Глядя прямо в небо (в ожиданье смерти)

— Откуда это? Его рука кажется грубой, когда он прикасается к шершавой коже шрамов.  — От ножа.  — Кто держал нож?  — Мерзкая и надоедливая бродяжка. Он усмехается, смотря словно сквозь нее. Как будто не прошло столько времени, между ними — ни лет, ни расстояния. Он знал ее еще тощим ребенком, похожим на мальчика, он знает ее теперь, взрослую девушку, раскрасневшуюся и обнаженную, лежащую рядом с ним.  — Ладно, тогда почему она это сделала?  — Потому что я была Арьей Старк из Винтерфелла, и никем иным. Он молчит долгое время — дольше, чем она ожидала, и она уже почти готова повернуться и взглянуть на него, однако она может сказать, что он не спит по ритму его дыхания — оно все еще немного неровное. Спустя столько времени он так и не научился быть тихим. Его рука движется вверх, мозолистые пальцы рисуют узор от шрама к шраму, и она чувствует, как покрывается мурашками. Раньше она была уверена в себе, уверена, что он хочет ее так же сильно, как она хочет его. Но теперь дело было сделано, и от ее уверенности ничего не осталось. Ей хочется, чтобы он сказал что-нибудь. Что угодно. Ей хочется, чтобы они все еще были детьми, что бродят по лесу, ловят тощих кроликов, полных личинок, едят грязь и корни, когда нет ничего, чтобы заполнить желудок.  — Как насчет этого? — спрашивает он голосом теплым, как топленое масло. Боится ли он ее? Иногда она думает, что боится. Иногда он смотрит на нее так, словно хочет быть сломанным ее маленькими, детскими руками. Беспощадными руками, грязными руками. Она усмехается:  — Споткнулась в лесу, еще когда Пирожок путешествовал с нами.  — Ты скрыла его от меня, — вздыхает он.  — Я многое от тебя скрыла.  — Например, твою влюбленность? Его голос такой нахальный, что она вынуждена повернуться и ударить его в живот. Он позволяет ей, она знает, что позволяет, потому что этот новый Джендри — с новыми шрамами, новой бородой и, по какой-то непостижимой причине, лысый, как яйцо, в самой середине зимы — может запросто попытаться дать ей отпор, и, возможно, у него даже будет шанс.  — Не было никакой влюбленности! Она может увидеть старую себя временами — когда она рядом с ним. Яростную маленькую девочку, которая покинула Королевскую Гавань в поисках своей стаи.  — Скрыла. Она пытается дать сдачи, но он перемещается так, что нависает над ней — его руки прижимают ее к постели. Он запускает пальцы в ее волосы, ища булавки и ленты, которыми они завязаны. Отчаявшиеся, они были слишком заняты до этого.  — Твои волосы отрасли. Его прикосновение мягкое и осторожное. Оно напоминает ей ее леди мать и то, как она проводила своими нежными пальцами сквозь тот беспорядок, что был на ее голове. Джендри ерошил ей волосы, внезапно вспомнила она — точно как Джон. Ей всегда нравились бастарды. Бастардам всегда нравилась она.  — Я бы хотел жить, чтобы увидеть их длиннее, — добавляет он, не дождавшись ответа. — Длинными и белыми, обрамляющими морщинистое лицо. Я думал, ты мертва — думал, что ты умерла на Красной Свадьбе.  — Я думала, что ты умер в руках Красной Суки.  — Да, я бы умер, — отвечает он, — но Сир Давос спас меня. Ты думаешь, мы умрем завтра — но что, если выживем? Что тогда? Война, вероятнее всего, и кровь, льющаяся к ее ногам, запятнавшая ее до колен. Война против Иных, и война против Серсеи, и затем, скорее всего, война против Драконьей Королевы, чтобы сохранить Север. Война во имя Неда, Робба, Кейтилин, Рикона. Война до тех пор, пока она не состарится и не поседеет, пока не покроется морщинами, пока ее волосы не достанут до пят — белые, словно снег. Война, пока от нее не останется ничего, кроме гниющей под землей плоти, пока ее кости не превратятся в пыль, а ее имя не станет воспоминанием. И все же она не хочет говорить ему этого. У него глаза цвета летнего неба. Она была первой из детей Неда, рожденная в бесконечное лето, и никогда не знала настоящего холода — ничего больше мягких летних снегов, что время от времени опускались на Винтерфелл, покрывали землю на несколько дней, но быстро таяли под желтым солнцем. Она обхватывает его ногами, притягивая ближе к себе, позволяя его теплу просочиться сквозь нее. Сейчас все покрыто двадцатью дюймами снега, и его будет еще больше. Джендри, ее угрюмый и верный бык… упрямый достаточно, чтобы пережить еще одну зиму, и еще одну, и еще. Джендри, рожденный в начале теплой осени, как ее мертвый брат. Она не может сказать, что все, что она видит перед собой — Смерть. Смерть и война и кровь. Кровь цвета Ланнистеров, забивающаяся ей под ногти, пачкающая его покрытую сажей кожу, делающая его теплее, теплее, теплее. Он заставлял ее улыбаться, даже когда над душой ее стояла Смерть, и она еще не так сильно замерзла, чтобы вырвать надежду из его крупных пальцев, только лишь чтобы распороть себе горло.  — Ну, — шепчет она, притягивая его для медленного поцелуя, — думаю, я бы тоже с большим удовольствием увидела твои отросшие волосы, Сир.  — Да, м’леди, — хмыкает он в ее губы.