***
С его кулака стекает кровь, попадая на ее белоснежную рубашку, выстиранную и пахнущую ненавязчиво приятным ароматом. Который он обожал нюхать и сходил с ума, тесно прижимаясь и жадно вдыхая ее запах. Бить кулаками об стены стало его привычкой, Рей это не нравилось, ей не нравилось все, что причиняло ему боль, но он осознавал, что сам себе причиняет боль, причиняет боль ей.***
Гнусно Они молчали. Рей равнодушно смотрела ему в глаза, не было той искорки, которую он жадно забирал, когда смотрел в ответ, но сейчас, он и не хотел, не хотел, что бы она видела его таким, но уже было поздно, что-либо доказывать, она знает о нем все, и всегда знала. Громкий скрежет зубов и стон, от боли в груди, нежели от кровоточащий рук. Ледяная тишина окутывала обоих, но и Сид, и Рей внутри пылали, хотя Сид горел и снаружи, он горел перед ней, не обнажив клыки. Господи, дай ему сил сделать это, дай той уверенности, которой он пылал обжигая и раня каждого кто пойдет против него, буквально месяц тому назад, дай тот лукавый взгляд и улыбку, что не спадала с его и оттого окровавленных черничных губ. Жалкое зрелище — Ты… — сорвалось с его алых губ. И тут же не договорив, он сделал глубокий вдох сквозь стиснутые зубы. Сид хотел злится, злится за то, что она публично бросила его и ушла сухой из воды, за то, когда он догнал ее она опустила его, в его же глазах, за то, что сказала блядскую правду. Но… Он не мог, это солнце не достойно его, но он так отчаянно хватает последний воздух в их отношениях задыхаясь в ее равнодушии, своей измене, в этом кошмаре. Пустой как его душа сейчас, он, прокручивал все, что хотел ей сказать ей за эту неделю их отстранения друг друга, за те ночи когда он в панических атаках громил свой чертов дом, без нее. Глупый мальчишка, решил сыграть в игру, в которой сам же и проиграл, влюбившись окончательно. Черт, черт, черт, черт, черт, черт, черт.***
Дыхание перехватывает. Страшно. Страшно вспоминать это, страшно ощущать эту соленую горечь на языке. Страшно вспоминать их совместно проведенное время. Страшно было вообще думать об этом. Тысячи душ кричат ему в уши создавая блаженную пелену в глазах, тысячи душ рвут его плоть, тысячи душ съедают его, и он становится такой же отвратительной плотью.***
— Сид, я знаю, что испортила сейчас тебе репутацию, но я устала. Устала от постоянных насмешек твоих друзей и оскорблений, «шлюха», «очередная пассия». Устала закрывать уши на здравый смысл, устала от того, что, когда я ждала тебя ты, проводил время с другой, а потом клялся в вечной любви. И когда они убегали от тебя, ты приходил зализывать раны ко мне, искать во мне помощь, всегда. И когда я увидела прямую измену, ты был таким… спокойным и непринуждённым, как будто для тебя этого все ничего не значило, а потом бегал за мной и извинялся, опять клятвенно уверяя в любви ко мне. Я так люблю тебя, и вижу, что после того, ты правда меняешься, и все эти наши «романтические сопли» были не напрасны и разбудили в тебе хоть что-то. Но… Это «но», слишком много «но». — Но что-то в глубине души, гложет меня так сильно, что даже мое равнодушие не смогло это убить, как будто меня разбили и выпотрошили на сотни маленьких песчинок, а потом собрали, лукаво улыбаясь. … Нет. — Думаю, нам нужно отдохнуть друг от друга, понимаешь? — на ее глазах проступили слезы, она первый раз плакала при нем.***
Больно. Так больно. Из пелены мыслей и агонии его выводит мягкое касание ее руки, такой мягкой и прохладной. Она нежно гладит его от мочки уха до подбородка. Чертовски приятно и горчично одновременно. Черника рушит его сознание. — Тише, — ее голос немного подрагивает, Сид редко слышал такое. Он успокаивается, ее поглаживание всегда заставляли его мурчать как мартовского кота, с лукавым взглядом, но сейчас он правда успокаивался. Он должен это сделать. Розы медленно колют его. — Рей, я хотел поговорить… — Он не успел договорить как новый прилив слез и горечи охватил его, и без того, плачевное состояние. Просто хочется уткнуться ей носом в шею, вдохнуть сладкий запах и уйти в мир иной от этого тихого блаженства. Он страдал, а она страдала еще сильнее. Рей понимала, что если сейчас даст еще большую слабину, она сама уткнется в его шею плача и зарываясь в его угольно мягкие волосы руками, то окончательно сломается и не выдержит этого чертового порыва эмоций. Розы разъедают ее саму, они всегда это делали. — Рей… — тихо произнес Сид, тяжело дыша. — Прости меня, я блядский тупой ублюдок, я виноват, а потом вел себя как мудак и портил тебе жизнь играясь с твоими чувствами, но сейчас я просто разрываюсь на куски, мое сердце так болит без тебя и твоих нежных прикосновений, я так хочу просто обнять тебя и зарыться в твои чертовский приятно пряные волосы и сдохнуть, лишь бы ты сейчас просто обняла меня, назвав дурачком как всегда. — он произнес это на одном дыхании. Черти рвут его дрянную плоть. Хочется застрелиться сейчас. Он не выдерживает, и начинает терять чертовое сознание, голова раскалывается. Розы прорастают из глазниц, и рта. Черника замутняет рассудок. Он откидывает голову назад. Кровь сочится по его лицу и рукам, дёготь течет из глаз, в уши вопят черти, а черника сводит с ума. Всхлип. Всхлип. Она плачет. Отлично Сид, ты довел девчонку, от которой безумна, до жалостливых слез к тебе. Жалкий Тяжелое дыхание Сида заставляет воздух раскалываться. Розы повсюду, они растут везде. Перед смертью от напряжения о отчаяния, он должен вспомнить все, все что связанно с ней. Но ему не всегда везло. То есть.***
Удача никогда не была на его стороне, как когда он трахнул одну из своих прошлых пассий и, в частности, одноклассницу, она была такой страстной к нему и горячей. Думаю, этой шлюхе понравилось все это, но тогда его маленькая куколка застала их, горячо обсасывающих рты друг другу. Тогда он всего лишь забыл закрыть кабинет, и это стало ошибкой, поломавший ему, его тогда, беззаботную и наполненную пряной черникой жизнь. Его маленькая роза даже не поменяла выражение лица, такое же пряное равнодушие, которое он вкусил сполна. Она лишь сказала тихое: «Ох» и захлопнула это чертову дверь, возросшую розами. Тогда он не на шутку испугался. Черника начала гореть. Пассия начала гореть, все было в пламени. Пламя равнодушия опаснее всего для него. Он оторвался от этого обжигающего ежевичного горя. Но она оплела его душу, на что наш герой вырубил эти кустарники одним вострым ударом. Ежевика упала как мертвая, валяющая в своей гнилой и пропитанной желчью крови. Но дышала огнем как живая. Тогда он не успел перехватить свою розу, и кустарники запестрили яркими красками алой крови, стекающие с его гнилой плоти, от вострых шипов. Думать об этом так же противно, как черника поедает его сознание. Пустые глаза медленно закрылись, облизав черничные губы он медленно наклонился к ней и замер, тяжело дыша из-за языков пламени, весело играющих в его легких и прорастающей черники в вострых кустарниках роз. — Дурачок, — плача, она медленно кладет свои руки на его плечи, смахивая грехи и чертей, что там сидели. Черника отступает, розы цветут, пряча шипы. Пламя гаснет. Все-таки ее руки так хороши.