***
На завтраке его напряжение, казалось видели все, но он очень надеялся, что это только казалось. И только Блейз прекрасно понимал состояние друга, но — спасибо Мерлин — ничего не говорил, только прожигал взглядом а-ля «нам необходимо поговорить об этом Драко Люциус Малфой». Только когда она вошла в Большой Зал. рука, что казалось душила его все это время, наконец-то разжалась и он смог вздохнуть. Она в порядке. Малфой, ты идиот. Ты волнуешься за грязнокровку. Что скажет отец? То, что это может быть чем-то большим, нежели просто человеческое чувство вины за то, что её пытали в его доме, он даже не думал. Это просто… а что это? Откуда в тебе, Малфой, это ебаное чувство ебаной вины? А она как ни в чем не бывало, разговаривает со своими прихвостнями, улыбается, смеется, дает обнять себя Поттеру… Какого?!.. …что-то говорит Уизли-младшей, отчитывает Финнигана за что-то, как же иначе, мисс главная староста Хогвартса… Не думать о том, что она делит башню с Ноттом. Не думать! …отдергивает левый рукав, но этого же не требуется? Блузка и так прекрасно сидит. Зачем? — Драко, хватит, чтоб тебя, смотреть в ту сторону. Заметит кто-нибудь, — шипит Забини прямо на ухо. С трудом отрывая взгляд от Грейнджер. Драко быстро осматривает стол, никто не смотрит. — Возьми себя в руки, Малфой. Сам не хочешь, чтобы кто-то узнал об этом, — не хочет конечно. Он вообще не понимает, что за чувство преследует его каждый раз, когда он смотрит на грязнокровку. Избавиться от него он не может. Или не хочет? Каждый раз, когда он смотрит на эту улыбку, которая даже после войны осталось яркой и настоящей, внутренние демоны умолкают и просыпается маленький ребенок, который смотрит и не может насмотрится. Он пытался, честно, пытался избавиться от гриффиндорской заучки в голове, но не смог. А от голоса отца в голове хочется смеются. Истерически. Так чтобы подумали, что он сходит с ума. А он же реально сходит. Но так хочется, чтобы холодный, растягивающий слова голос исчез и не пытался даже после смерти хозяина управлять действиями и жизнью Драко. После войны он решил, что будет жить по-другому. Мама поддержала. А это главное. Но голос в голове продолжает твердить о том, что он не достоин фамилии Малфой. Не достоин быть его сыном. Не слушать. Не слушать! — Она сумасшедшая, — долетает до него голос Нотта. — Сегодня как истеричка кричала, что-то о родителях. Прекрасно зная о ком говорит Теодор, Драко сжимает кулаки, чтобы не заехать ему по его наглой физиономии…***
— Мама! — голос девушки разрезает тишину. Глаза не видят ничего кроме темноты. Пытаясь успокоить дыхание, не отдавая себе отчета проводит по шраму на левой руке. Неровные рубцы складываются в буквы. «Грязнокровка» — как клеймо, которым наградила Беллатрикс. Родители в Австралии и им ничего не угрожает. Только почему-то Гермиона хочет, чтобы они были рядом. Здесь в Англии. Обратить Обливэйт не получилось. Дамблдор смог бы, но он мертв. А значит её родители теперь никогда не вспомнят о дочери, что они любили на протяжении семнадцати лет. Теперь по сути Гермиона осталась сиротой. Упуская ноги на холодный пол, не утруждаясь поиском тапочек девушка идет в ванную. Прислушивается к звукам из соседней комнаты: тихо. Она очень надеялась, что не разбудила соседа. Девушка не знает как жить дальше. До этого у неё всегда был план. Сейчас его нет. Конечно, пока она в Хогвартсе смутное понимание того как будет проходить ближайший год, есть. А дальше? Что будет дальше? Отношения с Роном не заладились после войны. Расстаться было лучшей идеей, пока это не переросло в то, что еже нельзя будет изменить. Они оба пришли к такому выводу. По-прежнему оставались друзьями, но что-то в их отношениях изменилось. Гермиона успокаивала себя только тем, что по-другому и быть не могло. Кто-то из них бы все равно отдалился. И это ожидаемо произошло. Но Золотое трио по-прежнему существовала, иногда такое же дружное, каким было до чертовой войны. Холодная вода, касаясь бледной кожи отрезвляла, приводила мысли в порядок. Не давая уже подступающей истерике взять верх над разумом. Она что-нибудь придумает. Опускать руки не в привычке Гермионы Грейнджер, самой талантливой волшебницы столетия. Но для того чтобы бороться нужны силы, а их е осталось. Она устала сражаться. Просто устала. Возвращаясь в кровать, которая уже потеряла тепло, Гермиона думает лишь о том, что у неё остались её мальчики — это то, что поддерживает в ней силы. Она не может сдаться, когда они рядом, а значит… …всё будет хорошо.***
— Драко, — голос за спиной принадлежал тому, кого Драко мог с уверенностью назвать другом. И пусть говорят, что у слизеринцев нет друзей. У него есть. — Просто скажи ей. — Что сказать? Что я просыпаюсь каждую ночь от того, что её опять пытает моя сумасшедшая тётушка? Что я смотрю за ней, чтобы она никуда снова не вляпалась? Что, Блейз, по-твоему я должен ей сказать?! — гневная тирада разбивалась о вековую каменную кладку стен школы, отражаясь и разлетаясь по окрестностям. — Что она тебе нравится, — ему прилетит за это. Возможно Авадой, но бывший Пожиратель только замер, напрягся и безжизненным голосом: — Она не нравится мне. Я её ненавижу. — Ты её ненавидел года два назад. Но как говорится от ненависти до любви — один шаг, Драко. И ты его сделал, — нервный смешок Драко, нарушает пятиминутное молчание после маленького монолога Забини. — А она? — Не знаю, — честно. Мулат сам очень хотел знать ответ на вопрос, что озвучил его Драко. После войны их перепалки уже не сквозили презрением и ненавистью, скорее это была просто привычка, выработанная шестью годами совместной учебы и манией чистокровности семьи Малфой. Но после войны Драко принял решение отказаться от многовековых устоев семьи и теперь «грязнокровка» в адрес Грейнджер было просто привычкой. Да и её уже не задевало это оскорбление.