23:15

      Антон никогда не отличался той самой большой терпимостью, позволявшей, например, Воле держать себя в руках даже в самых сложных ситуациях. Он был чуть ли не самым вспыльчивым в их сплоченной команде импровизаторов; часто какие-то совершенно незначительные мелочи, для другого пролетавшие мимо сознания, выбешивали его до того, что он начинал материть всё и вся, забывая о любых правилах приличия. Только Шастун имел обыкновение использовать мат открыто прямо во время записи очередного выпуска программы, не желая мириться с особенной недогадливостью товарищей, хотя теоретически нецензурщина была запрещена к употреблению. Впрочем, любой его недовольно-разочарованный возглас, любое заковыристое выражение на великом и могучем, сопровождаемое гневным взглядом, мечущим искры, будто прожигающим тупящего коллегу насквозь, тут же перерастало в его фирменную улыбку-вспышку и порождало новую волну смеха в зале.       Да, зрители обожали Антона таким, каким он был — в разномастных кольцах и браслетах-фенечках, в нелепой клетчатой рубашке, свисавшей до самых колен и оттого делавшей его еще тоньше, и, конечно, с трехэтажной бранью; друзья тоже принимали его со всеми недостатками, даже Стас, задолбавшийся уже заглушать очередное веское словцо из трех букв, внутренне смирился с этим, хотя постоянно ворчал на излишне дерзкого товарища. В этом весь Шастун, его не переделать, да и какой смысл менять в нем что-то, если он и так достаточно хорош, чтобы проникать в сердца людей и надолго там оставаться, пуская корни в самую душу?       Вообще, в «Импровизации» хватало странных личностей. Чего стоил тот же великолепный Арсений, их бесподобный граф из волшебного королевства своего внутреннего мира, постоянно слетающий с нормальных тем куда-то в свое абсолютно никому не понятное русло? Серьезно, очередная фраза, рожденная гениальным мозгом Попова, сначала заставляла всех вокруг смущенно краснеть, а потом уже вызывала понимающую улыбку и заливистый хохот, правда, практически всегда осколки брошенной им гранаты юмора зацепляли кого-то, кто находился в этот момент на опасно близком расстоянии, и чаще всего это был Антон.       Напряжение между Шастуном и Арсом росло в геометрической прогрессии. Каждый день Попов видел под своими по-детски непорочными фотографиями, сделанными «как бы случайно» профессиональными фотографами, комментарии типа: «Пидоры», «Сколько вы вместе?», «Отсоси ему». Конечно, сначала подобные вещи могут разве что позабавить или вызвать желание закрыть глаза рукой, опустить голову и обреченно вздохнуть, но периодичность таких заявлений понемногу вызывает едкую пелену раздражения. Все чаще Арсений смотрел на своего друга и понимал, что их общение на сцене, обычно обусловленное любовью Паши и его гостей к неловким ситуациям, создает обоим крайне неприятную репутацию скрывающейся гей-пары. Конечно же, он любил Антона, любил его крепко и по-настоящему, но как родного брата, как доброго сослуживца и товарища, не раз выручавшего в трудную минуту, только вот неадекваты-шипперы укладывали их в койки друг к другу с завидной регулярностью.       Шастун срывался на Арсения нечасто, пытаясь держать гнев в узде и понимая абсурдность претензий к его товарищу по несчастью, но такие взрывы были до жути эмоциональны. Нет, это уж точно не пустая злоба или черная ненависть: любая реплика была насквозь пропитана какой-то невозможной беспомощностью, безысходностью, каждый раз заставляющей его бросать в адрес Попова такие обидные и колкие замечания, что на неестественно голубых глазах актера выступали настоящие, не наигранные слезы, а к горлу подкатывал отвратительный вязкий комок, мешающий дышать. Нет, он не рыдал ночами напролет в подушку на своей холодной кровати, вспоминая последнюю выходку парня. Нет, он не заедал бесконечные стрессы мороженым и пиццей, пуская слюни под любимый сериал. Нет, он не принимал близко к сердцу каждое слово, ведь это было бессмысленно и глупо. Но в постоянно раскалывающейся от тяжелых мыслей голове Арса ярко отпечатывался этот разбитый взгляд истерзанного человека, которому всё просто до смерти надоело. Примерно такой же бывает у несчастного подростка, которого всю жизнь травят одноклассники. Единственное, чего он желает (да вообще может желать) — чтобы его оставили в покое.       Вот и сейчас Антон сорвался на крик. Его руки дрожали, в висках без умолку стучало, на шее от напряжения дергалась одинокая венка, то вздуваясь, то опускаясь на предназначенное ей место. Что-то громкое про хуесоса, какие-то смелые заявления об ориентации Попова, о том, что он виноват во всех их общих бедах. И хотя зрители в открытую говорили об их якобы отношениях, Арс никогда не хотел такого, он не был виновен, он не специально выдавал странные фразы во время импровизации.       «Передо мной парень, который мне симпатичен» — так невинно, никакой пошлости. Сложно, знаете ли, на ходу переписывать сценарий! Однако это слишком искренне, слишком настояще, просто слишком. Он не имел ничего плохого в виду, ведь логично же, что люди, которые считают себя друзьями (по крайней мере, Арсений уж точно считал), симпатичны друг другу. Что же с этим поделать?       Единственно верным решением Попов, бровь которого уже начала непроизвольно подергиваться, счел покинуть раздосадованного мечущего молнии Шаста, в это время грозившего пальцем своему отражению в зеркале. Просто вернуться домой на первом попавшемся такси к себе в родную уютную квартиру, выпить стаканчик какой-нибудь алкогольной отравы из личных запасов и лечь спать, а завтра с новыми силами встретиться со вспыльчивым импровизатором, который к тому времени уже обдумает свое поведение и привычно извинится, ведь ему действительно будет стыдно. И конечно Арс простит его от чистого сердца, ведь он прекрасно понимает все еще горячего на голову парня с этими искрящимися глазами, мгновенно загорающимися любой, пусть и самой идиотской, идеей. Он ведь сам был так же молод, буквально совсем недавно он точно так же горел и сгорал в собственном пламени, Антон даже успел застать это время. — До завтра, Шаст, — бесцеремонно оборвав на полуслове тираду друга, уже скорее возмущающегося скинутой ему в директ картинкой с их «приклеенными» к чьей-то свадебной фотографии лицами. Попов отвернулся, немного более неловко, чем хотелось бы, схватил свой мобильник со стола, едва не сшибив стоявшую рядом узкую вазу с единственной уже увядающей розочкой, и вышел. Судя по всему, Антон еще не высказал всё, что хотел вылить на него, но такое поведение почему-то приостановило поток речи, и в гордо расправленную спину был брошен лишь недоумевающий вздох.       Актер уже давно научился пропускать все обвинения мимо ушей. Ему даже почти не было обидно, ведь он прекрасно знал, что отчасти парень действительно говорил правду. Если бы не Арсений… Ведь всё из-за него.       Размышляя о таком туманном будущем, об их находившейся на пике популярности программе, о новых сценках и о разочарованном взгляде зеленых глаз, он вышел на улицу, освещаемую только слабым сиянием витых фонарей. Кучка мошек сновала туда-сюда вокруг одного из них, напоминая немного съемочную группу во время подготовки. Парень достал из кармана слегка потрепанный телефон и взглянул украдкой на чересчур яркий экран. Неутешительное двадцать два-пятьдесят вызвало внутри какую-то непонятную тоску то ли по дому, то ли по нормальному общению, то ли по мифическому выходному. — Арс, стой! — прорвался сквозь барьер внутренних терзаний голос Антона. В нем ясно читался ужас, граничащий с истерикой, но Попову не довелось понять, почему жуткая тревога вдруг охватила и его тоже.       Словно в замедленной съемке Антон наблюдал за выползшим на дорогу и явно не замечавшим этого другом. Он видел, как парень осторожно, почти что грациозно повернулся на приближающийся звук, как удивление, словно коррозия, медленно расползлось по его лицу, сгоняя краску и делая кожу мертвенно-бледной, когда ярко-зеленая «Тойота», на всех парах вылетевшая из-за соседнего поворота, оказалась в опасной близости с его изящным телом, как ледяной бездушный металл медленно и методично сминал под собой такую мягкую и хрупкую плоть, казалось, даже слышал хруст тонких костей. Он не мог, не в силах был пошевелиться, когда Попов в неестественной позе отлетел на несколько метров, оставляя в прохладном летнем воздухе тонкий след из темных капель, медленно опускающихся на землю и разбивающихся о ее холодную поверхность.       Оцепенение спало не сразу. Арс вовсе не шевелился, но тихо, еле различимо стонал от вопиющей боли, пронизывающей сейчас все его существо, а вокруг неумолимо растекалось багряное море, постепенно окрашивая мир в новый цвет. Этот красный, врезавшийся в мозг и прожигавший своей неправильностью глаза, стал спусковым механизмом, заставившим-таки Шастуна очнуться. Дыхания предательски не хватало, прокуренные легкие отказывались впитывать кислород, ноги не слушались, путаясь и будто бы мешая. Парень пошатываясь подошел к алому пятну, и осознание убийственно мощной лавиной захлестнуло его неподготовленный мозг. Он, не издавая ни единого звука, упал на колени.       Из машины выбежала невысокая девушка лет двадцати. В ее испуганном взгляде не отражалось ничего, кроме полного непонимания, пальцы бегло стучали по дисплею, набирая короткий номер службы спасения. Целую вечность, в течение которой сердце Антона понемногу растрескивалось, миллиметр за миллиметром теряя жизненную силу, будто бы это его гранатовая кровь была сейчас на душно-черном асфальте, девчонка несла в трубку какую-то никому не нужную чушь про Ленинский проспект и высокое белое здание. Бесконечными казались те непозволительно долгие десять минут, которые неотложка плелась до места аварии. ***       Антон сидел около двери в реанимационную палату, не отрывая взгляда от какой-то невидимой точки на стене и теребя свои окровавленные колени, еще больше измазывая руки. В голове неустанно гудело: «Я не успел, я убил его». Вопросы шальными пулями пролетали в голове, не находя ответов и утыкаясь в стену отрешенности. Рикошет. Рикошет. Может ли человек пережить такое? Способен ли он восстановиться? Останется инвалидом? Никогда не встанет больше с кровати, навсегда лишившись такой простой возможности самостоятельно выполнять хоть какие-то задачи?       Сейчас парень был готов на все, лишь бы только Арсений очнулся. Открыл свои очи, улыбнулся такой знакомой улыбкой, протянул руку. Антон бы был его вечной сиделкой, если бы вдруг это оказалось необходимым, он бы никогда не говорил ничего хоть чуточку оскорбительного, да вообще никогда не позволял бы себе лишнего, он бы… Он бы…       Дверь неожиданно распахнулась, выпуская двух безликих санитаров. Казалось, они даже не взглянули на Шастуна, сейчас обратившего себя полностью в один натянутый до предела нерв, вот-вот готовый лопнуть. Безучастный голос произнес практически без интонации: — Время смерти 23:15.       И тут он оборвался. Все его клетки мгновенно умерли, превратились в безжизненную бесцветную сажу, Антон рассыпался, рассыпался прямо на глазах, не оставляя после себя ничего, кроме горстки пепла, которой не суждено было обратиться в прекрасного феникса. Апокалипсис свершился. ***       В ту невероятно приятную для случайных прохожих ночь, наполненную свежими дуновениями, на улицу вышел высокий и худой парень с тусклым взглядом. Он медленно курил, облокотившись на шершавую стену больницы, как можно глубже вдыхая сигаретный дым и пропитывая себя им насквозь. Светлая папироска мелькнула незатушенным огоньком где-то в урне, а её хозяин исчез. Два стула гримерной, бывшей невольным свидетелем той сцены, так и остались пустыми.       Время смерти 00:00.