***
— Папа, я пить хочу! — Потерпи, золотце, мы скоро прибудем. — И как ты не умаялся её на плечах тащить? — Она ещё слишком мала, чтобы много весить. Как будто ты не помнишь себя в её возрасте? — Не имею ни малейшего понятия… ты ведь меня на себе никогда не катал. Я не сдержался и захохотал. И правда, в ту пору, когда мы с сестрой ещё жили под одной крышей, я редко гулял с ней, предпочитая круг своих сверстников. Поэтому не удивительно, что у неё нет обо мне каких-то ярких воспоминаний. И сейчас, когда я нёс на плечах свою четырёхлетнюю дочь, она небось жутко завидовала ей. Хорошо, надо будет напомнить себе на обратном пути прокатить и Наталью… Хотя, согласится ли семнадцатилетняя девушка кататься на плечах взрослого мужчины, пускай даже это и её брат? Ну-с, это мы решим позже, а сейчас… — Так, малышка, слезай — приехали. — Папа, это место меня пугает, — едва коснувшись розовыми босоножками земли, маленькая Анюта сжала ручонками мою штанину. Что ж, я могу её понять: кладбище не предназначено для детей. Но я не мог не познакомить их. — Анют, иди сюда, я тебя кое-кому представлю… Три фигуры медленно прошли через невысокую калитку, что огораживала могильную плиту. Вообще, я надеялся заодно привести сюда и Екатерину — свою жену, — но ту срочно вызвали на работу, что-то очень важное. Было бы глупо отменять намеченный визит на кладбище лишь по этой причине — ничего, в следующий раз… — Папа, он очень похож на тебя. Так и есть. С портрета, что был наклеен поверх плиты, на нас смотрела буквально моя копия — отца решили "увековечить" молодым, выбрав относительно сносный снимок, когда ему было лет тридцать-сорок. Да, чем ближе я подбираюсь к этому возрасту, тем больше я начинаю походить на него. Волосы, нос, глаза, черты лица… интересно, что же у меня от матери-то? Ладно, это сейчас не важно. — Это наш с тётей Натали отец. Твой дедушка. Поприветствуй его должным образом. — Привет, дедуль! — радостно воскликнула девочка, зачем-то помахав фотографии. — Ты в порядке, братишка? — Наталья украдкой коснулась моего плеча. — Уже год прошёл… Ты уже не держишь на него зла? — Я и год назад не держал на него зла, — пожал плечами и поднял задумчивый взгляд к ясному небу, где пролетала стая перелётных птиц: как-никак, осень уже заканчивалась. — Я не могу сказать, что простил его или вроде того… но зла точно не держу. Улыбнувшись, я обернулся к сестре. — А что насчёт тебя? Я ушёл из семьи, и после этого мы с тобой больше не виделись. Моя грызня с родителями никак тебя не касалась, но я всё равно эгоистично бросил тебя. Не видел, как ты взрослеешь. Не исполнял обязанности старшего брата. Удивляюсь, как ты ещё можешь стоять рядом со мной… — Ну, в какой-то период времени я злилась на тебя, — она отвела взгляд, разглядывая ковыряющуюся в земле и рвущую травинки девочку. На какой-то миг задумавшись, она улыбнулась. — Признаться, мне даже хотелось ударить тебя при встрече. Но когда я увидела вас с отцом… вы оба так похожи. Не только внешне, но и по характеру. Наверное, я просто приняла тот факт, что ты неисправимый болван, как и наш отец, и что с годами, возможно, ты также осознаешь все свои проступки. — Жестоко, — честно ответил я, но отчего-то тоже улыбнулся. — Хорошо, укажи же мне тогда верный путь, сестрёнка — я рассчитываю на тебя. Надеюсь, теперь мы будем чаще общаться. — Вот уж фигушки, — та озорно показала язычок. — Тебя уже не исправить, поэтому я лучше пригляжу за Анюткой, дабы ты и её не испортил. — Вот уж спасибо, — расхохотался я. Конец осени был на удивление солнечным — последние дожди пролили неделю назад, что дорога была пускай и не идеальной, но всё же опрятной, без "моря по колено". Словно сами небеса благоволили нам на нашем пути. Будто отец, ушедший в другой мир, оберегал своих отроков в этом. Будучи никчёмным отцом, он всё же смог уйти достойно, напоследок загладив то, что натворил… насколько это было в его силах. Я благодарен ему. Не могу сказать, что моя любовь к нему когда-нибудь сможет стать столь же крепкой, как к дочери или к сестре. Лишь надеюсь, что эта "пустота", томившая меня всё это время и наконец исчезнувшая в тот день, больше никогда не вернётся. Ты совершил много ошибок, отец, и под конец ты их таки признал. Я же постараюсь не повторить твоей участи. Ты уж пригляди за своим отпрыском… и пожелай ему удачи.Выбирай с умом…
24 апреля 2019 г. в 19:51
— …И какого дьявола я вообще тут делаю?
Старое обветшалое здание медицинского учреждения встретило меня во всей своей "красе". Удивительно, как ноги ещё заставили меня переступить порог и двинуться вдоль слабо освещённого коридора в сопровождении потрескивающих и периодически мигающих ламп дневного освещения... ведь я здесь даже не хочу находиться.
«Володя, срочно приезжай в районную поликлинику… нашему отцу очень плохо».
«Да ты, мать твою, в своём уме? — чуть не проорал я тогда в трубку. — С хрена ли я должен волноваться об этом мудаке? Он мне никто и звать его никак, ясно тебе?!»
«Брат… — шепелявый девичий голосок донёсся с той стороны провода, отчего у меня сжалось сердце: всегда жизнерадостная младшая сестра в тот момент была крайне подавленной. — Пожалуйста… ты нужен ему… всем нам…»
— Чтоб тебя, Натали… — процедил я сквозь зубы, поднимаясь по старой, местами потрескавшейся лестнице: этому зданию определённо требовался ремонт. Периферия, что поделать. — Заставила ехать к чёрту на куличики…
За то время, что я жил в родном городке, пока не перебрался в мегаполис, я ни разу не был именно в этом месте, отчего едва не заблудился. Мало какая больница могла похвастаться наличием хосписа в России, и нам ещё повезло, что нечто подобное оборудовали и в нашем захолустье. Повезло, значит? Так говорю, будто мне есть до этого хоть какое-то дело. Я здесь лишь по просьбе сестры — срать я хотел с высокой колокольни на нужды этого старого ублюдка. Пусть сдохнет в муках и отправляется в ад. Я хоть вздохну с облегчением.
Но…
Почему тогда мне так тяжело ступать вперёд? Почему я хочу всем своим естеством поскорее убраться отсюда? Почему внутри всё неприятно крутит? Почему я… испытываю жалость к нему? Нет. Стой. Хватит. В тебе говорит простое человеколюбие. Ты ненавидишь его. Ты презираешь его. Ты желаешь ему смерти. Не думай лишнего. Он даже не человек. Простая имитация оного, не более. Я здесь лишь для соблюдения формальностей. Даже самый последний подонок имеет право на проводы в "последний путь". Мне лишь нужно отдать дань уважения и уйти. Забыть всё как страшный сон. Да, так и поступлю. Просто выкажу уважение и уберусь оттуда как можно скорее. Простите, мама, Наташа… но на большее меня не хватит.
Вот она. Палата под номером 313. Третий этаж. Долго же пришлось подниматься — я буквально вспотел, пока шёл. Ну и духота сегодня, хотя весна только-только вступила в свои законные владения. Собираюсь с духом. Отбрасываю все ненужные в данный момент мысли. Все мои дурные мысли и воспоминания. Я сейчас представитель семьи, чей старейший из членов собирается покинуть этот бренный мир. Мне лишь нужно перекинуться с ним парой слов. В худшем случае, выслушать те бредни, что он наверняка заготовил для всех, включая меня…
Впрочем, я не удивлюсь, если он про меня и вовсе забыл, как и всегда. Этот старый мудак никогда не утруждал себя не то что заботой обо мне — он обходил меня даже простым вниманием. Катаясь на скейтборде, я неудачно упал и сломал себе нос, оставив на асфальте внушительную кровяную кляксу, а после и целый кровавый след, тянущийся от того места до самого дома. В итоге отец лишь отругал меня, что я, видите ли, заляпал кровью ковёр в прихожей… бессердечный ублюдок. Или взять первый класс, когда я ещё толком не успел запомнить дорогу домой и он меня должен был забрать после школы… в итоге я просидел до поздней ночи, пока мать лично не приехала за мной, обнаружив, что я так и не явился — этому засранцу всё сошло с рук, а я тогда чуть не разрыдался. Не говоря уже о том, что на всех родительских собраниях появлялась исключительно мать… в редких случаях даже тётя — младшая сестра отца, — но только не он. Ему совершенно было наплевать, где я, что я и как. И если бы я умер где-нибудь в канаве — он об этом даже и не узнал бы, ему это попросту не интересно. Меня тогда всегда терзал ровно один вопрос: для чего я в таком случае был рождён? Почему он позволял мне жить с ним в одном доме, а не отдал в приют? Почему, сукин ты сын?!
В итоге, едва я окончил школу и смог удовлетворительно сдать вступительные экзамены в колледж, тут же подал прошение на заселение в общежитие. Ох, сколько же мне пришлось бороться за то, чтобы меня сочли «иногородним» и таки разрешили занять комнату — прямо скажем, были претенденты, что жили в куда более далёких местах, но я каким-то чудом умудрился убедить администрацию, что мне нельзя жить дома. Наверное, тогда я выглядел настолько несчастным, что они попросту меня пожалели. Да и плевать — мимолётное унижение стоило того, чтобы больше не видеть эти рожи. Полностью оборвав все связи, мне пришлось "крутиться" самому: занимая деньги у соседей по комнате, подрабатывая на всевозможных "халтурах", где только предлагали сиюминутный заработок… Я делал всё, чтобы каждый кусок хлеба, что мне попадал в руки, был моим и только моим. Это всё моё. Только моё. Мне некого благодарить за это, кроме себя. И то, кем я в итоге вырос, я обязан исключительно себе. Я с гордо поднятой головой могу встретить этого упыря лицом к лицу и с триумфом объявить: «Ты проиграл, старик, я теперь выше тебя, я счастлив… а ты сдохнешь в мучениях, как последняя дворняга, в одиночестве, с лицемерными горькими улыбками тех, кого ты считаешь близкими людьми. Они на самом деле также рады, что ты умрёшь, отсчитывая каждые секунды до твоего исхода… И я единственный, кто не будет лицемером — я выскажу всё, что думаю о тебе прямо в лицо. Ты умрёшь с осознанием, что ты лишь жалкий кусок дерьма, не заслуживающий даже моего присутствия рядом. Но я снисходителен. Я хочу показать тебе, как у меня всё хорошо. И как всё плохо у тебя. Чтобы ты возненавидел меня. И заодно возненавидел себя».
От подобных мыслей моё душевное равновесие пришло в норму и я, глубоко вдохнув, протянул ладонь к дверной ручке.
И тишину больничной палаты нарушил скрип отворившейся двери. Весь мой запал мгновенно сошёл на нет. В помещении, рядом с единственной занятой койкой, стояли опрятно одетые люди…
И на их лицах читалась неподдельная грусть.
Да что за херотень? Почему они все стоят с таким видом, будто им и правда жаль эту ошибку природы, что сейчас лежит под капельницей и с дыхательной маской, похожий на иссохший сухофрукт? Какого хрена вы так старательно делаете вид, что вам не насрать?! Ведь это же не может быть правдой!
— Сынок, — донёсся до меня ласковый женский голос, а следом за ним тут же…
— Брат!
Из всех присутствующих ко мне подошла только Наталья и обвила мой торс своими худыми ручонками. Неудивительно, ведь с матерью у нас пускай и не такие напряженные отношения, но их сложно было назвать "тёплыми"…
В отличие от сестры. Когда я уходил из дома — будучи шестнадцатилетним оболтусом, — из всех троих членов семьи меня провожали разве что её маленькие карие глазёнки. Ей на тот момент было не больше семи лет, и она не до конца понимала, что всё это значит. Она провожала меня с улыбкой и со словами «пока-пока, братик, возвращайся поскорей». Ведь она не знала, что я больше не вернусь. Сколько же лет с тех пор прошло? Шесть? Восемь? Десять? Я уже потерял счёт времени. Я могу лишь догадываться, сколько сейчас сестрёнке лет. Четырнадцать? Шестнадцать? Дети нынче так быстро растут и развиваются, что я даже не берусь судить. Но девушка, что сейчас скрестила ладони на моей спине и уткнулась влажным лицом в мою рубашку — да, она уже не та маленькая девочка, какой я её запомнил… она стала девушкой. Расцветшей и красивой. Она, в отличие от меня, вся пошла в мать — я помню те старые фотоальбомы, где мама была запечатлена ещё будучи студентом… они с отцом тогда учились в одном техникуме. Как я завидую ей… сестре, что вся пошла в мать. И одновременно с этим я ненавижу себя, что больше пошёл в отца. Его волосы, его нос, его черты лица… даже частичка его характера — я порой могу вспылить и наворотить дел, прямо как это делал он в молодости, лишь к тридцати остепенившись и став куда равнодушней ко всему… именно равнодушным я его и запомнил. Равнодушие было его жизненным кредо всё моё детство. И я боюсь, что когда-нибудь могу стать похожим на него… Этого я просто не смогу пережить.
— Натали, ну хватит уже, ты мне весь костюм слезами уделаешь, — мягко потрепал я её по волосам и похлопал свободной рукой по вздрагивающей от всхлипов спине.
— Ты… — она наконец заглянула в моё лицо… и от её взгляда меня покинул последний "запал", полностью загнав меня в некую сковывающую "клетку", будто я снова стал зашуганным ребёнком. — Ты всё же пришёл, брат.
— Знала бы ты, каких мне это стоило усилий, — честно ответил я, и от моих слов буквально дёрнулась мышца на скуле — до чего же неприятное ощущение от нахождения здесь. Собрав последнюю волю в кулак, я поднял холодный взор на мать. — Простите, что опоздал. Он и правда хотел, чтобы я пришёл?
— Да, — коротко кивнула мать, прикрывая рот носовым платком, явно использованным за это время не один раз. — Прошу, Володь, подойти поближе.
Пальцы, дабы не демонстрировать дрожь, сжались в кулаки. Чёрт, до чего же не хочется это делать — хочу уйти отсюда как можно скорее. Но кем я тогда буду, если проявлю слабину в столь поздний момент? Верно, я уже проделал слишком долгий путь сюда, чтобы так просто сдаться. Мне лишь нужно взглянуть ему в лицо. Человеку, презираемому мной больше кого бы то ни было. Пускай все присутствующие, как мне показалось, искренне растроганны и пребывают в печали — плевать. Возможно, они просто не знали его так, как знал я. Им не доводилось терпеть всё то, что терпел я. Им не приходилось испытывать боль и разочарование. Я не виню их. Но и подыгрывать не собираюсь.
Взяв себя в руки, я мягким жестом отстранил в сторону плачущую сестру и медленно подался к больничной койке, где едва заметно вздымалось бледно-зеленоватое одеяло.
Старик… как же ты изменился за эти восемь-десять лет, когда мы виделись в последний раз. И так не густая, но некогда блестящая смольная шевелюра превратилась в сплошную проседь коротко подстриженных уже скорей серых волос. Выделяющийся горбатый, ставший уже сморщенным нос притягивал всё внимание на бледном осунувшемся лице, покрытым сплошными мелкими складками кожи, невзирая даже на дыхательную маску. Запомнившиеся мне с детства пугающе тёмные глаза ныне укрыты морщинистыми веками и лишь слабо подрагивали — старик спал, и ему что-то снилось. Из-под одеяла выглядывала лишь одна левая рука, к которой и тянулась трубочка от капельницы, что ещё была наполовину полной — менять её будут нескоро.
Я понятия не имел, что у него за диагноз — запомнил лишь, что это рак. Рак чего? Как будто меня это парило. Я тогда вообще неимоверно обрадовался, что попросту повесил трубку, едва мать успела сообщить хоть что-то — как же, карма таки наказала старого ублюдка, чего же мне не радоваться? Тогда меня заботила лишь одна мысль: когда я наконец смогу поставить в этой неприятной истории жирную точку? И вот моё "перо" уже занесено над "листом" его жизни — остался последний незначительный "очерк".
— В… Владимир?
Я не знал, что буду говорить — понадеялся, что внутренний "огонь" сам найдёт "выход" в нужный момент. Но неожиданно проснувшийся старик, подняв на меня усталый, но почему-то вполне "живой" взгляд, тихо прошептал моё имя.
Зачем? Зачем ты произносишь моё имя? Как у тебя вообще язык поворачивается обращаться ко мне, мусор?
— Отец.
Но я ничего из этого не высказал. Лишь обратился к нему так, как этого требовали приличия — как сын к отцу. Одно это слово уже переворачивало всё внутри меня. Мне хотелось выблевать внутренности. Но какой-то глубинной частичкой души я понимал, что даже он заслуживал той малой почтенности, что я сейчас старался проявить — как никак, он дал мне жизнь, хотя бы за это я должен выказать ему почесть… Всё равно я больше его не увижу.
— Т-ты… п-пришёл?..
— Мне сказали, что ты хотел меня видеть, — слова давались крайне тяжело, снова возникло дикое желание сбежать. — Как я мог проигнорировать твою последнюю волю?
— Я… так… рад…
Его открытая дрожащая рука попыталась подняться в намерении коснуться меня, но у того было слишком мало сил, и она тут же рухнула обратно.
— Ты стал таким слабым, отец, — без тени сочувствия вымолвил я, стоя подчёркнуто прямо, даже не дрогнув от его сентиментального порыва, что в любой другой ситуации я бы счёл трогательным… но только не когда это делает он. — Ты даже не можешь прикоснуться ко мне, к своему отроку. И каково тебе сейчас?
— Сынок…
Мать хотела было меня одернуть, но я не шелохнулся, продолжая холодно взирать на старика сверху вниз.
— Только взгляни на себя, отец — ты жалок. Время и болезнь тебя здорово потрепали, не правда ли? Ты сейчас подобен высохшему на солнце изюму. И каково это, ощущать себя таким? Каково это, осознавать, что ты вот-вот умрёшь?..
— Брат, пожалуйста, хватит!..
— Не лезь, Натали.
Даже не глядя назад, я буквально почувствовал, как стоящая за моей спиной девочка сжалась от моего резкого и ледяного голоса. Прости меня, сестрёнка, но это не твоё дело. Ты не имеешь права лишать меня положенной мне мести. Если я сейчас не выскажу всё, что о нём думаю — другого шанса не представится… и эта боль будет со мною до конца жизни. А я не хочу её нести — я хочу закопать её… вместе с этим ублюдком.
— Посмотри на меня, отец, — я с трудом выдавил из себя ухмылку, хотя в данный момент мне не было весело вовсе. — Внимательно посмотри. Тот мальчик, кого ты постоянно смешивал с грязью и ни во что не ставил — он вырос прекрасным мужчиной. У меня достойная и любимая работа. У меня своя квартира в достаточно приличном районе города. У меня очаровательная, умная и молодая жена, с которой мы вместе выплачиваем ипотеку уже как пять лет, с тех самых пор, как поженились. У нас растёт милая маленькая дочурка, что развита не по годам, и которую хвалят все воспитатели детского садика. И знаешь что?..
Старик заметно наморщил лоб, когда я сжал его ладонь. Слишком сильно, чем требовалось, но меня переполняли эмоции, и мне некуда было их деть. Я хотел, чтобы он воочию ощутил всё это на собственной шкуре. Пускай ему будет больно не только эмоционально, но и физически. Пусть он страдает до самого конца!
— Всё то, чего я добился в жизни… это не благодаря тебе, старик. Запомни это хорошенько, ты, ничтожество. Ты не смог меня сломать — я переборол тебя. Ты, вероятно, считал, что я ни на что не способен и лишь занимаю лишнее место в этой жизни. И знаешь… ты прав. Я действительно занимал лишнее место в твоей жизни. Но мне хватило сил избавиться от этого и пойти собственным путём. Оставить тебя и всех остальных позади. Я смог добиться всего сам. Мне никто не был нужен. В особенности ты. И теперь я стою пред тобой, гордый представитель среднего класса, живущий в достатке… а ты скоро умрёшь, так и оставшись отбросом, ничего не добившись в этой жизни и лишь самоутверждаясь за счёт других. Спасибо за столь ценный урок, отец — это единственное, за что я могу быть тебе благодарен. Ты показал мне, что человек может рассчитывать лишь на одного себя, что ты нужен только самому себе и никому больше. Можешь быть спокоен, отец, я запомню тебя… как человека, что преподал мне суровый урок жизни. Ты умрёшь, но будешь жить в моей памяти как никчёмный мусор… что лишь по случайности сделал что-то значимое — направил меня на истинный путь.
В помещении вновь воцарилась тишина, как и до моего прихода. Её нарушало разве что размеренное, но тяжёлое дыхание умирающего. Остальные вовсе не издавали звуков, продолжая глядеть на меня… нет, не с презрением, злобой или даже страхом. Я ожидал чего-то такого. Но нет. Он смотрели на меня с глубоким сочувствием и жалостью. Что? Почему вы так на меня смотрите? Почему вы жалеете меня? Я в полном порядке — это ему нужно сочувствие, ведь у меня есть всё, а у него — ничего! Какого хрена вы так на меня уставились?!
— Вла… димир…
— Что?! — неожиданно вскрикнул я.
И запоздало почувствовал, что чья-то костлявая хватка сжимает рукав моего расстёгнутого бежевого пиджака. Это был он, больше некому — остальные лишь жалостливо смотрели на нас с ним. По крайней мере этот морщинистый сукин сын смог меня схватить. Значит, неслабо я его вывел из себя, что он даже на пороге смерти совершает подобные чудеса выносливости. Отлично, это только потешит меня. Давай, сделай мне что-нибудь, если хватит силёнок. Я даже не буду сопротивляться. Я хочу посмотреть, как сильно ты меня ненавидишь. Как желаешь мне смерти. Как, в конце концов, осознаешь всю свою никчёмность и, обессиленный, рухнешь обратно на своё смертное ложе и уйдёшь из этого мира навсегда. Ну давай, ты, кусок дерьма, я жду!
— П-прости… меня…
— А?..
Предвкушая жалкие попытки агрессии, я развернулся обратно к нему лицом…
И наткнулся на его блестящие от слёз светло-карие глаза. Почему я решил, что у него тёмные — почти чёрные — глаза? Он столько раз смотрел на меня с холодом и презрением, что в мозгу чётко отпечатались два чёрных "полумесяца" его прикрытых верхними веками глаз. Я никогда не замечал, каков истинный оттенок его глаз — они был такими же, как и у меня, насколько я помнил: нечасто доводилось рассматривать себя в зеркало, не до того мне. Его старое и дряхлое лицо уставилось на меня, и по нему текли слёзы. Нет, я мог поклясться чем угодно, что это не слёзы гнева и беспомощности — это слёзы сожаления. Его губы беззвучно повторяли одно и то же: «прости-прости-прости». Это не приступ слабохарактерности, пускай мне и хотелось в это верить. Это было осознанное сожаление за все былые грехи. В его пустых глазах не осталось никакой гордости или чувства собственного достоинства — он был открыт как на ладони, он вымаливал у меня прощение, оно было ему необходимо как воздух. Он был жалок как никогда прежде.
— Д-да что с тобой, чёрт возьми?! — вскипел я, одёрнув от него руку. — К-как ты смеешь просить прощения?! У тебя что, совсем нет гордости?! Признай, что ты мусор и живи с этим! У тебя нет права на моё прощение!
— Мне… очень… жаль…
— Что тебе жаль, старик?!
— …жаль… что ты… вырос таким…
Я с великим трудом сдержался, дабы прямо сейчас не размозжить его черепушку.
— Ты настолько расстроен, что я добился всего без твоей помощи? — глухо спросил я. — Тебя настолько бесит мысль, что я счастлив вопреки твоим стараниям, ничтожество?
— Нет… — он слабо мотнул головой, отчего у него вырвался сухой кашель. — Мне… жаль, что… я оставил в твоём… сердце пустоту.
— П-пустоту… в сердце?.. — я не нашёлся с ответом. От его слов мне стало больно в груди, будто её вот-вот сдавит тисками. Трудно дышать, словно воздух вокруг накалился до предела. — Ч-что ты несёшь, старик? У меня есть всё, чего я желаю!
— В тебе… не хватает… любви…
— Из ума выжил? У меня есть семья, которую я люблю, и которая любит меня.
— Ты… всё ещё… такой ребёнок…
— Ч-что ты?..
— Ты стра… даешь от того… что я не… дал тебе роди… тельской любви.
— Не мели чушь, — встряхнул головой. — Я уже не ребёнок — далась мне твоя любовь.
— Эту… пустоту ничем… не закроешь…
— Замолчи.
— Мне… очень жаль…
— Заткнись.
— Мне… нет прощенья…
— Захлопнись!
Я сам не понял, почему моя рука дёрнулась в его направлении. Что я хотел сделать? Влепить ему пощёчину? Ударить? Или же вовсе убить, лишь бы не слушать всю эту чушь? Мне невыносимо слышать этот бред. Я хочу, чтобы он заткнулся и сдох. Да сдохни же ты наконец!
— Я… рядом…
Но он, на всеобщее удивление, смог перехватить мою руку двумя своими, крепко — насколько позволяла его физическая сила на данный момент — сжимая её в своих костлявых пальцах. Тёплые. Его ладони… они приятно тёплые, даже несмотря на непривычную худобу и искривлённость пальцев. Почему мне… так хорошо сейчас? Почему мне тепло не только в кистях, но и в груди? Почему я?..
— Я ненавижу тебя!
Почему я плачу? Почему я стою на коленях перед его койкой, уткнувшись лицом в его одеяло, пока он держит меня за руку? Чёрт возьми, почему мне так больно?!
— Н-ненавижу… ненавижу… ненавижу…
— Я приму… твою боль… — тихо проговорил он слабым скрипучим голосом, — всю… без остатка… тебе больше… не нужно страдать.
Я не плакал так с тех пор, как был ребёнком. Я рыдал, уткнувшись в одеяло в попытке стыдливо спрятать лицо. Мои пальцы в ответ крепко стиснули его — вторая рука болезненно вцепилась в одеяло. Эта боль… она и правда невыносима. Я не замечал её, пока он не сказал об этом. Я и правда просто ребёнок, несмотря на все пролетевшие, словно миг, годы. Но сейчас я чувствовал, как боль покидала меня. Вместе со слезами. Он действительно забирал её себе, намереваясь унести с собой на тот свет. Прощальный подарок отца своему сыну.