Я зачеркиваю

Все события, которые были и которых не могло быть, звенят в оглушающей какофонии. Все несказанные слова пенятся в грудине, прожигая насквозь, вырываясь наружу токсичными испарениями в виде мата. Что осталось от всего этого? Что было между мной и тобой? Что разрывало мне внутренности? Что взрывалось в тебе? Ведь мы никогда об этом не говорили. Ведь мы друг друга никогда об этом не спрашивали. В ледяной воде растворяется багряная кровь, расползаясь странными узорами. Кровь капает периодичными каплями, стекая сначала на подбородок, чтобы потом раствориться в ледяной воде. Боль не приходит, как бы я её не ждал. Физическая боль предала меня. Она не спасает больше. Я нарывался раз за разом, чтобы ты наконец-то мне врезал от всей души. Чтобы наконец-то великий и прекрасный Арсений Попов взорвался, испачкал свои красивые руки в крови. Я доводил тебя медленно и планомерно, плюясь словами, швыряя в красивое лицо насмешки, шипел тихо-тихо, чтобы слышал только ты мерзотные вещи. Я насмехался и смеялся над тобой во всё горло. Рвал связки, щюря глаза, высмеивая твои попытки быть сильным. Я ненавидел тебя. Я ненавидел каждый жест, каждую родинку, что когда-то считал, соединяя пальцами между собой. Я плевал тебе правду ложь в лицо, обнимая Иру, целуя её в нос, губы, обнимая за талию, сжимая её задницу. Я шептал ей пошлости на ухо, косясь на тебя из-под козырька кепки. Я ловил твои сухие, воспаленные глаза, почти чёрные от напряжения, и кривил губы совсем не в шастуньевской манере. Я доводил тебя, я выжигал тебя. Выжигал тебя из себя раз за разом, пуская кислоту по венам. Я растягивал слова, пропитывая их ядом, неторопливо идя за тобой, наблюдая за твоими напряжёнными плечами и почти был рад. Ты когда-то сказал, что я мазохист. В эти секунды я понял это абсолютно ясно. Я изводил тебя, скалил зубы в приступе смеха, но глаза твои вспарывали мне кожу. Я морщился, шипел проклятиями, старался выиграть борьбу с рвотными позывами. Ты идёшь впереди, весь напряжённая струна, что пальцы на самых кончиках подрагивают. Выплевываю тебе: — Арс, можешь не вертеть так жопой, ты не перед камерой. Смеюсь с этой наитупорылейшей из своих шуток, прикуривая сигарету, затягиваясь дымом, желая вместе с ним выпустить наружу сгусток яда, но вместо этого выпустил сигарету из пальцев, отшатываясь назад, почти не почувствовал, как лопается кожа на скуле от твоего резкого выпала. Ты смотрел на меня, и ноздри твои раздувались, как у загнаной лошади, что наконец-то преодолела длинную дистанцию с препятствиями. Что наконец-то взяла самый тяжёлый, последний барьер. В тишане и полумраке коридора осталось только это. Только ты, наконец-то сломавшийся, взорвавшийся яростью. Только я, добившийся своего. — Мне не нужно вертеть задницей перед тобой, ведь ты и так представляешь только её, когда трахаешь свою девку. Как плевок. Как пощечина. Как самая кислотная правда. Воздух звенит и надламывается, зеркало трескается мне в ответ, и тысячи и тысячи меня опадают на пол острыми осколками реальности. Мы не так себе это представляли. На этих заржавевших спиралях жизни мы обретали и снова теряли что-то неуловимо важное. Что-то, что сейчас входит в меня раскаленным железом между рёбер. Что-то, что сейчас выжигает мне вены. Что-то, что я растерял между приступами отвращения. Между бесконечного хождения по кругу. Между вспышками ненависти. Между тишины пустых квартир. В пелене молочного дыма сигарет. Я потерял отблеск чего-то синего, чего-то важного. Заставь меня вырвать тебя из себя. Ведь ничего больше не осталось. Ничего не осталось во мне, кроме звенящих осколков принципов. Кроме хриплого смеха, надломленного в самом его сути. Не осталось ничего, только выворачивающая наизнанку ненависть. Не осталось. Мои атомы больше не хотят твои атомы. Мои атомы стремятся уничтожить твои и проглотить раз и навсегда. Растворить тебя, стереть с лица земли, чтобы даже намёка на тебя не осталось. Удалить тебя из самой сути мироздания, вырывая с корнем, кровью, плачем из всего, где ты успел оставить себя. — Где ты блять?! Антон, сука! Ты помнишь те звенящие минуты, когда ты вызванивал меня раз за разом, плюясь в ломкую тишину комнаты? Ты звонил и звонил, пока злость не брала своё? Пока телефон не летел в противоположную стену, когда слышал мой пьяный мат, когда я посыл тебя во всех направлениях? Пока руки не вырывали с корнем дверную ручку. Пока ты не вываливался из квартиры, спотыкаясь на ровной плитке. Ты звал меня. Чтобы потом послать на хуй? Чтобы я прибежал к тебе, как потерянная собачка, вылизывая тебе руки, в надежде, что в этот ебаный (не сосчитать уже никому который) раз всё изменится? Чтобы я ластился к тебе, как умею: неуклюже, иногда огрызаясь, но всё равно находя что-то в тонких ладонях? Чтобы в очередной раз получить удар, скуля и рыча, отползая? Нет, Арс. С меня давно стало хватит. Я больше не отвечу. Да хоть сгинь ты в пучине в морской, хоть разорви тебя тысячами осколками взрыва, хоть сгори ты от неизвестной болезни. Сгори, прошу тебя. Сгори во мне. Перегний во мне окончательно, чтобы я не просыпался ночью или в вечерних сумерках, ища холодные руки. Рассыпься пылью во мне, чтобы больше не вздрагивать мне от мелодичного смеха. Прошу, выйди из меня. Я больше не вывезу. Я не хочу больше дышать задыхаться тобой. Я хочу однажды оглянуться назад и понять, что сделал всё правильно. Я семьи хочу, Арс. Я детей хочу. Я хочу автомобиль, сука, этот семейный. Я даже в ипотеку хочу влезть, жопу ради её погашения рвать. Хочу быть счастливым, если рядом со мной будет засыпать жена, а не ты, солнцем целованный. Хочу не искать что-то в ней (синего блеска в глазах, родинок бесконечных на молочной коже, чёрных волос, тихого смеха, привычку позерствовать к месту и нет), и каждый раз не находить. Отпусти меня, Арс. Не быть нам вместе. Детей не крестить, не воспитывать. Не заваривать друг другу кофе по утрам и к родителям по выходным не ездить. Не ходить за руку, мимолетно соприкасаясь носами. Не про нас это. Не про нас то, о чём так мечталось, о чём так хотелось. Не про нас слово мы. Ты поспорил бы, конечно, да только я молча пожму плечами. Что мне твои слова каламбуры. Ты любишь себя слишком сильно, чтобы заявить во всеуслышание обо мне. Я слишком сильно ненавижу тебя за это, чтобы простить. И пусть мы никогда не говорили об этом, пусть всё это осталось в гостиничных номерах неозвученным криком, мы слышали слишком отчётливо. Я зачеркиваю (стереть не получится) тебя, Арс. Зачеркиваю вкривь и вкось, жирным слоем, чтобы ни один изгиб букв твоего имени не остался нетронутым. Я зачеркиваю тебя пером, макая его в чернильницу со своей кровью. Я зачеркиваю тебя, оставив корявую подпись. Человек, который был всем