Excommunication is the new black

      Кто-то грубо трясёт Джона за плечо: — Просыпайся. Мы через полчаса уезжаем, — знакомый мужской голос пробивается сквозь завесу сна.       Джон заставляет себя открыть глаза и приподнимается на затёкшей руке. — Что? — сипло спрашивает он, прищурившись на человека, который наклонился к нему. Взгляд наконец-то фокусируется и спустя секунду Сид наконец-то узнаёт в человеке Салагу — тот в кои-то веки выглядит не дерьмово: чистый, почти выспавшийся, карие глаза без признаков Блажи и… ого, он даже расчесался. — Едем в долину Холланд, — говорит помощник шерифа, — пакуй зубную щётку. И не забудь про маскировку.       Салага оставляет пустой рюкзак, металлическую кружку с кофе и уходит. Джон потягивается — мышцы болят от вчерашних нагрузок. Он смотрит на часы — шесть тридцать утра. Осторожно отпивает кофе. Тот на удивление горячий. И предсказуемо омерзительный.       Джон чистит зубы, а потом оборачивает щётку в тряпку и кладёт в боковой карман рюкзака. Выглядит совершенно ужасно, но других вариантов нет. У него не очень много вещей: Слово Иосифа и Библия, скетчбук и карандаши, бутылка с водой. Джон аккуратно сворачивает пальто так, чтобы оно не помялось, и складывает его тоже. Надевает кепку, перчатки и шарф. И уходит.       Он не будет скучать по этой камере ни секунды.       Когда он спускается в командный центр, то видит Уайтхорса и Бёрка — шериф потягивает кофе, а маршал сидит рядом с абсолютно несчастным видом. Они оба выглядят одновременно и лучше, и хуже, чем вчера. Шериф больше не одурманен Блажью, но, кажется, постарел и устал ещё больше, чем раньше. Бёрк, кажется, пришёл в себя, но выглядит ещё хуже Уайтхорса — такой расфокусированный взгляд бывает у тех, кто на волоске от нервного срыва. — Салага пошёл к машине, — говорит Уайтхорс Джону, — хочет ещё кое с чем разобраться до отъезда. Можешь подождать с нами, если хочешь.       Часть его хотела бы сделать именно так — провести десять-двадцать минут в знакомом окружении. Но он вспоминает о словах, которые обронил Уайтхорс прошлым вечером — обидных и жестоких словах. «Джон, твоя сестра — чудовище. Даже больше, чем остальные члены вашей семейки.» — Нет, — коротко отвечает Джон и идёт к лазарету. Лучше он пойдёт поздоровается с Рэйчел и Линдси, а заодно убедится, что Минклер не умер за последние сколько-то-там часов.       И, конечно, Джон не успевает добраться до лазарета. В коридоре он врезается в Трейси и Аделаиду, которая что-то ей рассказывает. — Я просто говорю, что путь к сердцу девушки лежит через её клитор, — громогласно вещает Аделаида без малейшего намёка на стыд. — Не забывай об этом, лапуля.       Трейси выглядит такой же недовольной этим советом, как и Джон, который это слышит. Она стоит нахмурившись, румянец заливает её щёки, и она, наверное, впервые в жизни почти что рада видеть Джона Сида. — Эй, Джон, готов выезжать? — Трейси плавно огибает Аделаиду, которая слишком сильно закатывает глаза и уходит в сторону лазарета. — Как никогда, — отвечает он. — Отлично, — Трейси хватает его за локоть и ведёт наружу, на парковку, где Салага складывает какие-то коробки в пикап, на котором они приехали прошлым вечером. Его неоновая машина стоит рядом, вычищенная и отполированная — и она просто кошмарно контрастирует с приятным золотом рассветных солнечных лучей. Салага поднимает голову, когда слышит их шаги, одновременно закидывая в багажник тяжёлый мешок. — Уже семь? — он подцепляет брезент, закреплённый на кузове, и начинает растягивать его на сложенные ящики. — Почти, — отвечает Трейси. — Уайтхорс и Бёрк скоро выйдут. — Я почти закончил, — он завязывает последнее крепление и отходит на шаг, стряхивая пыль с ладоней и новых джинсов. Эти сидят на нём лучше — не такие мешковатые. Как и клетчатая чёрно-красная рубашка. — Можешь поехать с нами, если хочешь. Грэйс приедет в «8 бит», но вернётся в бункер до полудня. — Дай мне немного времени. Нужно кое с чем разобраться, прежде чем оставлять тюрьму на Чарльза и Вёрджила. — Ладно, — Салага переводит взгляд на Джона. — Ты вчера хорошо постарался. И если продолжишь в том же духе, то сегодня без наручников. Идёт? — Да, — отвечает Джон, потому что, похоже, вариант «нет» не предусматривается. А если бы и предусматривался, то Джон бы никогда его не выбрал. Наручники вызывают раздражение на коже. — Отлично. Тогда ты спереди, со мной. Список правил: никаких пыток, разговоров о религии и уж точно никаких убийств.       Джон закатывает глаза, но не спорит.       Салага и Трейси разговаривают о какой-то чепухе: похоже, Минклер выкарабкается; Ник Рай беспокоится, что Ким должна вот-вот родить; а у кого-то по кличке Уити появилась новая музыка — пока из тюрьмы не выходят шериф и маршал. Бёрк заметно шатается, но на его лице застыло горделивое выражение. Джон думает спросить, нужна ли ему помощь — просто чтобы позлить. — Бёрк, шериф, вы назад, — диктует Салага. Что примечательно, Бёрк кривится, но не спорит с человеком, который вроде как сильно ниже его по рангу.       Салага машет Трейси на прощание и та возвращается в здание тюрьмы. Помощник шерифа выруливает на дорогу и ведёт машину так же, как когда вёз Джона с его сотрясением в горы. Медленно, осторожно, соблюдая правила дорожного движения, которых явно можно не придерживаться, когда грядёт апокалипсис. Он не спорит, когда Джон включает радио, но многозначительно кашляет — тот останавливается на частоте Врат Эдема и хрипящие динамики разносят по салону энергичный ритм его собственного гимна. «Come brothers and come sisters, come weary and come strong» — с чувством поёт Мэйбл. — Но это моя песня, — возражает Джон. Широкая ладонь опускается на его плечо и крепко сжимает. — Переключи, — рычит Бёрк и Джон, вздыхая, поворачивает тумблер до тех пор, пока голос Мэйбл не сменяют помехи, а их — другой голос.       Мужской. Серьёзный и официальный. Но это не голос Иосифа. «…предупреждаю вас — не возобновляйте производство Блажи, если не хотите закончить как ваш Вестник. Я взял на себя смелость похоронить её там же, где и остальных — в братской могиле Ангелов в пещере Рогатой змеи.»       Шипение помех, пауза. — Не стоит это слушать, — неловко говорит Салага и в этот же момент голос на радио снова начинает говорить. Джон осознаёт, что это голос помощника шерифа. Он подчиняется и снова крутит тумблер. Он прослушает полную запись потом, когда вернётся в свой бункер. Верующие наверняка записали это сообщение, как и все остальные, которые передавали на частоте Сопротивления с тех пор, как Джона поймали.       «Говорит помощник шерифа из шерифского департамента округа Хоуп…» — всё, что успевает услышать Джон до того, как помехи поглощают голос Салаги и включается станция грешников. В этот раз на ней играет Люк Брайан. Не то чтобы это имело значение — через две минуты Салага паркуется возле здания, которое уже давно заброшено. Старый пицца-бар «8 бит». Людей в нём не было годами, окна заколочены, а вокруг всё заросло бурьяном. — Веди себя хорошо, — наставляет Салага, выпрыгивая из машины и захлопывая дверь. Джон выскакивает следом. Салага открывает входную дверь и заходит с таким видом, словно крыша сейчас не обвалится ему на голову. Джон идёт за ним.       Внутри пицца-бар выглядит куда лучше, чем снаружи. Несмотря на сломанный стол в углу и сильный запах пыли и плесени, «8 бит» в довольно хорошем состоянии. Особенно если учесть, что Джон заставил их закрыться уже лет десять назад. Рабочее освещение, тихо играющая на фоне музыка грешников. Стоящая возле стен мебель выглядит потёртой, но всё ещё вполне приличной. Здесь было бы почти неплохо — если бы не все эти кошмарные друзья Салаги. Кто-то сидит за барной стойкой, кто-то разговаривает друг с другом, кто-то — чистит оружие, и... уф-ф, Драбмен-младший танцует под песню Тейлор Свифт. — Привет, помощник, — здоровается ублюдок Ник Рай, стоя на ступеньках, ведущих к трём отдельным столикам. Из-за его извечных зеркальных очков нельзя сказать наверняка, но, кажется, он хмурится, заметив Джона. — Рад тебя видеть, — отвечает Салага. — Как Ким? Я слышал, скоро роды. — Ага, она выглядит, будто вот-вот лопнет, — Ник снова поворачивается к Салаге и продолжает перечислять все свои беспочвенные опасения и пустяковые проблемы, пока облезлый пёсик, таскающийся всюду за помощником шерифа, не начинает взволнованно тявкать, и тому приходится наклониться, чтобы погладить его.       Джон оглядывает помещение — возле сломанного стола в углу стоит свободный стул. Оттуда более-менее видно, что происходит в баре и на кухне, а в щели между досками — что происходит на улице. Лучшее место — особенно если учесть, что в этом углу нет никого.       Джон устраивается и через секунду видит входящего Уайтхорса с Бёрком, опирающимся на его плечо. Маршал усаживается рядом с Грэйс Армстронг, которая чистит свою винтовку, сидя за барной стойкой. Шериф приносит ему стакан воды и отходить поболтать с Хёрком и Акулой.       Похоже, они тут надолго. — Хадсон и Пратт уже едут? — спрашивает Салага у всех присутствующих. Он всё ещё возится с собакой… как же его зовут? Бумер?.. и теперь пёс лижет лицо помощника и виляет хвостом так быстро, что его почти не видно. — Говорила с ними пять минут назад. Они сказали, что уже выехали из Фоллс Энда. Думаю, будут минут через пятнадцать, — отвечает Армстронг. — Хорошо, — кивает Салага. — Начнём, когда они приедут. Ада сказала, что будет в пол-восьмого. Хочет пропустить болтовню и перейти сразу к делу.       Джон не спрашивает, о каком деле речь. Всё равно скоро узнает. Вместо этого он достаёт скетчбук и карандаши, снимает перчатки, засовывает их в карман куртки, и откидывается на спинку стула.       Если не обращать внимания на людей, то здесь хорошо. Было бы лучше, если бы реконструкцией и дизайном занимался кто-то, не умерший ещё в 19-м веке… Тем не менее, здесь много прямых линий, потолочные балки перекрещиваются под интересным углом, а тёплое освещение создаёт мягкие блики на деревянных стойках и это… эстетически привлекательно.       Линии. Вот и начало.       Джон начинает с набросков основных форм — неровный треугольник потолочных балок, прямоугольники для окон, платформы в углу, дверного проёма и барной стойки. Чуть более резкие линии там, где потом нужно сделать акцент штриховкой или положить тени. Потом — наброски бутылок на полках, столов и стульев, стоящих вдоль стены. Наметить тени, прорисовать мелкие детали. Он только собирается использовать этот кошмарный ластик, чтобы стереть там, где нужны блики, как с улицы доносится рёв двигателя. Джон поднимает голову как раз вовремя, чтобы заметить, как два человека выходят из красного пикапа.       Хадсон и Пратт.       Пратт выглядит так же, как и в их последнюю встречу — всё ещё в своей рваной и изношенной форме помощника шерифа. Хадсон же изменилась. Она больше не слаба, не хнычет жалобно от боли, не сломлена и не паникует. Она стала сильнее. И в её глазах — холодная ярость.       …Ярость, которую она почти наверняка обрушит на Джона, понимает он, и у него перехватывает дыхание.       Они не станут пытаться сделать что-нибудь, пока Салага здесь. Он их остановит — либо своим статусом уважаемого человека, либо физической силой. С Джоном всё будет в порядке. Наверное.       Джон обводит взглядом бар — Салага закончил говорить с Ником, теперь он обсуждает что-то с Джесс и цепляет что-то на стену рядом с дверью, ведущей в задний коридор. Похоже, это большая карта округа.       Джон откладывает скетчбук и снова натягивает перчатки. И почему он решил, что татуировки на руках — хорошая идея? Его руки и так самые уникальные в Америке — а то и во всём мире. Надо было послушать Иакова, когда тот начал ржать над эскизами.       Как только он заканчивает надевать перчатки, дверь открывается. Он не смотрит, сосредотачиваясь на том, чтобы сложить скетчбук и карандаши в рюкзак. Он поднимает взгляд, когда заканчивает, выбирая для этого худший момент из всех возможных — Хадсон смотрит прямо на него. Джон понимает — она его узнала. Её тело вытягивается в струну, а губы сжимаются в напряжённую линию.       Наверное, это глаза, решает Джон. Фамильные голубые глаза семьи Сид. Они и то, что Джон единственный в баре, кто сидит отдельно с закрытым лицом — остальные-то друг друга знают. Салага не мог не сказать им, что Джон будет здесь. Они знали, чего ожидать. Наверное, поэтому Хадсон не вытащила пистолет и не застрелила его на месте. И единственная причина, по которой она до сих пор не сделала этого (а она могла бы, Джон знает, насколько она умная и способная), заключается в указаниях Салаги.       Хадсон делает шаг к нему, злобно прищуривается и останавливается перед сломанным столом — невидимым барьером, который, впрочем, не добавляет Джону чувства безопасности. Пратт стоит в паре шагов за ней, явно желая занять место в первых рядах на это скромное шоу. — Я бы сказала, что рада видеть тебя снова, — говорит Хадсон, не в состоянии сохранить голос ровным, — но это будет сраная ложь. — Привет, помощник Хадсон, — неохотно отвечает Джон. Губы Хадсон растягиваются в ухмылке. — Что, и всё? Теперь, когда вокруг тебя не бегают твои телохранители, не будет никаких остроумных комментариев? — причитает она. — А раньше у тебя был острый язычок. — Большинство людей здесь и так презирают меня и хотят моей смерти, так что я предпочёл бы не провоцировать их, если ты не против, — Джон изо всех сил старается говорить хладнокровно и сдержанно.       Хадсон усмехается и переглядывается с Праттом. Рядом с ней возникает Ник Рай, сердито скрестивший руки на груди. — А ты не думал, что люди тебя не любят, потому что ты лживый говнюк? — Ник перебивает Хадсон. — Потому что я думал, что ты нормальный, несмотря на твоё снисходительное отношение и жуткую религиозную срань, ровно до того момента, когда ты решил всем рассказать, что ты трахался с Ким, а я её бью. — Ты меня оскорбил, — и это правда. Ник жаловался любому, кто его слушал, о тех невкусных макаронах с сыром, которые Джон с таким трудом приготовил для чаепития у семьи Рай. И совершенно не обращал внимания на усилия Джона, которые тот прикладывал, чтобы стать частью общества Фоллс Энда, чтобы им понравиться. — Нужно же было как-то отплатить. — Да ла-а-адно! Я никогда тебя не оскорблял! А даже если бы и вдруг, то можно было просто помахать кулаками, — огрызается Ник. — Не надо было лезть разрушать мой бизнес. И так грязно играть. Ты хоть знаешь, что мы с Ким на грани фола из-за всего этого дерьма?       Джон неловко пожимает плечами. Он мог бы указать Нику на то, что его слова крайне невежливы, но это чревато новым переломом носа. — Я думал, слухам никто не поверит, — звучит как слабые оправдания. — Ты весь из себя такой добрый и честный, прямо столп этого общества и всё такое. — Да, местные не поверили. Но приезжие? Туристы? Они-то меня не знают. Они слышат, что я мудак, бьющий свою жену, и такие: «м-м, наверное, нам не нужен самолёт для опыления посевов в этом году». Или: «э-э, пожалуй, не хочу кататься на самолёте с этим говнюком», — кривляется Ник. — После этих слухов за первый сезон я нихрена не заработал. Ни одного сраного цента. А нам нужны были деньги.       Джон ничего не отвечает — что тут вообще можно сказать? Он не собирался вредить Нику и его семье. Просто хотел спустить его с небес на землю, заставить почувствовать себя обиженным, позлить немного. — Я, э-э… — Джон чешет запястье с часами. Через шарф на лице трудно дышать. — Я не думал об этом. Не думал, что это действительно повредит тебе. — Ты… — заводится Ник, сжимая руки в кулаки до побелевших костяшек. — Ты самолично пытался разрушить мой бизнес и «не думал, что это действительно навредит» мне? Да ладно! Ты же ни дня в своей чёртовой жизни не проработал! Ты не знаешь, как тяжело таким, как я! Ты не знаешь цену деньгам, которыми разбрасываешься вокруг как сраным конфетти!       Ник продолжает орать и где-то на заднем плане Уайтхорс встаёт со своего места и поворачивается к источнику звука. Хадсон кивает ему на Ника с одобрительной ухмылочкой.       Ника было бы так просто заткнуть. Просто рассказать, что его приёмные родители — те самые, которых Иаков сжёг дотла, — хотели себе рабов вместо сыновей; что самые ранние и расплывчатые воспоминания касаются тяжёлой и грязной работы, когда Иосиф пытался защищать младшего брата и помогать ему. Но это слишком личное, слишком интимное. Всё ещё открытая рана, которую он не собирается обнажать. Нельзя демонстрировать свои слабости в этом змеином гнезде.       Неожиданный спаситель в лице Салаги успокаивает разъярённые вопли Ника, просто положив ему руку на плечо и что-то прошептав в ухо. Уайтхорс тут же тоже расслабляется и снова усаживается на своё место. Ник скрипит зубами и тычет пальцем в сторону Джона. — Мы не закончили, — выплёвывает Рай, но отворачивается и отступает. — Если все уже в сборе, давайте начнём, — громко говорит Салага, привлекая внимание всех присутствующих.       Всё моментально меняется. Прекращаются беседы, остаётся только деловая сосредоточенность. Скрипят стулья, люди перемещаются по бару, а Салага хватает Джона за руку и тянет за собой. Через несколько минут все собираются в круг. Маршал и Грэйс остаются сидеть у бара, в то время как все остальные сидят чуть левее, возле барной стойки, на стульях или на полу. Все смотрят на Салагу, который стоит у двери, ведущей в задний коридор. Кто-то успел приклеить на дверь большой лист бумаги, а у помощника шерифа в правой руке маркер.       Джон зажат между Акулой и Праттом, которые занимают собой гораздо больше места, чем должны — они же оба такие тощие, как им удаётся так раздражающе толкаться локтями и коленями? Хадсон сидит неподалёку от барной стойки, пялится на Джона, но не делает попыток приблизиться. Хорошо. Ник сидит на стуле на платформе в углу с Бумером на коленях. — Итак, — начинает помощник шерифа, когда все наконец рассаживаются. Отворачивается и пишет большими буквами на листе «ИОСИФ СИД». — Мы разобрались с тремя Вестниками. Остался только Отец.       Оу. Так это стратегическое совещание. Джон кривится в свой шарф.       Иосиф очень расстроится.