Гроба мне розового

Ameno Dorime - Gregorian, Enigma and Era

Клаус жалеет, что его домашнее образование ограничивалось раскалыванием таблеток об железные ножки рабочего стола, потому что в какой-то момент ему пригодилась бы воспитанная подруга по имени железная воля с ее теплой ладошкой на плече - что уж и говорить о минимальных знаниях о том, на кой вообще конкретно сдались луковицы, которые обонятельные, как говорятся - знай врагов своих в лицо - можно ли их случайно выжечь к чертовой матери - он пытается, но фармацевтов не учат потакать людям с розовыми бумажками*, даже если они фактически отсутствуют, но по роже видно. Впрочем, это была бы громкая визитная карточка, ее бы пришлось менять - промокала бы от слюны каждые добрые секунд двадцать, в зависимости от погоды. Это если Клаус правда будет лепить ее слюнями на лоб, чтобы подходило к черному пальто текстуры "змеиная жопа", и если заставит себя отречься от мнимого незнания того, где находится кабинет отца - ублюдок и его клейкие бумажки вне зоны доступа всех принципов, ублюдок забацал в свои древние вонючие шкафы все швейные наборы, литры ссохшегося клея - нечем больше лепить на себя барахло. Хочешь павлиний хвост из пайетошной юбки сестры - люби и ремнем ее к трусам привязывать, потому что иглы легче жевать, чем искать в отцовских нелепо-масштабных квадратных метрах. Нелепо-сука квадратных метрах, нелепо-тебенеслипнетьсялибатя метрах. Клаус понимает, что не ему защищать жилплощадь, но слушать, как воет Лютер по ночам, продалбливая плечами третью за месяц кровать - вообще не сладенько, особенно если по вибрациям стен машинально рассчитываешь, под какими он там углами скатывается по полу - похоже на салют, на то, как если бы петарды затолкали в пол и накрыли пищевой пленкой - что-то хрустит, что-то плачет о том, как душевно больно от такой дичи и зачем вообще чтобы что вообще куда такой мусор - Клаус понимает, что его не это должно заботить, что самое главное - обонятельные луковицы, луковички, луковичечки, самое главное, что ему, например, для выживания не нужна кровать на целое племя, ему нужен гроб. Но это надо придумать, что или кого продать, так как заказать его надо такой формы, материала и размера, чтобы было, чем дышать, чтобы выдыхаемый воздух не скапливался на потолке каплями, чтобы помещался Клаус, маленький магнитофон и два кг шубы кислотного цвета, и больше ни единой задницы живой или мертвой ни грани его периферического зрения, которым он будет выдалбливать узоры в вонючей шали, - он забьет ею все щели, ободрав обо все замки и торчащие щепки, все, что взбредет в голову, чтобы только ни одного грамма чужого тела, ни одного вдоха, взгляда, рыка - ни слова, ни слова не говори, Бен, "смотри, я сумасшедшее что-то, шкрябаюсь в крышку гроба, в который тебе не протолкнуться, не влезть пальцами, не затолкать ни толику себя, все от тебя, что есть в этих стенках - во мне". Клаус пока не придумал, жаль ему или не жаль по поводу того, что он ломал на уроках биологии таблетки и крошил свой первый типа-кокс из аспирина, выстраивал дорожки из апельсиновой аскорбиновой кислоты, которую прищемлял между железной линейкой и партой, - пока не слишком понятно в принципе, потому что он не решил, легче ли разрушать вещи, о которых ничего не знаешь, легче ли ломать что-то на авось, легче ли жить с незнанием плотности препятствий, на которые собираешься лечь хребтом, стоит ли давать плацебо шанс влезть между тобой и пулей? "Стоит ли, Бен, между нами пихать крышку — Гроба. — Что? — Гроба мне. Розового, — Клаус моргает. Его hello с ладошки влепляется в мокрый бокал, он отдирает себя от стула и жалеет о том, что надел кожаную юбку - вентиляция на уровне, отдирать от ляжек прикольно первые две секунды, потом сплошная баня, потому что по факту-то и не отдирается ни черта. Ему не нужны никакие плацебо, ему бесполезно верить, что никто не смотрит ему вслед, - нельзя не чувствовать отпечатков чужих взглядов на своих позвонках - кожа покрылась коркой, потому что поцелуи за частотой своей становятся наждачкой, потому что они холодные, потому что у него — Холодные, — Клаус щелкает пальцами перед лицом Бена. — У тебя холодные руки? — С чем мне сравнивать? — Ты не чувствуешь? как я по ночам таскаю бутылки? Тебя не кажется, что розовый гроб, забитый вином - это достойное фаталити? Клаус ставит один-ноль в пользу собственного всего, потому что биология не зарекомендовывает себя, как полезная дисциплина: где ему теперь искать, сколько ему разлагаться в лучшем случае и есть ли шанс заспиртовать себя в крепленом вине, декор для гробов, если есть хреналиард людей, есть ли хоть один, который зарабатывает серьезные деньги на украшении гробов - если исключить вменяемые случаи, дело чисто веночно-цветочное, кому ему являться в кошмарах, чтобы слово за слово убедить, что ведро жидких блесток - новая мода, что над ним в аду смеются, что блестки надо хранить в густом клее - каждый должен макнуть рожу в яму, каждый должен забить свой черный тупыми цветными каплями, он должен быть где-то здесь, и не здесь одновременно тебе нормально, Бен? ты слушаешь? Если бы Клауса попросили расположить возможность видеть всех этих тухлых и не очень живых мертвецов на шкале от дара до проклятия, он бы затолкал ее максимально близко к правому краю, не понимая, что конкретно ему не дает прибить к нему вплотную все то, что он называл мышцами собственного трахнутого на голову сознания, ибо его работа - самообладанием строить для себя купол. Это если бы Сизиф жил в камне, который катил на гору, это если бы Атлас был ядром планеты, это если бы их всех тоже плющило пространством, дуло в затылок мертвечиной, а чокнутный папашка что-то выл над ухом. Клаус предполагал, что неопределенность - это хорошо, пока не начинаешь о ней задумываться. Он не мог видеть Бена, когда хотел, потому что для этого нужно было рассчитывать слишком много параметров, звезды должны были хорошо сойтись, солнце ползти на брюхе через небосвод под определенным углом, у Клауса не было выбора, но этот выбор был у Бена. Выбор был у любого, кто на повороте, в щелях промеж граней реальности, чуял кислые нотки впитавшегося в ткань алкоголя, в пот, который по запаху больше напоминал сочившийся с пор никотин - Клаус бы содрал вместе с кожей корки дешевого дезодоранта, по запаху напоминавшего больше дихлофос - его любой найдет по «шанель номер слезы», «Клаус Диор», «Нина Черная дыра Ричи», потому что он, должно быть, массивная шишка пространства, раз к нему тянет весь мусор. Пыль, с людей ссыпается труха, их кожа разваливается на частички, на столе - сложенные пачки кожной шелухи, сколько, сколько в щелях пола души песка, сколько испарившихся слез витает в воздухе? Клаус бы сложил в кучу свои кости, он бы нашел себе место, не ищи его всякая потерянная душа. Бен может приходить когда угодно, но когда было бы неплохо, вообще-то, ну, вот хорошо, чтобы «когда-нибудь» подходило под «надо» Клауса, - ему не в кайф видеть рожу брата в бокалах, видеть, как его глазенки расплываются в бордовом шелке вина, как его недовольный прищур отдает кислинкой и пузырчатой мутью. Его не нужно видеть, чтобы знать о его приходе, его нужно вдыхать. Больше всего на свете Клаус не боится смерти, - настолько, насколько задолбанного практиканта не бросает в пот с первой стопки работы, что странно, потому что для него каждый день - свежий день, новый день - новый бэд-трип, он все еще, как девственная конфетка, - кроет, как дальтоников от визуала под кокаином, под дешевым ЛСД, - видят ли они цветные вспышки? Клаус бы столько узнал о жизни, он бы выяснил, какие люди видят туннели, пролетает ли жизнь перед глазами, он бы прослушал советы старых рассыпавшихся в порошок бабок, написал бы с десяток книг по саморазвитию, если бы мог находить нужных людей, если бы нужные люди не были в нужных местах, потому что в наизнанке не работают законы физики и положительное не притягивается к отрицательному. Как выглядит мир без права и лева, как выглядит мир без низа и верха, - Клаус знает, как - Хаос. - Это все? - Знаешь, не так много нужно слов, чтобы описать самое неописуемое. Достаточно ощущения. Ты просто знаешь, что что-то не так, когда мертвые дышат тебе в лицо своими последними завтраками. Клаусу не важны сторонние эффекты. Ему необязательно наблюдать за тем, как мир сворачивается серпантином, как его меховая шуба расползается кислыми червяками, а все чувство радости все равно всецело уходило на то, чтобы перекрывать потусторонний вой, - наркотический дебилизм со временем впитывался инстинктивно, будто организм, умный мешок из дерьма и палок, знает, что делать, будто это может сработать, но луковицы остаются на месте. Клаус радуется, потому что он, конченое создание, ходил на уроки по рукоделию, а не биологии. Его юбка с павлиньим хвостом помещается в самодельный гроб - все, конечно, не бренд, но такое отчаянное тяп-ляп, что без слез умиления не взглянешь. Бен - вне пространства. Типа-друг, типа-брат, типа-тут. Впитывают ли черные дыры темную материю? Клаус бы разобрал себя на крупицы атомов, ему бы знать, как выдрать все обонятельные рецепторы, - прикольно, если все Харгривзы - его коматозный сон, не прикольно, если он никогда не проснется. Если призраки - его вечный бред, если то, как они тыкают в него пальцами и хватают за нос - ущербные шутки медсестер, то нужно срочно искать луковицы, лу- ковицы, -чки, -чечки, потому что сколько бы Бен не появлялся, он не влезает в схемы и теории, он мешает искать точку дзен на пересечении плоскостей - Клаус заставляет себя проснуться, он, думает, что, может, ему нужно на больничную койку, может, он просто не до конца умер, его не добили и закопали, может, розовый гроб - огрызок нирваны и нужно наложить одну картинку на другую хотя бы примерно, фифти-фифти, Клаус не знает, есть Бен нет его? С чем ему сравнивать? Клаус жалеет, что прогуливал теорию по биологии ровно до того момента, пока не понимает, что угробил все свободное время на кройку, шитье и забивание гвоздей под девяносто градусов. Клаусу реально жаль, что не его слушают, что не он тут - обезумевший, бегущий фотон, попавший на кольцо бездны, - она таких потрошит, она таких заставляет говорить, пуская свои грави-волны, прежде чем сожрать. Клаус бы рассказал, что для хобби ему приходилось красть у отца нитки. Вытягивать их из пиджаков. Распускать чужие брюки. Он захлопывает крышку и шевелит пальцами босых ног. Зажимает нос. Есть он, нет его. Есть кокс, нет его запах Бен, ты знаешь, почему хорошие призраки прячутся, когда в дело идет дурь? сладкий, знаешь? Клаус сам себя накроет на стол смерти. Ему не впервой блевать в замкнутом пространстве. Ему не нужно ложе на стадо слонов, ему нужен Бен, ты и в гробу чужом слишком пахнешь жизнью.