Два ствола, ремни, кобура, кассеты магазинов да нож, лезвием которых он вполне мог бы вспарывать от шеи до низа живота. Лезвие заострённое зубцами, бликующее, стоит вытащить из ножен. Ивару нравится, когда оно окропляется кровью тех, кто это заслужил. Он должен чувствовать себя скверно в такие моменты, но сытое удовлетворение от проявленной жестокости к достойным её ублюдкам подступает приливом. Это ощущение не портит даже простреленный бок. Здесь, на этой земле, правят иные силы. И наши боги требуют только одной платы за все ваши деяния. — Тебя зовут Мидгардским змеем. Меня — Фенриром. Говорят, что мы несём добро в мир, но не доносим, — Бьёрн не разменивается на сопли, охи и вздохи, а за шкирняк тащит его в ванную. Тот угол в квартире, что они так зовут. Пододвигает покосившийся стул, воду включает и потрошит коробку из-под обуви, служащую аптечкой. — Слушай, — Ивар цокает довольно, пока отлепляет прилипшую к коже ткань. Тянет до мерзоты. — Отличный слоган для нашей компании. Работаем двадцать пять на семь, доставка в любую точку города. Бьёрн отвешивает ему подзатыльник, и Ивару бы возмутиться этой братской наглости, но когда в боку оказываются щипцы, становится не до язвительности. Он выдаёт порцию матов таким речитативом, что Белый Шоколад мог бы ему поаплодировать. — На рекорд идёшь, — Бьёрн поднимает на него глаза, и его взгляд одним ударом врезается в зрачки. Ивар лишь хрипло смеётся, пока боль разливается ознобом, и у него дрожат пальцы, которыми он зарывается Бьёрну в волосы, одновременно цепляясь в спинку стула, о который опирается. И пойми, о чём он там: о способностях трындеть без дыхания или новых шрамах. — Не прижигаем, ебал я это всё, — Ивару бы растечься рефлексирующей лужей, пока Бьёрн вертит в руке щипцы с зажатой пулей. — Лучше сдохну от заражения. Его старший брат не славится милосердием, а потому Ивар готов убить его в ту секунду, когда чужие пальцы давят на рану. Кровь заливает, нахрен, всё. Почувствовать бы себя проткнутым пузырём. — Когда-нибудь я сам тебя подстрелю, — шипит Ивар, бьёт по рукам, а сам же крепче сжимает кулак в чужих волосах. Кажется, что током замкнуло и он не сможет разжать ладонь, пока не отрубится. Или не стянет с брата скальп. — Сам же пулю вытащишь, — отражает Бьёрн, но не отстраняется, позволяет, словно бы то, что когда-то их объединило далёкой ночью в тюремной камере во время общего прозрения, снова замерцало тонкой нитью. — У нас нет времени на расхолаживания и твои отходняки. — Я виноват, что меня подстрелили? Ивар взвинчивается и даже не обращает внимания, когда рану заливают антисептиком вместе с лидокаином. Не то чтобы это хоть как-то поможет. Впрочем, после волшебной и целительной силы утюга бояться нечего. Разве что ампутации конечностей. — Ну ты бы ещё мишень у себя нарисовал, — недовольство Бьёрна впервые проступает столь явно, что Ивар немногим хереет, обнаружив новый кладезь эмоций с того самого дня, когда русские мафиози чуть не пристрелили его около помойки. Ради богов, какой был бы позор. Не больший, конечно, чем у этого самого дона с проломленным черепом. Да восславится хуёвая сантехника. — На заднице, блять. — За свою задницу я спокоен, — парирует Ивар бездумно. — С каких пор у нас нет времени? Бьёрн сжимает края раны и продевает иглу. Ивар кусает губы и мычит что-то из репертуара Мэнсона для собственного успокоения. Ебал он все эти фильмы, где главные герои стоически выносят всякие экзекуции, лишь двинув левой бровью и пафосно сжав челюсти. — С тех, как в городе объявились итальянцы. Нормальные люди при упоминании Италии думают о дивных улочках, вине, пасте и соломенных шляпах. Ивар думает: «ебись оно всё Слейпниром». Именем Одина дорогой войны мы очистим этот город от падали. — Они знают про нас, — добавляет Бьёрн. — Скажи, кто не знает, — не бурчать не получается, но Ивар знает, о чём он. Если раньше все эти ублюдки прятались от них и искренне удивлялись, когда выяснялось, что от кары не спрячешься, то теперь вся эта грязь лилась им с Бьёрном под ноги. Убей палачей, а потом твори свои стрёмные дела. Не то чтобы хоть кто-то в этом преуспел, но Ивар не был так самонадеян, чтобы считать себя равным богам. Вполне реальное доказательство сейчас травило его болью и потерей крови. И не то чтобы Ивару до осознания того, что он мог бы вполне сдохнуть, было какое-то дело. А вот до Бьёрна было. Между ними была разница в годах, да и во многом другом они не сходились, кроме осознания того, что мир нуждается в зачистке с благословения богов. Именем Тора обрушим его гнев на ваши головы. — Вмешаемся раньше? — Ивар выдыхает облегчённо, когда Бьёрн, угукнув, заканчивает зашивать, накладывает повязку и поднимается на ноги. Раковина окрашивается ржавым, пока он моет руки. Не то чтобы она до этого была шибко чистой. Ивар опускается не на стул, сползает на пол к стене. Благодарно прикладывается к протянутой бутылке. Чужое тепло жжёт сквозь ткани и кожу, когда Бьёрн садится рядом и закуривает. По-хорошему надо добраться на кровати и проспать те немногие часы, что есть. Кто знает, не явится ли эта итальянская братия под их двери. Но Ивар думает о том, что пожертвует пятью минутами этой прокрастинации, собирая чужое тепло, пока собственные зубы позорно стучат о горлышко бутылки. — Именем Хель, что примет вас в свои костлявые объятия, потому как врата Вальхаллы закрыты для вас до конца миров, — он повторяет бездумно их же слова, сказанные год назад в суде, где они казнили очередного дона, зарвавшегося в своей власти. Салютует бутылкой в будущее. — Нас не зовут Святыми или Спасителями, — Бьёрн усмехается, скашивая на него взгляд. Они меняются: сигарета на бутылку и обратно. — Я бы не пережил этого. Ивар смеётся и бездумно тычется виском в чужое плечо. — Долой всю ангельскую хрень, — говорит он и прикрывает глаза. Пять минут, и он будет готов перестрелять хоть легион. — Мы были и остаёмся Проклятыми.