Без пидоросни

      Он молчит какое-то время, обдумывая решение. Ему нравится идея, конечно, ведь Ричард весь такой охуительный-восхитительный, что поджимается все — и яйца, и пальцы на ногах.       — Только без… Без… — Гэвин делает странное движение рукой, явно изображая что-то абстрактное и, видимо, мерзкое лично для него, — без пидорасни.       Ричард мигает диодом — на всякий случай лучше свериться с парой словарей ненормативной лексики, чтобы убедиться, что он правильно все услышал в данный момент.       — Прошу прощения, что? — ему, в принципе, не нужно переспрашивать, ведь всегда можно прослушать повтор (как сказал Гэвин, узнав об этом: «что, жестянка, для улучшения оказываемой услуги все разговоры записываются?» и долго потом гордился своей шуткой, неделю ещё вставлял её к месту и нет), но это был определённо не тот случай. Чем больше информации он сейчас перелопатит…       — Ну без всей этой гейской хуйни. Без пидорасни.       Нет, это безнадёжно. Он не понимает.       — Без пидорасни, — Ричард не спрашивает, Ричард ставит себя перед фактом.       — Да.       — Без всяких гейских штук, так?       — Бинго, банка ты консервная! — Гэвин, который, вообще-то, только что готов был душу распахнуть, снова ощетинился, ощерился, сложил руки на груди. Что непонятного-то, правда? По-человечески же попросил, ептыть!       — Гэвин, мы сейчас с тобой лежим в одной постели, голые, и буквально шесть минут и тридцать три, уже тридцать четыре, секунды назад ты кончил от того, что я схватил тебя зубами за загривок. Скажи мне, Гэвин, как ты собираешься продолжать наши… Хм… отношения без, как ты выразился, «пидорасни», если, опираясь на информацию, которую я только что получил из трех словарей обсценной лексики, двух томов словаря матерных выражений и тысячи форумов, мы и являемся теми самыми «пидорами», которые и творят эту «пидорасню», без которой ты просишь меня обойтись. Если ты только что пытался, как в историях твоего детства, загнать меня в парадокс и заставить самоуничтожиться, то попытка твоя провалилась. Но ответа я жду.       Гэвин по ходу монолога Ричарда (нихуя не страстные у него речи, вообще-то) не перебивает, слушает очень внимательно, но хохот сдерживает с огромным, просто невероятным трудом, усилия, как он сам иногда говорит, «неебически титанические», и это не укрывается от внимательного взгляда Рича.       — Нет, Ричард, мы с тобой нормальные геи, которые нормально только что потрахались. Здоровые гейские отношения. Без сюсюканий, без манерности, без поцелуйчиков-в-клювик, блядь. Если уж мы и будем мутить, то нормально, без пидорской ебалы типа цветочков и конфет, — Гэвин садится на кровати и потягивается, — без милостей, без нежностей.       Ричард внимает. Звучит дико, пожалуй, но его человек весь в принципе какой-то… Неодомашненный. Как уличный, что ли. Как подранный жизнью кот, который боится чужих прикосновений и потому отказывается гладиться. Он приручит его, он даст ему весь необходимый спектр чувств и эмоций. Со временем.       А пока, конечно, запомнит.       Запомнит, чтобы потом совершенно не по-пидорски трахнуть Гэвина на кухне («Ричард, блядь, как в дешевой порнухе, ты ещё сантехником перео… Да, твою мать, здесь!»). Запомнит, чтобы потом вечерами перебирать его волосы под аккомпанемент какого-нибудь опять же абсолютно точно не-пидорского кинца про любовь, пока его человек пьёт точно настолько же не-пидорское какао с зефирками.       Но сейчас, конечно, сейчас он кивает и обещает:       — Да, Гэвин. Хорошо. Я понял. Никакой пидорасни. А теперь ляг обратно и подставь мне клювик, в смысле пасть, для поцелуя.