Кавалер де Гриэ! — Напрасно Вы мечтаете о прекрасной, Самовластной — в себе не властной — Сладострастной своей Manоn. ©М. И. Цветаева
— Он здесь, — доложила, присев в глубоком реверансе, служанка. Эрен подняла голову и отложила перо. — Что ж, отлично. Пригласите нашего гостя. Зик чуть улыбнулся, наблюдая за сестрой. Делая это, она, кажется, чувствует себя живой, а раз так, то пусть. Пусть хоть кто-то радуется в этом доме. Даже, если так. Даже, если такими путями. — Да, мисс, сию секунду, мисс. — Ты решила все-таки с ним поговорить? — все еще с улыбкой спросил он. Девушка одарила его одним из своих странных взглядов, откинула назад привычным движением тяжелые каштановые волосы и потянулась, чтобы немного размять затекшие от долгого сиденья мышцы. Но ничего не ответила. Зик приподнял бровь, ухмыльнулся и встал, наконец, с кресла, дабы забрать со стола пепельницу. Курить хотелось неимоверно. — Давай только не здесь и не сейчас, — сморщила свой хорошенький носик Эрен, наблюдая за тем, как он достает из кармана портсигар. — Девочка моя, — назидательно-веселым тоном ответил ей Зик, — в моем возрасте нужно позволять себе маленькие радости! — В твоем возрасте нужно на пенсию выходить. — Да. А еще носить теплые шерстяные носки, связанные руками милых девчушек, ведь на улице так сыро и холодно. Так, где мои носки? — Не знаю. Спрошу у милой девчушки, когда увижу ее. Зик ухмыльнулся еще шире и закурил. Что же еще ожидать от Эрен? Такая она есть: мерзкая и дерзкая. А еще очень-очень красивая, вся красота ее простолюдинки-матери перешла к ней. Красота, милая улыбка и доброта. Да, доброта, несмотря ни на что. Хотя бы за это и стоит любить эту девушку. Эрен помахала рукой, отгоняя, неприятный запах и дым, хотя ни то, ни другое до нее еще не добралось, и сказала: — Окно открой. Я не хочу встречать гостя в таком зловонии. — Слушаю и повинуюсь, моя королева, — склонился Зик в шутливом полупоклоне. И шутливом ли?.. Дверь резко распахнулась. На пороге стоял невысокий юноша, в старом свитере грязно-синего цвета, с встревоженным взглядом больших светло-карих глаз и раскрасневшимися щеками. На простом, честном лице отражалась крайняя степень озабоченности, в руках он держал стопку истрепанных документов. Что ж, все ясно. Ему все известно. Зик всегда знал, что его неведение не может длиться вечно, этот парень слишком умен и догадлив, он давно все понял, просто раньше у него не было доказательств. — Простите, я не смогла… — показалась следом за гостем служанка. Зик не дал ей договорить, жестом отослав прочь. — Армин, — немного устало поприветствовала юношу Эрен. На ее красивом лице, в ее серо-зеленых, как у отца, глазах не отразилось ни одной эмоции. А ведь Армин ее бывший жених и лучший друг. Насколько же все плохо? — Эрен, скажи мне, что это неправда, — Армин положил документы к ней на стол, — скажи. Эрен на бумаги не посмотрела. Продолжила устало разглядывать лицо стоящего напротив нее парня. Зик, облокотившийся на подоконник, выдохнул облачко густого дыма. — Я хотела с тобой поговорить, — ответила, наконец, Эрен. — Присядь. Интересно, что же она ему скажет? «Прости, приятель, но твоих людей мы все-таки убили»? Или, может быть: «Так уж получилось, дружище, но штаб-квартира теперь наша, ведь я настолько богата, что смогла выкупить ее в одиночку»? Глупость. Зная Эрен, Зик может и не надеяться услышать нечто подобное. Но любопытно, как бы отреагировал на такое заявление Армин. Он парень неплохой и не самый предсказуемый, да и, как и все проекты, моральными принципами отягчен не сильно. Кто знает, может он и поддержал бы их, скажи она ему все как есть. Но Эрен на то и Эрен, чтобы действовать, как она считает нужным. — Трост падет через месяц, — сказала она. Зря. Не с того начала. Арлерт не про Трост пришел слушать. Зик стряхнул пепел в пепельницу. — Я знаю, — настороженно кивнул Армин. При этом одну руку он опустил на колени, пока другая спокойно лежала на столе. Ясно. Готовиться. В любой момент сорвется. — Трост падет, но Шиганшина пасть не должна. Мы не можем удержать Шиганшину с нынешним положением в командовании и армии. — Я знаю, — снова согласился Армин, Зик почти физически чувствовал его напряжение. Казалось, до него можно дотронуться, пощупать пальцами, ощутить его вязкость и колкость. Неприятно. — Ты знаешь. — Повторила за ним Эрен. — Знаешь. — Эрен, — сказал Армин. Сказал как-то потерянно и с надеждой. Он же не дурак, почему он все еще продолжает надеяться? — Мне нужно только знать: то, что здесь написано — правда? Эрен привычно покосилась в сторону окна, как она всегда делала в задумчивости, однако наткнулась взглядом на курящего и с любопытством следящего за разворачивающейся перед ним сценой Зика. Зрелище было не из приятных, должно быть, потому что, недовольно цыкнув, девушка быстро отвернулась. — Возможно, правда. Кто знает? — нехотя ответила она. — Эрен, — снова повторил Армин. Повторил обреченно, грустно, так говорят над могилой погибшего друга. — Я помню, как меня зовут, — резко качнула головой Эрен. — Я говорю тебе о спасении Шиганшины. — А я говорю тебе о спасении тебя самой! Ты знаешь, что двадцать человек за последний месяц — для того места слишком много? Ты знаешь, что это противозаконно? Ты знаешь, что это бесчеловечно? Эрен откинулась на спинку стула. О, да, она прекрасно знает. И Зик знает, потому что Эрен знает. Потому что при наступлении ночи, в тот час, когда особо остро чувствуешь одиночество, он слышит и ощущает ее слезы в подушку, ее ненависть к себе, ее жалость к тем людям и то, как рвется ее душа. Зик не может не слышать, и каждую ночь соблазн открыть дверь и войти, все больше и больше, ведь она там одна, и он понимает, знает, как разбивается ее сердце, и силой себя останавливает. Она не простит, не забудет, и, может статься, однажды, на месте тех несчастных окажется он. Он не самоубийца. Он хочет жить. И пока она в состоянии поутру самостоятельно склеить свое сердце обратно, он не войдет к ней ночью. Не увидит. Не утешит. Нет. Зик затушил сигарету и вопросительно посмотрел на Эрен. Ему не хотелось делать это с Армином. Проект номер девять всегда вызывал в нем симпатию и интерес. Единственный проект отца, который не приобрел безумия, какой-нибудь дефект или ограниченный срок службы. Пока что. Пока за ним ничего такого замечено не было, а значит есть возможность удачного исхода. Эрен прикрыла на секунду глаза, а потом встала и подошла к бару, где хранились редкие либерийские вина. Армин следил за ней также внимательно и напряженно, как и Зик. Успей прочитать, успей понять раньше, чем прочтет и поймет другой. Игра на скорость и внимательность. Ставка: жизнь или смерть. — Что будем пить? — вопрос прозвучал слишком громко в замершей тишине кабинета. — А есть выбор? — Ничего. Два голоса, два ответа раздались одновременно, словно выстрелы у барьера. Где-то далеко внизу, совсем как на другой планете, били часы. Пять. Время пить чай. Армин посмотрел на Зика, провел рукой по коротким пшеничным волосам и, улыбнувшись одной из своих странных улыбок, встал. — Ладно, я понял, — он поправил воротник своего свитера. — Эрен, я думал все это время о нас. Не только о нас с тобой, но и о других, таких как мы. Таких же несчастных, одиноких, озлобленных. Зик, я и о тебе думал. И я понимаю тебя, Эрен. И тебя, Зик. Я не одобряю, но понимаю. И вы оба можете не бояться, что из-за меня вас арестуют или вашу деятельность приостановят, потому что я не собираюсь рассказывать об этом, — он указал на лежащую на столе папку, — кому бы то ни было. Но я не хочу, чтобы ты этим занималась, Эрен. Ты можешь иначе, я знаю. «Нет, не может. Ты давно ее не знаешь, Армин Арлерт». Зик снова посмотрел на Эрен, ожидая приказа. Приказа, которого не последовало. Девушка замерла с бутылкой летнего либерийского в руках и глядела на Армина, широко распахнув глаза. И такая буря давно запертых на глубине души чувств читалась сейчас на ее лице, что Зик даже испугался. Он не видел ее такой больше двух лет, он уже и забыл, какой она бывает, какой может быть. Это было… словно встретил друга детства, которого долго не видел. Друга, который так и остался собой. Армин кивнул, прощаясь, и пошел к выходу. Документы он оставил на столе. Эрен наклонила голову, и светло-голубые топазы в ее сережках сверкнули на весеннем солнце, пробившемся в кабинет сквозь прикрытые темные шторы. Она отпустит его просто так? Дверь тихо закрылась. В кабинете сразу стало пусто и слишком невозможно-оцепенело. Отпустит. Конечно, отпустит. Как можно забыть, кто такой Армин Арлерт? Ведь Зик до сих пор не знал, кто из этих двоих расстроился из-за расторгнутой помолвки больше. Все-таки, это про проект номер девять говорили как про существо, наделенное исключительным разумом, но обделенное сердцем. — Уходи, — тихое. Зик с непониманием потер ладони друг о друга, оттолкнулся от подоконника, чтобы подойти ближе. — Уходи! — закричала неожиданно Эрен и, развернувшись, с размаху запустила в него бутылкой, которую все еще держала в руке. Зик успел увернуться, но бутылке пришел конец: она впечаталась в стену между окнами и разлетелась на десятки маленьких осколков, вино алыми пятнами и подтеками испачкало все кругом. В кабинет заглянула испуганная служанка: — Мисс, мистер?.. — Пошла прочь! — зарычала и на нее Эрен. Сейчас она была похожа на дикого раненного зверя. Очень опасного, лучше не подходить. Служанка, ни слова не говоря, скрылась и правильно сделала. Такую Эрен лучше избегать. Зик вздохнул. — Проваливай, я тебе сказала! — уже тише, но все так же зло прикрикнула на него сестра. — Нет, — просто сказал Зик. Если оставить ее сейчас, она может натворить таких дел, что потом даже Армин ее прикрывать не станет. — Проваливай, — так тихо, будто силы разом оставили ее. — Нет. Он подошел совсем близко к ней, почти вплотную. Она стояла, опустив руки и голову, и ее сережки красиво отсвечивали на солнце, а щеки были мокрыми. Темно-синее платье странным образом подчеркивало ее бледность, и Зик понял, как называется это чувство, что гложет его при взгляде на нее. Жалость. — Уходи, — дрожащим тихим голосом. — Нет, — качнул головой Зик, — я не уйду. Жалость и что-то еще. Он обнял ее маленькую и дрожащую. Теперь она осталась одна. Друг и товарищ ей не поможет. Но, зато, есть он, Зик.***
Узкая лестница спиралью уходила вниз, каменные темные стены давили и угнетали, поглощали любой комочек света. Голова начинала кружиться, когда первый раз спускался здесь, особенно поздним вечером, как сейчас. Да, что там! Голова на этой лестнице кружилась даже после сто первого спуска. Зик надеялся, что никогда ни он, ни Эрен не упадут отсюда нечаянно, потому что свернуть себе шею тут проще простого: старинные широкие ступени из цельных каменных плит так и ждали свою неосторожную жертву. Капнул воск от свечи, обжигая ладонь. Зик поморщился: надо было брать керосинку, она безопаснее и светит ярче, да и удобнее. Но разницы, в конце концов, нет, потому что там, внизу, свечи и лампы не то чтобы очень нужны. Там, в старой лаборатории отца, теперь безраздельно властвует Эрен, и на ее территории есть все, что необходимо. Зик взял свечу в левую руку, а правую вытер о свои плотные старые штаны. Воск успел затвердеть и теперь плохо оттирался. Кожу неприятно стягивало. Тем временем, лестница описала последний круг и уперлась в большую темную дубовую дверь с маленьким решетчатым окошком в самом верху, на котором были задвижные ставни, сейчас закрытые. Когда-то проект номер восемь обещал стать самым удачным, но что-то в этой схеме пошло не так. Так же было и со всеми прочими, кто был до: каждый из них был в какой-то степени ущербен, неполноценен, поломан. В каждом из семи проектов, что были до Эрен, был какой-то брак, изъян, который не давал им жить, не давал забыть, кто они. Кто-то, у кого крепче психика, смог смириться с этим, кто-то, как Марсель или Энни, не захотел жить так. Зик не знал, что было с этими двумя. Изъян у каждого был свой. Сыворотка, созданная полубезумным доктором Йегером, как абсолютная панацея жизни, приносила только несчастье своим носителям. Нет, конечно, она давала и силу, и здоровье, и невероятную регенерацию, но каждый, кто ее получил, должен был заплатить. Эрен платила. С каждым годом ее необоснованная агрессия, доставшаяся ей от этой штуки, росла, выливалась через край и, в итоге, закончилась здесь, на крайней точке безумия. Наделенная от природы буйным нравом, девушка контролировала это так долго, как только могла. Но ее жестокость требовала выхода. Умом все прекрасно понимая, она делала то, что делала, даже не пытаясь оправдать себя своей благородной, в общем-то, целью. Зик восхищался этим. — Ты долго сегодня, — вместо приветствия сказала она ему, сосредоточенно затягивая ремни на голове Гольма — молодого военнопленного. Тот лежал на столе без сознания, его худое серое лицо со впалыми глазами и пергаментной кожей больше напоминало лицо мертвеца. Похоже, Эрен успела с ним поработать. Зик оглядел лабораторию, прежде чем ответить. Сегодня все в порядке, все на своих местах. — Были дела. Нужно было закончить. — Опять приходили осведомители из штаба, верно? — Верно. — Какие вести? — Плохие вести. В Канцелярии известно, откуда пришли средства для операции с поездом. — И что ж? Пусть будет известно. Тем лучше для нас, — Эрен обошла стол кругом, проверяя надежность креплений, — они будут нас бояться, а доказательств как не было, так и нет. — Они есть. Эрен бросила на него беглый взгляд. — Где? У кого? Зик поставил свечу на столик возле двери и подошел ближе, чтобы помочь закрепить ноги Гольма, пока он не очнулся. — У Арлерта. Ты забыла? Эрен выпрямилась, поправила закатанные рукава своей простой серо-зеленой рубашки, перекинула косу на спину. Зик ждал, что она скажет. — Ладно. В Канцелярии известно про нас, но доказательств у них нет. Что еще сказали твои люди? «Она верит Арлерту, как себе». — Елена помогла внедрить в ряды новобранцев того человека, Флока. Он должен провести с ними ряд бесед. Эрен поморщилась. — Не беседами лечится болезнь. Надо действовать. — Еще рано. — Я знаю. Можешь не напоминать. Она едва ли выглядела встревоженной. Раздраженной, да. Но тревоги в ней не наблюдалось. А надо бы. — Ты зря расслабилась. Отряд специального назначения отозвали с линии фронта. Эрен застыла на секунду, а потом одним плавно-резким движением оказалась возле Зика, стараясь заглянуть ему в глаза. Красноватые отблески керосиновой лампы, подвешенной на потолке, танцевали на ее лице, в ее чарующих глазах, не давая понять, что она на самом деле чувствует. — Они уже здесь? «Понравится ли тебе ответ?». — Нет. Будут к утру понедельника. Капитан не из тех, кто заставит себя долго ждать. — Ясно… Что это? Неужели разочарование? Или, может быть, предвкушение? Зик хотел и не хотел знать ответ, но Эрен не скажет ему никогда. — Можешь начинать, — мотнула она головой в сторону Гольма. — Сегодня я доверяю эту работу тебе. Что это за новости? Не в духе Эрен упускать такую возможность. Но Зик не стал ничего спрашивать, просто кивнул и достал инструмент. Ему было не привыкать к подобному, однако каждый раз он спрашивал себя, стоит ли оно того. «Стоит, — говорил он себе, — конечно, стоит. Нет ничего в этом мире более ценного, чем то, за что мы боремся. По сравнению с этим пара жизней — ничто». Но потом он смотрел на Эрен и понимал, что обманывает сам себя. Это были ее идеалы, ее идеи, ее решения задач, а он здесь только ради нее. Он так погряз в этом, что готов отнимать жизни, сколько угодно жизней, не спрашивая и не думая, лишь бы она была довольна. Ему было не привыкать. Ведь все-таки он военный, как и желал отец. Но на войне убивают иначе, на войне перед тобой твой враг, у которого не всегда есть лицо. А здесь и сейчас эти люди имеют даже имя. Гольм. Йозеф. Или Гросс тогда, давно уже, в самом начале. Но вправе ли он их убивать? И сколько он убил уже за все это время? Нет, не надо сейчас об этом думать. Не самый подходящий момент. «И все-таки не могу я об этом не думать, — понял он тут же, беря в руки шприц со снотворным, чтобы Гольм не очнулся наверняка. — Не могу я об этом не думать, потому что это неотъемлемая часть такой работы. Вот. Правильное я слово подобрал. Работа, — он покосился на замершую со странным выражением лица Эрен, — для меня работа. А для нее что?» Пожалуй, он не хотел знать ответ. Но знал. Нет, это лучше оставить. Ведь так и до сумасшествия недолго, а голова у него должна быть ясная, чтоб руки не дрогнули. И вообще, во всей его работе ясная голова — залог успеха, так что все это надо позабыть до лучших времен. «А будут ли они?», — помимо воли спросил он себя. Ну, что за противный он человек, все думает и думает о всякой шелухе. Он важное дело делает, и думать здесь нужно не том. «Свобода, равенство, братство», — сказал он себе. Нельзя забывать, ради чего он здесь, иначе она напомнит. Она-то не должна понимать, что не встает у него монархистов убивать. Они те же люди, только с другой нашивкой. Точнее без ее отсутствия. И она не должна знать, что он так считает, и не только потому, что ей такой помощник не нужен, а потому хотя бы, что Зик ее разочаровывать не хочет. Он сделал аккуратный надрез скальпелем, из ранки потекла темная густая кровь. Надо же, у этого Гольма такая темная кровь, а сам он выглядит таким бледным. Зик подставил колбу, чтобы набрать немного образца. Отставил в сторону, чтобы не мешало. Боковым зрением заметил, как Эрен забрала колбу и отошла к шкафу. Он повернулся. Не показалось: она совсем не смотрела на него и как будто даже избегала смотреть. Так на нее не похоже. «Да, что же это с тобой?». Затем он взял шприц, большой, с вязкой полупрозрачной жидкостью внутри. Точный состав ему выяснить так и не удалось, отец оставил крайне мало записей, а Зик был военным, а не доктором. Но эта воссозданная копия уже спасла жизнь одному человеку, создав из него весьма интересный экземпляр — проект номер девять. Особых отклонений, как психических, так и физических, у него выявлено не было, и это было пока исключение. Единственное такое исключение. Все, кто был после него, умирали от этой сыворотки, кто был до — сходили с ума. Зик вот умудрился совместить в себе и то, и то. Сойти с ума от осознания неминуемо приближающейся смерти — что может быть лучше? Зик усмехнулся. — Что смешного? — дергано спросила Эрен. Она всегда нервная в такие моменты. — Ничего, — качнул он головой, вводя иглу в вену. — Конечно. — Да. Она замерла, почти не дыша, Зик чувствовал ее напряжение. Он тоже был на взводе. Если сейчас все снова пойдет не так, ему опять придется взяться за оружие. У него всегда для таких случаев есть оружие с собой, когда он спускается в этот чертов подвал. Однажды придет время, когда ему не нужно будет иметь при себе кортик или револьвер. Придет время, когда он сможет спокойно вздохнуть, наконец, полной грудью, потому что все это закончилось, и они остались живы, черт возьми. А она будет рядом. Можно ли, чтобы она просто была рядом? «Много хочешь». Гольм резко открыл глаза. Серые. Такие же серые, как и его лицо. Увидев их, заглянув туда, Зик сразу все понял. Гольм забился. И закричал. Сколько раз Зик слышал уже эти вопли? Полные ужаса, боли, страдания, такие, что кажется, этого человека сжигают изнутри, вынимают ему все органы, будто воткнули в него острый раскаленный клинок и крутят, крутят, крутят. И все это сразу, одновременно. Ремни, удерживающие его на кушетке, скрипели и позвякивали пряжками, сама кушетка, привинченная к полу, казалось, сейчас опрокинется. «Не получилось», — спокойно, как-то даже слишком спокойно подумал Зик. Он ожидал этого и успел подготовиться. Он понял, что заранее достал из ножен кортик. Замечательный, кстати, клинок, великолепный во всех смыслах, крепкий и очень острый, он не затуплялся от использования его на человеке, а даже наоборот. Он был именной, Зику его подарил генерал Магат, когда Зик покидал армию. Очень хорошая вещь. Использовать ее так… Гольм долго не затихал. Даже когда Зик с большим трудом отпилил ему голову, перерубив шейные позвонки, тело этого несчастного билось в жуткой агонии еще какое-то время. Эрен, по какой-то причине стоявшая все это время как можно дальше, смотрела на все это своими огромными серыми глазами, которые в полумраке лаборатории почему-то явственно отсвечивали зеленым, и не спешила подходить. Это было совсем на нее не похоже. Где жажда крови? Вот она кровь, сколько хочешь, на полу, на кушетке, на инструментах, на нем, на Зике. Он весь в крови. Мерзкой, тяжелой, густой, неприятно пахнущей железом. И руки его в крови. Он потер их друг о друга. Не очень-то помогло — кровь лишь размазалась. Зик положил кортик на инструментальный столик. — И этот готов, — сказал зачем-то он, только чтобы что-то сказать, чтобы не было этой жуткой тишины. Эрен кивнула. Он вытер лоб тыльной стороной ладони и тут же пожалел об этом. Кровь размазалась и у него по лбу, и так гадко ему не было со времен освобождения южного форта, когда он получил то ранение, а его напарнику, мальчишке Гуверу — еще одной жертве отцовских экспериментов — оторвало ноги. Зик не стал тогда помогать парню, потому что своих забот хватало, но после было очень гадко где-то глубоко внутри. Также как сейчас. Эрен стояла и не делала ничего. И молчала. Она стояла, обхватив себя руками, и лицо у нее странно исказилось. Зик вздохнул. Ему это надоело. Но он взял еще одну колбу, чтобы получить еще один образец. Нужно же разобраться, что пошло не так на этот раз. Кто еще это сделает, если Эрен почему-то не хочет? И в этот момент он понял почему. Конечно, как он не сообразил раньше? Это же очевидно. Всегда было очевидно, а после сегодняшнего разговора с Армином стало ясно как день. Просто это он, Зик, пытался не замечать и не видеть. Ради своего бывшего жениха Эрен в лепешку расшибется, потому что все еще его любит, хотя их и раскидало по разные стороны с этой революцией. И если Армин сказал, что так делать ей не следует, Эрен, даже не отдавая себе отчета в своих действиях, послушается его. «И меня заставит». Стало обидно, очень обидно. Зик снял чудом не испачкавшиеся очки, неторопливо их сложил. Это нечестно. Сколько лет он уже ждет? Он повернулся к Эрен лицом. Она выглядела побитой собакой. Надо было давно это сделать. Куда уж хуже-то? Дальше падать некуда, и если она не хочет, значит, он… «А Арлерта я ненавижу». — Эрен, — сказал он и шагнул вперед.***
Гостиная в их доме была большая, но казалась маленькой, из-за темных стен, мебели и штор. Особенно, когда последние закрыты. Должно быть, уже рассвет, потому что в узкую щель из окна падает легкий голубоватый свет. А может, просто взошла луна, но это вряд ли, времени прошло слишком много. Воздух был густой и тяжелый, серый от дыма, пропахший табаком и алкоголем. Зик, просидевший здесь всю ночь, не спешил открывать окна, чтобы проветрить комнату. Он опустошил почти весь бар и скурил почти все свои запасы табака и теперь чувствовал себя препаршиво. Но он не был уверен, что это только от алкоголя и курева. В холле забили часы. Шесть утра. Скоро придет служанка, Карен, и с ней надо будет разговаривать. А может, не надо. Может, стоит молча посмотреть на ее лицо, когда она увидит. Карен — привычная ко всему такому, но все-таки, как она отреагирует? Зик попробовал представить эту картину и усмехнулся, а затем отпил еще немного. Он пил абсент, прямо из горла. Чудесная штука — абсент. Это не вино и не виски, и даже не водка. Вино годно только, чтобы его по стенам размазывали, как это сделала сегодня Эрен. Или уже вчера?.. Эрен… Эрен. Зик глотнул еще раз и почувствовал, как горло обожгло. Надо же, он еще может что-то чувствовать. А кажется, что все умерло в нем еще там, в лаборатории. Там и умерло. Осталось навсегда. Не сегодня и не вчера, а еще тогда, двадцать с лишним лет назад, когда любящий отец привел маленького сына в это проклятое место. И Зик, наверное, должен сказать «Спасибо», что его отец был умнее его самого, но что-то не хочется. Он покачал бутылку, глядя как остатки зеленой жидкости плещутся о стенки. А ведь все могло быть по-другому. — Эрен, — сказал он и шагнул вперед. — Чего тебе, Зик, — все так же гордо и звонко. Он поставил колбу на инструментальный столик и прихватил еще один шприц, последний, с мутной светло-желтой жидкостью внутри. Единственное удачное изобретение из всех, прошедшее все тесты на пригодность и действующее безотказно. Действующее только на таких, как они. Эрен заметила. И догадалась о его намерениях. Конечно, догадалась, она ж не дура. — Зик, — она сделала шаг назад, настороженно выставив руку в жесте защиты, стремясь хоть как-то его остановить. Поздно. Раньше надо было останавливать, как он останавливал все эти провалы, чтоб не мучились. Проект номер один изначально был никудышным. «И если что-то пойдет не так, ты ее спасешь», — вспомнились слова отца. «Конечно, папа». И как Зик мог думать и мечтать обо всех этих глупых и простых вещах, которые называются «жизнь»? Как мог он надеяться, что когда-нибудь все будет по-другому? Откуда взялись мысли о мире, о счастье, о доме полном света, об улыбающейся Эрен? Не будет ничего этого, не может просто быть. Не будет ни квартиры, которую они бы сняли в Либерио — Либерио такой прекрасный город, куда лучше Шиганшины, забытой богом и людьми в юго-западных горных лесах — ни тишины, ни совместной радости, не станут они гулять по набережной у моря, как когда-то, четыре года назад. Эрен больше не может радоваться и искренне смеяться своим милым солнечным смехом, как и Зик не может больше быть таким беспечным и легкомысленным, как раньше. А еще они никогда бы не были вместе. Зик знал это всегда. На то было несколько причин, и со всеми, кроме одной, Зик смирился. Готов был мириться каждый день оставшейся ему жизни. Сердце забилось, как сумасшедшее, в висках запульсировало от прилива крови, но руки у него не тряслись и мысли оставались четкими и ясными. Годы тренировок. Он не может позволить себе потерять над собой контроль. — Знаешь, Эрен, — сказал он, подходя ближе. Она смотрела на него, и это был не взгляд жертвы на охотника, а скорее наоборот. Да, именно она всегда была человеком, достойным такой фамилии. — Знаешь, когда я увидел тебя впервые, маленькую и несчастную, я возненавидел тебя. Мне было двадцать, а я, как дурак, не мог думать ни о чем, кроме того, что теперь отец полностью увлечен тобой. Ты была его дочерью, по-настоящему дочерью, как я никогда не был его сыном. И я ревновал. Это было глупо, но что еще можно ожидать от человека, который всю жизнь был единственным ребенком в семье? Он усмехнулся. Зачем он говорит это ей? Здесь и сейчас, в этой отвратительной лаборатории, где было сломано девять жизней, а оборвано навсегда еще больше, много больше. Здесь, где все заляпано кровью, испачкано самим их присутствием, здесь, где лежит мертвое тело несчастного Гольма. Ей вовсе не нужно это знать. — Зик, — позвала она его спокойно. Абсолютно спокойно, несмотря на то, что совершенно очевидно была готова к обороне. — Ты думаешь, я этого не знала? Думаешь, я слепая и глухая, ничего не видела и не слышала? Сейчас это совсем не важно. Сейчас нужно убрать все здесь, а потом заняться подготовкой к встрече со спецотрядом. Эти люди — настоящая опасность. Они могут расправиться с нами, потому что знают наши слабые места и привыкли рисковать. Они нас не побоятся. Я не хочу слушать твои откровения сейчас, Зик. «Ну, конечно», — с горечью подумал Зик. В обычный день он бы послушал ее и понял, что она права, что совсем другое должно его заботить. Свобода, равенство, братство. Но плевать ему было и на свободу, и на равенство, и на братство, ведь нет этого ничего и невозможно, чтобы было. Никак невозможно, а потому и нечего стараться. Стараться можно только ради нее, но ей все равно. — Но его бы ты выслушала. Ты всегда его слушаешь. — О ком ты, Зик, — все так же спокойно и немного устало. «А ты не понимаешь». А может, и правда не понимает? Может, кажется ему это все, может, он просто слишком устал? Но надо это уже кончать. Как бы ни было, а кончать нужно, и если не сейчас, то когда? — Арлерту, — пояснил он. Шприц в руке нагрелся. Совсем небольшой, а кажется таким тяжелым. Эрен вздохнула, прикрыла глаза и потерла их рукой. — Зик, не будь идиотом. Пойдем, у нас много дел, и мне бы хотелось еще лечь спать сегодня ночью. Голова чугунная. «Она снова ушла от ответа». — И брось ты эту дрянь, видеть ее не могу, — добавила она, показав на шприц у него в руке. Она все-таки боится. Или, может быть, вспоминает смерть Энни Леонхарт. Эта чокнутая ведь у Эрен на глазах убилась. Такой же точно штукой. Никто из них тогда точно не знал, как подействует это зло из пробирки, воссозданное им по записям отца. Но Леонхарт была рисковая девка и решила, что какую бы она ерунду из лаборатории себе ни вколола — все подействует. И ведь оказалась права. Отчасти. Эта сыворотка может убить только проект, обладающий сознанием, собственной волей, только то, что можно назвать человеком. На что-то, вроде Гольма, оно не подействует. Таким, как Гольм, нужно перерубать позвоночник. — Я люблю тебя, знаешь? Она дернулась, как от удара, услышав от него это. Лицо ее странно скривилось, и Зику показалось, что она хочет что-то сказать, но вместо этого она ринулась вперед и, оттолкнув его, бросилась к инструментальному столику. Где все еще лежал кортик. «Умница девочка, — с гордостью подумал Зик, — вот, за что я ее люблю. Она никогда не сдается, она всегда борется». Но он пятнадцать лет служил в армии. Он был старше, сильнее, ловчее, быстрее и, конечно же, поймал ее сразу. И как бы она ни билась, вырваться ей не удавалось. А Зик медлил. Он не мог заставить себя сделать то, что он хотел сделать, то, что он должен был сделать, чтобы избавить мир от угрозы по имени Эрен Йегер. Она кусалась и брыкалась. Она была сильной. Для девушки. «Ну, как, отец, нравится тебе твое создание? Она получилась потрясающим проектом. В ней есть все, что ты хотел дать людям. Невероятные сила, здоровье, жизнеспособность. Нет в ней лишь жалости. Она мерзкая, жестокая тварь, которая упивается тем, что причиняет боль другим». Но ведь и среди обычных людей такие встречаются. Люди все мерзкие твари, только в ком-то это видно, а в ком-то нет. Она честна с собой и со всем миром. Не пытается притворяться никем, потому что это не имеет смысла. «И вот, ты уже опять ее оправдываешь». Она убила отца, она убила маму, она убила еще несколько десятков людей, здесь, в этой чертовой лаборатории. Вспомнить все это — нельзя жалеть демона. Лишь Арлерта она всегда обожала, всегда помогала ему, спасала его. Ей было достаточно написать пару строчек, чтобы его казнили, ведь он ошивался в насквозь республиканской Шиганшине, являясь солдатом Империи и ярым монархистом. Она любила проклятого Арлерта, а Зик любил ее и не мог этого вынести. Он держал ее крепко, а она зло сопела и пыталась вырваться, не говоря ни слова. Она смотрела на него с ненавистью. В серо-зеленых глазах отражался оранжевый огонек керосиновой лампы, висящей на потолке. «Интересно, а как я выгляжу со стороны? Мне говорили, я похож на отца. Отец казался безумцем в последние годы своей жизни». Нет, совсем неинтересно. Игла вошла в шею мягко. Эрен пыталась оттолкнуть его, вгрызалась ему в руку, но все бестолку. Зик знал свое дело хорошо, ведь убивать у него всегда получалось лучше всего. — Я люблю тебя, — сказал он, — а потому хочу, чтобы твои мученья, наконец, прекратились. Хочу, чтобы перестали тебе сниться кошмары, чтобы не приходилось тебе больше убивать. — Он вводил сыворотку медленно, не торопясь, ведь если поспешить, то можно добиться нежелательных результатов. — Я люблю тебя, Эрен. — Ты, — Эрен попыталась его пнуть, но она быстро слабела, и поэтому ничего не вышло. — Ты… Скотина… Я… Она хотела что-то сказать, однако сыворотка делала свое дело. Эрен задыхалась, все жизненно важные органы начинали медленно отказывать. Последним в ней умрет мозг. Зик должен сказать ей немного до того, как это случится. Пустой шприц он бросил прямо под ноги. Девушка уже не могла самостоятельно стоять, и поэтому Зик опустился на пол и положил ее к себе на колени. Несмотря на всю свою слабость, Эрен продолжала смотреть на него живым взглядом полным ненависти. Зик вглядывался в ее глаза и чувствовал, что сделал правильный выбор. Человек не должен страдать, как она страдала, лучше избавить такого человека от мук. — Я люблю тебя, — прошептал он, ласково касаясь ее густых блестящих каштановых волос, заплетенных в косу. — Люблю, как никто тебя не любил. Я хочу, чтобы ты знала это. Она зарычала что-то, из последних сил пытаясь его оттолкнуть. Но не могла она это сделать. Ничего она больше не могла. Сыворотка действует безотказно. И даже монстр может обрести покой. Зик слышал, что кто-то пришел. Это была не Карен, для нее слишком рано, да и шаги тяжелые, мужские. Только один человек мог прийти сюда в любое время дня и ночи, как к себе домой, и не бояться, что ему что-то за это будет. Но зачем он пришел сюда опять? Кажется, они с Эрен вчера все обговорили. И позиция Армина при этом была предельно ясной. Зик отпил еще немного и пожалел, что чудесный напиток кончается. Ничего подобного у них в запасах больше нет. Алкоголь — вот настоящая жизнь. А не те призрачные картины, которые мучили его, рядом с Эрен. Жаль, что нельзя сидеть здесь вечно. — Зик, — образовался на пороге Армин. Вид у него был шальной и крайне встревоженный. И, кажется, спать он не ложился, потому что на нем был все тот же свитер, что и вчера, те же серые штаны и те же армейские ботинки, теперь сильно запыленные. Под глазами синее, лицо осунулось и побледнело. Красавец, нечего сказать. — Мне нужно поговорить с Эрен, — сказал он, озираясь. — Говори, — хрипло ответил Зик. Надо же. За ночь, проведенную в компании бутылок и сигарет, у него совсем пропал голос. — С Эрен, Зик, — с нажимом повторил гость. — Это очень важно. — Я верю тебе. — Бутылка с легким стуком опустилась на столик. — Хочешь говорить с Эрен — говори мне. Хочешь непосредственно с ней — иди вниз, в подвал, там открыто. Армин нахмурился. Первый солнечный луч пробился-таки в небольшой зазор между шторами и осветил часть его лица и волосы. Из-за этого луча казалось, что в комнате выросла сизая стена, выстроенная из дыма. — Что с ней случилось? Что ты с ней сделал? Конечно, он заподозрил неладное. Эрен бы никогда и никого не пустила в тот подвал и Армина не пускала, а тут он, Зик, так просто сидит и говорит: «Иди, сходи!». И все-таки, замечательно это — вот так пить! Жаль, что все закончилось. Не сможет Зик больше никогда напиться, не сможет, потому что и сам он кончился. Он чувствовал это. Так всегда бывало после восстановления, но только это в десять раз хуже. Он, будто выжатый лимон, ни сока, ни жизни в нем не осталось. Ни цели, ни смысла. Ничего. — Я убил ее, — просто сказал Зик. И когда он сказал это, он действительно понял, что это так. Она не улыбнется ему больше, они не поедут в Либерио, не будут гулять у моря, не будут есть пасту и пить вино, они не одержат победу в этой бесконечной войне. Ничего не будет. Потому что он убил ее. Убил своими руками, этими самыми, что по локоть в крови. Он не любил убивать, не считал необходимым, но это единственное, что он по-настоящему умел. А еще она, наконец, свободна. Он спас ее от себя и от такой жизни. Армин не отреагировал. Он продолжал смотреть на Зика, а потом просто сел в соседнее кресло. — Зачем? — его вопрос прозвучал глухо, но равнодушно. Отстраненный и холодный, как всегда. Зачем? Неужели, это непонятно? Зик посмотрел на Армина и хрипло рассмеялся. Правду говорят о нем, слухи не врали. Это человек лишенный сердца. Человек, которого лишила сердца та, кто больше всех его любила. Мы все делаем для других то, что считаем лучшим для них, а получается то, что получается. Смех резко оборвался. Армин продолжал смотреть на собеседника нечитаемым взглядом больших светло-карих глаз, и Зик осознал какой же он идиот. Непередаваемый. Он убил ее. Убил, не спросив, что будет лучше для нее, ведь еще минуту назад он был полностью уверен, что всего лишь позволил ей обрести покой. Дал ей ее счастье. «Как же сильно я ошибался». Он понял это только теперь, когда было слишком поздно. И это знание не могло уже ничего исправить. Жаль, что он тоже умрет уже сегодня, потому что теперь, зная, он мог хотя бы попытаться сохранить воспоминания о ней, и продолжить ее дело. Жаль, конечно, но он чувствует, как смерть дышит ему в затылок, она всегда ждала его неподалеку, надеясь объявиться в самый неподходящий момент, и ведь объявилась, тварь такая. Обидно, обидно, и так несправедливо! Он понял, что не вправе был вмешиваться, не вправе убивать, ведь ему никогда не нравилось это делать, но он сделал. Интересно, почему он понял это только сейчас? Потому что недостаток отпущенного ему времени обострил его восприимчивость? Недостаток времени — бред! Он прожил целую жизнь, ощущая, как времени не хватает, это для него ерунда. «Я ведь на самом деле любил ее», — пронеслось в голове. — Зик, — позвал Армин. Вот еще один, ошибка природы, тот, кто не должен был существовать, но существует, потому что так захотела она, и потому что отец был гениальным человеком. Отец создал вещь, способную воскрешать, но это нехорошо — вмешиваться в саму жизнь, убивать и поднимать из мертвых. «И что за глупости приходят мне в голову теперь? Не надо было ее убивать». Зик почувствовал, как трясутся мелкой дрожью руки. — По-моему, жизнь очень интересная штука, — сказал он Армину. Сказал и закрыл лицо дрожащими руками. — Вставай, Зик, — негромко откликнулся тот, — вставай, нам о многом нужно поговорить. А за окном поднималось солнце. Неторопливо оно показалось из-за крыш городских домов, осветило и зеленую поляну в конце подъездной аллеи возле старого, богатого дома, и сам дом, и даже часть комнат в нем, в том числе, и большую темную гостиную. Город просыпался вместе с солнцем. Люди открывали ставни и шли на работу, у кого она еще была, и никто в Шиганшине не знал еще, как круто изменилась их жизнь за сегодняшнюю ночь. Никто не знал, что у въездов в город стоит императорская армия, а дать отпор будет некому. Никто не знал этого. Зик Йегер достал из кобуры револьвер и сделал последний выстрел.