Excommunication is the new black

      Джон поднимается на рассвете, одновременно с розовыми и оранжевыми лучами солнца, нежно раскрашивающими стены его спальни.       Он просыпается уставшим. Те минуты сна, которые удалось урвать этой ночью, были беспокойными. Всё остальное время он провёл, уставившись в потолок и молясь о том, чтобы поскорее забыть о призрачном ощущении тёплых губ и разгорячённой кожи, из-за которых вина сворачивалась в животе свинцовым клубком, а от страха перед разочарованием Отца стыла кровь.        Он долго приводит себя в порядок и долго одевается. Нужно показать Иосифу, что он изменился. Что он достоин того, чтобы быть частью Врат Эдема. Что он больше не взбалмошный мальчишка в теле взрослого, что сможет быть сдержанным, смиренным и выполнить всё, чего захочет Иосиф.       Джон отказывается от самой дорогой одежды в пользу простого воскресного костюма: светло-голубая хлопковая рубашка, жилет и пиджак без пуговиц тёмно-синего цвета, всё без лишних изысков. Воротник рубашки он оставляет расстёгнутым: достаточно, чтобы было видно красные полосы наполовину зажившей надписи «SLOTH», но не настолько, чтобы отсутствие ключа на шее стало очевидным. Завершают набор удобные и слегка потёртые лоферы.       В то время как Иаков дружелюбно подтрунивал над братом за его тщеславное пижонство, Иосиф этого крайне не одобрял. В самом начале тщеславие казалось таким незначительным грехом... Тем более по сравнению с чрезмерным гедонизмом: кокаиновая зависимость, пристрастие к наркотикам вообще, пьянство, непрекращающийся поток проституток, секса на одну ночь, краткосрочных отношений, ненасытная потребность в излишней роскоши везде и всюду… На этом фоне пижонство не значило почти ничего. А сейчас он стал лучше: перестал принимать наркотики, пьёт только иногда, держит сексуальную жизнь под контролем, и бо́льшая часть его денег направлена в Проект; теперь, когда им не управляют куда более крупные грехи, незначительный грех тщеславия становится чуть заметнее.       Джон пропускает значительную часть утреннего распорядка, делая только то, что носит исключительно функциональный характер: умывается, расчёсывается и чистит зубы. Никакого геля для волос, консилера, увлажняющего крема или даже пилочки для слишком длинных ногтей. Запонки и часы остаются на комоде, единственная поблажка — кольцо Врат Эдема на левую руку.       Джон надевает пальто, проверяя, на месте ли фотографии Иакова и остальных, и идёт в гостиную. Небо такое чистое и, несмотря на то, что сейчас достаточно прохладно, похоже, что этот день станет ещё одним из череды слишком тёплых для ноября. — Утра, принцесса, — слышит Джон голос помощника Пратта, спускаясь по лестнице. Тот поднимает голову от обеденного стола, на котором свалены в кучу огнестрельное и метательное оружие, боеприпасы и гранаты. На другом конце стола небольшая горка из аптечек. И Бёрк. Маршал бросает на Сида быстрый взгляд и возвращается к своему занятию, которое состоит в том, чтобы нацепить на себя столько оружия, сколько вообще может поместиться на человеческом теле. Уайтхорс и Хадсон рассматривают карту, отмечая какие-то точки, которые выглядят как пути отхода из посёлка Иосифа. Место встречи, вероятно, — тюрьма округа Хоуп из-за того, что это место легко оборонять в случае нападения. — Кофе на кухне, — говорит шериф и Джон идёт дальше.       Кухня пуста, а чистенькие и нетронутые полки с аккуратно расставленной посудой выглядят как всегда неприветливо. Джон выглядывает в окно: пара грешников, расхаживающих по территории, и никакого Салаги. Джон наливает себе кофе и возвращается в гостиную. — По-моему, в вашем полицейском клубе был кто-то ещё, — ехидно подмечает он. — Ким Рай сегодня родила, — сообщает Хадсон вместо того, чтобы рассказать, куда делся третий помощник шерифа. — Салага отвёз их в клинику, — вклинивается Уайтхорс. — Он позвонил — уже едет обратно.       Больница округа Хоуп находилась на другом конце долины Холланд. И то, что должно было быть пятнадцатиминутной поездкой, оборачивалось не менее чем сорока минутами по отвратительным тропинкам и грунтовке. Хорошо. У него есть время перед встречей с помощником шерифа. Джону не страшно — нет, Салага никак бы не догадался о странном полузабытом эротическом сне Джона Сида, — но ему крайне неловко.       Сон наверняка ничего не значит. Наверняка сюжет был именно таким, потому что у Джона не было секса уже… Боже, уже почти месяц — а Салага единственный на всю округу относится к нему не как к полному уроду. Ну, ещё, конечно, Уайтхорс, но тот достаточно явно дал понять, насколько не доверяет Сиду и каким чудовищем его считает. В любом случае, всё, что нужно сделать Джону, когда он наконец окажется в безопасности под землёй, окружённый своей любящей паствой — это найти Холли. Или Иеремию, или Чейза, или Дженнифер, Одри, или даже Стивенсона. А затем потратить пару часов на то, чтобы просто вытрахать весь этот стресс и напряжение. Разумеется, так, чтобы Иосиф не слышал.       Это будет прекрасно.       Джон кивает шерифу и садится на диван. На кофейном столике лежит Слово Иосифа — видимо, та же книга, которую прошлым вечером читал помощник шерифа. Джон открывает её и нежится в свете слов своего любимого пророка. Его речи не наполняют бездонный колодец беспокойства, возникший где-то в районе желудка, но всё же помогают немного успокоиться. Иосиф разозлится, но сможет простить.       Джону нужно просто убедить Салагу отступиться и уйти.       Это должно быть легко. Но заставить Салагу уверовать тоже казалось лёгкой задачей и Джон с ней не справился. Может, он просто обречён на провал. Может, поэтому Иосиф…       Нет.       Нет — говорит себе Джон. Нельзя отступать, нельзя позволить хотя бы ростку сомнения проникнуть в сердце. Он приведёт Салагу к Вратам Эдема. Он сможет, он должен. Других вариантов нет.       Тихий щелчок, раздавшийся за спиной Джона, выдёргивает его из мыслей, заставляя оторвать взгляд от страницы, на которой Иосиф всех призывает под знамёна. На долю секунды его сердце сбивается с ритма.       И будто призванный кратким мигом сомнений Джона в самом себе, в гостиную входит Салага. Он запыхался, но на лице, несмотря на явную усталость, застыл восторг. Неизвестно, почему, но выглядит помощник шерифа даже хуже, чем прошлым вечером: бледный, с сероватого цвета кожей и с тёмными кругами под глазами, которые скорее похожи на синяки. Он спал вообще? — У Ким всё отлично, — громко объявляет он, направляясь к столу. — Малышка Рай весит три с половиной, в полном порядке и у неё самые здоровые лёгкие на весь округ. Та-а-акая милая.       Джон борется с желанием застонать. После рождения ребёнка Ник Рай станет ещё более невыносимым, чем обычно. Тем не менее, Джон уверен, что сможет воздержаться от шпилек в стиле «не вижу фамильного сходства» при должных усилиях. — Как назвали? — спрашивает Хадсон. Улыбка Салаги становится шире. — Кармина, — отвечает он. — Или так, или Николь, наверное.       Джон фыркает. Кто бы сомневался, что Ник Рай назовёт свою дочь в честь этого жёлтого убожества. Жадный, эгоистичный ублюдок. Ну честно, Джону даже жаль ребёнка, у которого такой отец. — Хорошие новости сейчас очень кстати, — говорит шериф. — Салага, ты спал вообще? — Немного, пока Ким была у акушеров, — пожал плечами тот. — Я в порядке. Посплю, пока будем ехать в Мизулу.       Уайтхорс кивает, но ответ его явно не порадовал. — Кофе ещё горячий, — машет он в сторону кухонной двери.       И после этого время словно ускоряется. Салага снимает с себя всё оружие и уже с чашкой кофе идёт наверх. Когда он спускается спустя всего пять минут, то одет уже в свою зелёную форму — чистую, отглаженную и без пятен крови, — а волосы влажные и расчёсанные. — Ну что, готовы ехать? — спрашивает он. — Вполне, — отзывается Пратт и кивает на Джона, — но не могу сказать то же о принцессе. — Давно, — только и говорит Джон, не собираясь тратить силы на остроумные реплики Пратту.       Он кладёт Слово Иосифа в карман пальто и встаёт с дивана. Салага делает шаг вперёд, снимая с пояса наручники и Джон без лишних споров протягивает руки. Это бесполезно, но если им так спокойнее, то у Хадсон или Пратта будет меньше поводов пристрелить Джона. Хадсон ухмыляется, медленно проходя мимо и открывая дверь для Бёрка, который несёт одновременно штук пять аптечек и не обращает на Сида ни малейшего внимания.       Салага с определенной долей изящества защёлкивает «браслеты» и нерешительно переминается. На одно мгновение он задерживается слишком близко и воздух между ними пахнет свежим мылом и мятой. Руки помощника такие горячие, что кожу обжигает там, где он прикасается к запястьям.       Салага облизывает губы и на его лице проступает почти искреннее беспокойство: — Джон, ты в порядке? — Мы едем арестовывать моего пророка, — хмурится Сид. — Этого достаточно или мне напомнить, что произошло за последний месяц?       Салага виновато отводит взгляд. Джон вспоминает брата из сна — бледный, сердитый и весь в крови. Ему больше никогда не будет больно. Его любимый брат больше никогда не заговорит, не будет дышать или разочаровываться в том, какие сомнительные решения принимает Джон в своей жизни. И всё из-за этого человека, который притворяется таким добрым и таким чутким, который привязывает к себе людей обещаниями дружбы, веры и любви, а потом в конце оставляет их одних мёрзнуть и дрожать в темноте. Он бездушен, он гораздо безразличнее, чем пытается казаться. Он жесток. Убийца. Худший грешник среди прочих.       Салага поджимает губы. — Я обещаю, что не позволю никому причинить вред твоему брату, — говорит он и Джон почти верит ему. — Уже поздновато для этого, не находишь? — спрашивает он, склонив голову набок и приподняв брови. Салага в ответ удивлённо распахивает карие глаза, на лице что-то между изумлением и виной… — А… Ты про Иосифа.       Салага отшатывается и отдёргивает руки от Джона, словно обжёгшись. На секунду он замирает, а затем разворачивается и выходит на улицу.       Пратт закатывает глаза и демонстративно снимает дробовик с предохранителя прежде чем последовать за Салагой. Уайтхорс кладёт ладонь на плечо Джона и так выводит его наружу. Салага уже на водительском сидении первого фургона увлечённо поправляет зеркала заднего вида. Хадсон и Бёрк молча садятся к нему — Бёрк на пассажирское, а Хадсон забирается назад. — А мы возьмём второй, — говорит шериф Джону — жалкая попытка притвориться друзьями.       Пратт настаивает на том, чтобы сесть сзади, вместе с «заключённым». — На всякий случай, сэр, — говорит он, не сводя глаз с Джона. — Просто на всякий случай.       И, что характерно, Уайтхорс не спорит. Двуличный трус.       Шериф ведёт плавно и осторожно, держась на расстоянии от первой машины. Джону с его места почти не видно пейзажи, проносящиеся мимо. А Пратт непрерывно сверлит Джона взглядом. Это нервирует.       Уайтхорс включает радио. — Пратт, у тебя всё в порядке? — спрашивает он вскоре. — И даже лучше, сэр. Мы же сегодня закроем двух мерзких престарелых сектантских ублюдков.       Престарелых? О, да ладно! Джона вообще не арестовывали. — Мне тридцать два… — возражает Джон, но Пратт наклоняется к нему, сверля взглядом. — Я видел твоё свидетельство о рождении, самовлюблённый ты сукин сын. — Мне пересесть? — спрашивает шериф с переднего сиденья. Он на долю секунды отвлекается от дороги, бросив взгляд в зеркало заднего вида. Радио в машине оживает, прерывая их. — …жалуйста, кто-нибудь… — просит знакомый голос, — …помогите, эдемщики вломились в…       Шериф подкручивает тумблер и голос становится отчётливее. — …тюрьму, — скрипит Вёрджил Минклер сквозь помехи. — Они забрали доктора Линдси. Пожалуйста, его надо спасти. Нас слишком мало и мы ранены. Всё в порядке, но мы не сможем ему помочь. Помощник, если ты слушаешь, ты нам нужен. — Пратт, — бросает Уайтхорс и тот тут же хватается за свою рацию. — Это помощник шерифа Пратт, — и его голос звучит почти безразлично. — Мы пришлём кого-нибудь, как только сможем. Сколько пострадавших? Приём. — Человек двадцать, раны неглубокие, — раздаётся из радио в машине. — Я пришлю помощь, — безжизненно обещает Пратт. — Держитесь.       И тут же связывается с кем-то ещё — с доктором Перкинс, приказывая ей бросить то, чем она там занимается и немедленно ехать в тюрьму и обещая, что кто-то из них скоро к ней присоединится. Стоит ему повесить рацию на место, он снова поворачивается к Джону и смотрит на него со всей своей чистой и концентрированной ненавистью в глазах. — Хм, — только и произносит он.       Уайтхорс даже не открывает рта.       Джон отворачивается и смотрит в окно, пока они не подъезжают к посёлку через несколько минут. Шериф заезжает задом в открытые ворота — вероятно, чтобы было легче выехать. Он выключает двигатель и открывает заднюю дверь для Джона и Пратта.       В посёлке как никогда тихо. Нет верующих. Не поют птицы. Не шепчут от ветра деревья. Это странно. — Никого нет, — задумчиво произносит Уайтхорс. — Я же говорил, — отзывается Джон.       Салага припарковался так же, как и шериф — задом наперёд, но чуть ближе к общежитиям. Хадсон спрыгивает с кузова и быстро кивает Пратту — пока всё в порядке. Салага быстро подходит к шерифу — руки скрещены на груди, брови нахмурены. — Меня только что вызвала Ким. С Ником что-то случилось. Мне нужно будет уехать к ним, как только вы посадите Иосифа в вертолёт. — Делай, что считаешь нужным, сынок, — отвечает Уайтхорс. — Возьми с собой Хадсон, тебе пригодится помощь. Пратт поедет в тюрьму с кем-то из твоих друзей — Минклер прислал сигнал бедствия. Эдемщики похитили Чарльза Линдси. — Да, сэр. Я скажу… — Салага на мгновение задумывается, явно беспокоясь о жалком и слабом докторе Линдси. — Передам Аде и Грейс.       Бёрк снимает винтовку со спины, щёлкает предохранителем. — Ну что, вперёд, — говорит он. И они идут вперёд.       Первым — Салага, за ним Джон. Остальные прикрывают их: Пратт и Хадсон по бокам, и шериф с маршалом сзади. Не слышно ни звука кроме ритма их собственных шагов и тихого позвякивания наручников на поясе у Салаги.       Дорога до церкви ощущается как дорога длиной в целую жизнь. Грехи, кажется, с каждый шагом становятся всё тяжелее и давят так, что Джон еле переставляет ноги. Внутри всё скручивается от страха и тоски. Он боится снова увидеть Иосифа. Он отчаянно жаждет снова увидеть Иосифа.       Двери церкви распахиваются, когда Салаге остаётся около трёх или четырёх метров до них. Из тускло освещённого зала выходит Иосиф.       Джон едва вспоминает, как дышать.       В сером утреннем свете Иосиф выглядит ужасно. Он худее, чем помнит Джон, у него слишком резкие скулы, слишком видно ключицы, кожа слишком обтягивает рёбра. Он словно не спал несколько дней: голубые глаза потускнели и запали, вокруг проступили тёмные круги. Мертвенно-бледная кожа. Сальные и спутанные волосы торчат из пучка на затылке. Неухоженная борода, испачканные руки. На штанинах пятна грязи, пыль покрывает их почти до колен.       Он выглядит больным.       Иосиф не смотрит ни на брата, ни на Уайтхорса, ни на Бёрка, ни на Хадсон с Праттом. Он просто впивается взглядом в Салагу, а затем поднимает глаза к небу. — Агнец снял пятую печать, и я увидел под алтарём души мучеников, убитых за слово Божье.       Иосиф снова смотрит на Салагу, обвиняюще тычет пальцем: — Из-за тебя мои близкие стали мучениками…       Джон открывает рот, — он же здесь, вот он, — но живот резко скручивает, а его непроизнесённые слова перебивают громкие шаги. Он поворачивает голову, чтобы проследить за жёлтыми бликами взгляда Иосифа. Человек десять, знакомые ему мужчины и женщины, твёрдо шагают вперёд: вооружённые, одежда испачкана в Блажи, а глаза белые от её испарений. Джером Джеффрис толкает Хадсон на колени, а Бёрк бросает винтовку, стоит доктору Линдси направить на него дробовик. Даже Пратт, чёртово кровожадное чудовище, не знает, что ему делать: парню, который склонился над ним с винтовкой, едва стукнуло восемнадцать — у него по-детски круглое лицо и длинные косички, которые делают его ещё младше. И среди всех этих людей и попавший в какую-то передрягу Ник Рай.       Должно быть, Иосиф понял, что Салага не прислушается к разумным доводам, и решил принять меры предосторожности. И крайне проблемные члены Сопротивления благодаря Блажи стали живыми щитами Отца. — …та же участь ждёт и твоих.       Никто не заставляет Джона падать на колени. Затуманенные Блажью люди даже не смотрят на него, а просто сверлят пустыми взглядами пространство перед собой.       Иосиф выходит вперёд, становится между Салагой и остальными. Джон машинально делает шаг назад и опускает взгляд пред сиянием Иосифа. — Но Бог смотрит на нас. И Он будет судить нас по нашему выбору. Я же говорил тебе, что мир на краю гибели. Где презрение, несправедливость — любой выбор выдаёт наши грехи.       Он говорил. О, сколько раз он говорил. У Салаги было столько шансов избавиться от своего греха, свернуть с пути жестокости и насилия. — Куда эти грехи привели нас? — продолжает Иосиф. — Куда они привели тебя?       Джон закрывает глаза, вспоминая об Иакове. Притрагивается к карману, в котором лежат фотографии. Скоро всё закончится. — Твоих друзей похитили и пытали, — говорит Иосиф. Это не совсем верно, но… что ж, он говорит с грешником, который наверняка считает Исповедь, Искупление, Блажь и тренировки Иакова пытками. — Это твоя вина.       Джон кивает. Да, верно. Если бы Салага не пошёл на поводу у своей гордыни тогда, в церкви, с которой всё началось, то, возможно, всё было бы хорошо. — Множество людей погибло и это твоя вина.       Иаков остался бы жив. Реки крови не затопили бы округ Хоуп. — Мир в огне. И это твоя вина. — Аминь, — шепчет Джон, открывая глаза. Салага застыл на месте, слушая речь Иосифа. Будто он только сейчас осознал масштабы последствий своих грехов. — Ты доволен? — тихо спрашивает Иосиф. — Скажи.       Он шагает вперёд, к нему. Салага отступает, не сводя карих глаз с лица Иосифа. — Когда ты поймёшь, что не все проблемы можно решить при помощи пуль?       Иосиф ласково кладёт руку на плечо Салаги, медленно разворачивает его лицом к церкви: — Увидев тебя впервые, я дал тебе шанс уйти отсюда, — говорит он, отходя к дверям и поднимая руки вверх в безмолвной молитве к Богу. А затем снова разворачивается к помощнику. — Ты остался. Перед лицом Бога я даю тебе последний шанс. Присоединяйся ко мне. Позволь крестить тебя святой водой и начни свою жизнь заново. Пройди с нами во Врата Эдема. Или уходи. Брось оружие. Возьми своих друзей. Оставь мою паству. И иди с миром.       Джон переплетает пальцы, молча молясь: пожалуйста. Сделай это. Прими это милостивое предложение крещения от Иосифа.       Салага оглядывается на своих. — Присоединяйся? Иди с миром? — смеётся Хадсон, не обращая внимания на ствол винтовки, упирающийся ей между лопаток. — Да ты ненормальный! — Разве? — отвечает ей Пратт. — Нас вообще здесь не должно было быть. — Ненормальный, — соглашается Бёрк, напряжённо качая головой. — Боже. Нужно было затребовать Гвардию. — Ты сам знаешь, что делать, — Уайтхорс удивительно спокоен, учитывая весь этот бардак. Может Джон и презирает этого двуличного гада, но нервы у него толщиной с чёртов канат.       Салага открывает рот и тут же закрывает. Разворачивается к Иосифу, который подходит так близко, что Джон мог бы коснуться его. — И помни, Господь следит.       Пауза. — Мне жаль, — говорит Салага. — Иосиф Сид, вы арестованы по подозрению в похищении с целью причинения вреда. У вас есть право хранить молчание. Всё, что вы скажете, может и будет использовано против вас в суде. Вы имеете право на адвоката. Если вы не можете оплатить услуги адвоката, он будет предоставлен вам государством. Всё остальное мы обсудим уже в Мизуле.       Иосиф качает головой, от разочарования прикрыв глаза. И когда он снова поднимает взгляд на помощника шерифа, на лице его злобная гримаса. У Джона сердце падает в пятки. — Презрение, — цедит он сквозь зубы, — несправедливость. Любой выбор выдаёт твой грех.       Иосиф смотрит на брата — взгляд не дольше секунды, но тем не менее. И снова фокусируется на Салаге. — Иоанн ошибся, — рычит Иосиф так, что Джон закусывает губу. Что бы ни случилось сейчас, это будет ужасно. Может, если он начнёт умолять, бросится к ногам Отца, радостно примет любое наказание, которое Отец сочтёт необходимым, и пообещает то, что Иосиф хочет слышать, то его могут простить. — Твой грех не гнев. Ты скорее дашь миру сгореть, но не переступишь через свою гордыню.       Плохо. Иосиф никогда так не злился — так явно и напоказ. Он долготерпелив, его сложно вывести из себя и ещё сложнее заставить проявить свой гнев или хотя бы повысить голос. Даже когда он много месяцев назад своими руками выдавливал глаза того предателя, то не казался разозлённым. И то, что сейчас он открыто демонстрирует свою ярость — очень плохой знак. С ним нельзя спорить, не когда он в таком состоянии. — Агнец снял шестую печать и страшно затряслась земля! — выкрикивает Иосиф, воздевая руки к небу так, как часто делал во время проповедей. А затем резко разворачивается и переворачивает бочку с Блажью. — И почернело солнце, а луна стала кровавой!       Он толкает вторую бочку и Джон успевает вдохнуть испарения прежде чем шагнуть вперёд и оттащить Салагу от моментально расползающейся лужи. Он зашёл слишком далеко, чтобы позволить Салаге пополнить ряды безмозглых Ангелов. Салага брыкается: отталкивает руки, отбивается ногами, одновременно отчаянно пытаясь избавиться от Блажи в лёгких. Кашлять бесполезно, его радужки моментально побелели.       Джон оглядывается на церковь — Иосиф исчез. Но земля не трясётся. Солнце не чёрное, а луна — не кровавая. Всё по-прежнему, как и до провозглашения пророчества, кроме…       Сердце Джона пропускает удар.       Кроме того, что все члены Сопротивления исчезли так же, как Иосиф. Остальные офицеры медленно встают на ноги, поднимая затуманенные Блажью глаза, и шагают вперёд с оружием наготове. — Твои друзья прозрели! — кричит Иосиф из-за какого-то угла, невидимый для них. — Они открыли мне свои сердца! Они умрут за меня!       Вот дерьмо. Иосиф собирается угробить их всех. — Помоги мне, — бормочет Салага, быстро расстёгивая Джону один из «браслетов» и освобождая таким образом руки. Проблему отсутствия хоть какого-нибудь оружия это не решает, но уже лучше, чем ничего.       Джон тут же толкает Салагу, бросаясь за лопатой, которая стоит неподалёку у изгороди. Помощник шерифа громко матерится, но это сейчас неважно. Вывести человека из Блажи просто: когда её используют большими дозами, чтобы превратить кого-то в покорного, ангелоподобного болвана, готового следовать любым указаниям, это состояние легко нарушить. Блажь прежде всего влияет на память и эмоции, галлюцинации же — результат долговременного воздействия. Быструю передозировку большим объёмом можно прервать любым способом, нарушающим действие кратковременной памяти. И тогда их всех можно будет заставить слушаться его и Салагу, а не Иосифа. Этот хаос ещё можно остановить.       Короче говоря, нужно буквально прибить их «крышу» на место одним метким ударом.  — Бей по голове! — кричит Джон, схватив лопату и развернувшись обратно к Салаге. Салага присел за ящиком, пытаясь нащупать валяющуюся там грязную бейсбольную биту. Остальные медленно, но уверенно приближаются к нему.       Полностью игнорируя Джона. Как Иосиф.       Джон не удивлён — очевидно, он заставил Рэйчел поделиться даром контроля Блаженных, которым пользовалась она, пока была Верой. Иначе она бы стала слишком сильной. Важной. Не одноразовой, как остальные.       Это преимущество нужно учитывать.       Джон бежит за Праттом и врезается в него, не снижая скорости. Тот падает, роняя свою винтовку и Джон на мгновение колеблется. Остальные никак на него не отреагировали, неуклюже двигаясь вперёд. Салага его не видит — он мог бы убить Пратта сейчас, если захотел бы.       О-о-о… Ему хочется. Как же сильно ему этого хочется. Но Пратт заслуживает гораздо худшей смерти, чем такая — его смерть станет унизительной и очень длинной. Пратт должен испытать что-нибудь настолько ужасное, что заставит его умолять об избавлении от страданий.       Вместо этого Джон опускается на колени — он заставит Пратта выстирать этот костюм или купить новый — и помогает ему встать. — Помоги Салаге, — инструктирует он. — Бей других по голове.       То, что Пратт не спорит, а просто идёт и бьёт маршала прикладом винтовки по затылку — заслуга Рэйчел, её интеллекта и трудолюбия. Джон ухмыляется, переключаясь на Хадсон, и к тому моменту, как заканчивает, об Уайтхорсе уже позаботился Салага.       Салага поднимает винтовку и стреляет куда-то в цель, которой Джон не видит. Через секунду огонь открывает Бёрк — по одному из общежитий. Галлюцинации?       Иосиф в отчаянии, раз решил прибегнуть к таким методам. Безумие — он подставит их обоих под пули этим трюком, а не выведет из игры Салагу и его друзей. — Я дал тебе шанс, а ты упустил его! — голос Иосифа звучит отовсюду и ниоткуда. Он установил акустическую систему? Наверное, в церкви.       Хадсон моргает и хоть движения всё ещё заторможенные, её самоконтроля достаточно, чтобы нахмуриться: — Это ещё не конец. Смотрите в оба, — невнятно бормочет она.       Остальные друзья Салаги — исчезнувшие вместе с Иосифом — возвращаются обратно во двор. Обезвредить их будет легко: сейчас они двигаются и соображают едва лучше, чем зомби. У Акулы в руках дробовик, но он, похоже, забыл, как им пользоваться. Грейс Армстронг нерешительно стреляет во что-то воображаемое — или это из-за Блажи она не способна попасть в Салагу с пяти метров. Джон с удовольствием сбивает с ног Ника Рая. Пока никто не смотрит, он разок бьёт его по рёбрам и только после этого наклоняется и поднимает его, приказывая помочь Салаге. Сейчас тот даже не заметил удара, но когда Блажь выветрится, ему будет очень больно. — Ты не ведаешь, что творишь! — охрипшим голосом кричит Иосиф. — Только я спасу тебя!       Несмотря на то, что их почти чёртова дюжина: все двуногие союзники Салаги плюс доктор Линдси, пастор Джером, Мэри Мэй и… какая-то домохозяйка и парнишка с косичками — на то, чтобы разобраться со всеми, уходит несколько минут. Их с Салагой преимущество в том, что люди двигаются медленно и не обращают внимания на Джона. У маршала, шерифа и его помощников чуть лучше боеготовность и чуть быстрее реакции — вероятно, вдохнули меньше Блажи. Салага и Бёрк ближе всего к тому, чтобы выглядеть адекватными. Наверное, резистентность повысилась, но они тоже в плохой форме. Слишком уж медленно и неуверенно пошатываются на дрожащих ногах. — Ты должен мне поверить! — надломленным от безысходности голосом вопит Иосиф, но теперь звук ближе, он раздаётся не из динамиков. Из церкви. Джон смотрит на двери: да, вот из них снова выходит Иосиф, он был прав. Иосиф прятался в церкви.       Бёрк тоже видит Иосифа и целится, готовый выстрелить. — Нет! — бросается к нему Джон, пытаясь заставить опустить оружие. — Его нельзя убивать! — Он хочет убить нас, — хрипит Бёрк после секундного обдумывания. — Он вооружён.       Джон оглядывается, прищурившись от яркого света. И Бёрк оказывается прав. У Иосифа в руках штурмовая винтовка и он выглядит так, словно собирается стрелять.       О, Боже. Он же подписывает себе смертный приговор.       Джон срывается с места и бежит, готовый прикрыть собой Иосифа, если понадобится — но Салага оказывается рядом с ним первым, сбивая его с ног. Почти целую минуту они борются — Джон успевает добежать — и Салага защёлкивает наручники на руках Иосифа. Тот продолжает тщетно вырываться из неуклюжей хватки Салаги. — Прости их, Отец… Ибо не ведают, что творят… — взывает Иосиф к своему бесплотному божеству.       Джон никогда не видел его таким ненормальным, таким одержимым, таким… таким безумным. Изо рта течёт слюна, глаза навыкате, тон голоса постоянно скачет, пока он пытается снять наручники. Сейчас, когда он корчится на земле, а жёлтые очки валяются разбитыми в паре метров от него, он выглядит таким незначительным. Таким ничтожным. Не пророк — обычный человек.       Человек, который серьёзно болен.       Джон приседает, бросая на Салагу короткий взгляд, прежде чем обратиться к брату. — Иосиф, мне жаль, — говорит он и ему действительно жаль. Очень. Так, как не было ни разу в жизни: ни во время исповеди о насилии со стороны родителей; ни когда он плакал на плече Иакова, потому что братья узнали, что он пристрастился к наркотикам и сексу, испоганил свою жизнь, превратившись в пародию на человека.       Джон делает глубокий вдох, чтобы успокоиться, и говорит, заглушая бормотание Иосифа: — Как твой законный представитель, я рекомендую тебе хранить молчание до тех пор, пока ты не пройдёшь психиатрическое освидетельствование. Я могу и я вытащу тебя из этой переделки, но ты должен ссылаться на Пятую поправку и использовать своё право хранить молчание, — говорит Джон, внутренне молясь о том, чтобы Иосиф просто выслушал, чтобы хоть раз просто подчинился.       Этого не происходит. Похоже, что Иосиф вообще не услышал его, бормоча себе под нос молитвы. И Салага, и все остальные выглядят кошмарно, а Блажь, пропитавшая землю вокруг, клубится в воздухе тяжёлыми пара́ми. Салага кашляет, прикрывая рот рукавом — он едва в состоянии стоять, не шатаясь при этом. Иосиф каким-то образом сам поднимается на колени и остаётся так. — Когда Агнец снял седьмую печать… — Иосиф поднимает взгляд к небу, из глаз его текут слёзы, — …смолкло всё на небесах… и семи ангелам, стоявшим перед Богом, дали семь труб… и сразу гул, гром и молнии, и затряслась земля…       Ясный день. Лазурное небо, сияющее золотом солнце — прохладно, но так хорошо.       Иосиф ошибся в своём пророчестве.       Джон едва сдерживается. Хочется заплакать. Два года упорной работы — и ради чего? Он хотел просто быть со своей семьёй, а теперь Иаков мёртв, Рэйчел их бросила, а у Иосифа какое-то психическое расстройство и он не желает прощать брата за его ошибки. Это несправедливо. Неправильно, так не должно быть. — Иосиф Сид… — шериф наклоняется, осторожно подхватывает Иосифа и ставит на ноги, — вы арестованы. — …и я услышал голос, который сказал ангелам: идите… — продолжает тот, словно не услышав. Иосиф продолжает говорить с Салагой, который сидит на корточках и выглядит совершенно истощённым, — …и вылейте семь чаш гнева Божия на землю.       Джон открывает рот, чтобы попросить его перестать… И в этот момент всё катится к чертям.       Ужасный шум. Оглушающий хор сирен, которые Джон слышал всего дважды — система предварительного оповещения, которую они установили лет восемь назад.       Сердце ухает куда-то на дно желудка.       Коллапс.       Иосиф был прав.       У них есть час — может, чуть больше — до того, как упадут бомбы. Возможно, повезёт и на Монтану не упадёт ничего. Но Джону, с его-то удачей, очевидно, что настолько им не повезёт. — Поехали! — его крик едва слышно за воплями сирены. — Сейчас же, поехали!       Никто не двигается: просто стоят, уставившись широко распахнутыми от страха глазами на что-то на горизонте. Большая часть людей смотрит на озеро рядом с церковью. Но некоторые пялятся в небо, а кто-то — чуть севернее. И все видят что-то ужасающее — из-за Блажи. Иосиф кажется совершенно безразличным к происходящему: что-то шепчет себе под нос и выглядит почти спокойным, собранным. Ничего удивительного — он ждал этого момента всю свою жизнь.       Иосиф говорит что-то, но за воем не разобрать. Рука Салаги соскальзывает с плеча Иосифа, а сам он выглядит до смерти перепуганным, уставившись в точку над озером. Он отшатывается, оглядывает своих друзей, явно не понимая, что нужно делать.       К счастью, понимает Джон. Он рывком бросается к помощнику и грубо трясёт за плечо: — Нам нужно успеть в мои Врата! — кричит он на пределе своего голоса. — Это оно, это Коллапс! — Что?! — расширяются глаза у того, и Джон почти видит, как начинают крутиться шестерёнки в затуманенной Блажью голове. Иосиф опускает голову, напевая вполголоса то, что Джон узнаёт в ту же секунду даже вопреки шуму. «О, Благодать». — Господи! — кричит кто-то. — Господи, Господи! — Мой ключ ещё у тебя? — Джон пытается перекричать сигнал тревоги и нарастающую вокруг панику. — Мы спасёмся, если доедем до моих Врат!       Салага медленно моргает и Джон давит рвущийся наружу вопль отчаяния. Но тем не менее, помощник вытаскивает из-под воротника ключ Джона.       Уайтхорс хватает Иосифа за плечо, направляя его к фургонам. Кто-то убегает — точнее, тащится подальше от озера, кто-то — пытается укрыться от того, что видит в небе. — Поехали! — орёт шериф. — Ну! — Все по машинам! — приказывает Джон. — В фургоны, ну же!       Салага заторможено кивает, подчиняясь. Джон дико оглядывается — вот оно! Бёрк плетётся чуть дальше — достаточно далеко от разлитой Блажи, чтобы у него хватило мозгов начать оттаскивать Мэри Мэй и ту домохозяйку от того, что они там увидели на озере. — Нужно валить отсюда нахрен! — орёт маршал. — В машину! — быстро добавляет Джон. Бёрк, к счастью, не спорит, а просто кивает и ведёт женщин туда, куда показал Джон.       Джон хватает его за плечо и кричит прямо в ухо: — Когда все сядут, ты за руль! Поедешь за мной в мой бункер! Там безопасно!       Бёрк выглядит так, словно хочет возразить, но на мгновение снова смотрит на озеро и кивает, хоть и явно не обрадованный. Должно быть то, что он видит, действительно ужасающе, раз Врата Джона оказываются приемлемой альтернативой. Или он просто стал покладистее из-за Блажи.       Вскоре все уже в фургонах. Почти двадцать человек, большинство из которых не способно ни на что, кроме как следовать приказам. Иосиф сидит между Хадсон и Праттом в том фургоне, который поведёт Джон. Пратт вцепился в свои волосы, пытаясь вспомнить «Аве, Мария», а Драбмен-младший бормочет «ну поехали, поехали». Все они слишком увлечены Блажью и её кошмары отвлекают их от Иосифа. Джон снова благодарит Бога за Блажь, которая так упрощает ему задачу.       Он захлопывает заднюю дверь, дёргая её лишний раз, чтобы проверить — никаких остановок, чтобы подобрать тех, кто выпадет — и бежит вперёд.       Салага пытается забраться на место водителя. Ожидаемо. — Нет, — восклицает Джон, пытаясь перекричать вой сирены. — Всё, что ты видишь — нереально! Я поведу! Пересядь!       Салага очень медленно моргает, а затем всё же неловко перетаскивает себя на пассажирское сиденье. Джон запрыгивает, закрывает дверь и заводит двигатель. И наконец они трогаются.       Рация Салаги взрывается помехами. Он хмурится и снимает её с пояса. Джон едва слышит панику в голосе какого-то старика, сумев разобрать только пару слов: «…быстро в бункер! Живо!» — Нас слишком много, — отвечает Салага. — Слишком много, Датч. Мы едем в… — он теряет нить рассуждений, отвлекаясь на какую-то галлюцинацию на дороге. — Джон, осторожно! — Там ничего нет, — отзывается тот. — Не угробь нас! — вопит помощник шерифа, лихорадочно вцепившись в ремень безопасности. — Птицы! — верещит сзади Пратт. — Боже! Птицы горят! Блять! — зажмуривается Салага, уронив рацию. — Птицы в порядке, — огрызается Джон, потому что это правда — птицы беспечно летают и заливисто поют в ветвях деревьев, даже не подозревая о надвигающейся на них радиоактивной гибели.       Рация снова шипит. Джон сворачивает в долину, бросая взгляд в зеркало — маршал едет прямо за ним, всего в двух-трёх метрах. Единственный раз, когда он делает то, о чём его попросили. Может он и тупой мудак, но полезный тупой мудак.       За спиной Джона кто-то плачет. Хадсон заклинило на «мы все умрём», а Иосиф до сих пор поёт. Джон гонит по шоссе, заранее пытаясь наверстать то время, которое они упустят на подъёме по грунтовке. Салага уткнулся лбом в приборную панель, зажмурившись от страха. — Нас сожгут за наши грехи! — воет Пратт.       Джон не так себе представлял Коллапс. Совсем не так. Его должен был разбудить среди ночи заместитель, он должен был быстро одеться, забрать упакованные вещи с собой, а затем уехать на машине, которую вёл бы кто-то из его людей. Затем он бы с тревогой ждал Иосифа, которого бы привезли лучшие из Верных Иакова. Потом они бы долго прославляли Иакова и Веру, параллельно взывая к оставшимся снаружи верующим. И ещё дольше бы молились, преклонив колени в часовне с Иосифом и паствой, пока падающие бомбы сотрясали бы землю снаружи убежища.       Но всё же — напоминает себе Джон, сворачивая с дороги на грунтовку — он хотя бы жив. Иосиф жив. Некоторые из их последователей тоже живы. Они потеряли многих — в первую очередь, Иакова, — но хотя бы часть их семьи уцелела.       Забитые людьми фургоны тяжело загнать наверх, к бункеру — крутой склон, дорога часто петляет и мощности двигателя едва хватает. Но в итоге Джон криво паркуется на площадке и в зеркале видно, как Бёрк делает то же самое.       Джон протягивает руку и срывает ключ с шеи Салаги. Тот открывает глаза, вытирая слёзы. Что бы они ни видел, этого достаточно, чтобы он даже не заметил, что ключа у него больше нет. — Отведи их в бункер, — приказывает Джон, вылезая из фургона.       Снаружи нет ни одного охранника — все внутри, ждут, пока приедет Отец. Двое-трое должны быть на входе, чтобы при случае сдержать грешников, если те прорвутся через заблокированную дверь, или чтобы отменить блокировку и поприветствовать Иосифа, когда тот прибудет.       Джон поворачивает ключ в замке, а затем бросается к двери, чтобы повернуть тяжёлый вентиль. Кто-то — Бёрк? — помогает ему распахнуть дверь. К этому моменту большинство грешников уже выгрузились из машин и теперь плелись ко входу, подгоняемые тем видением апокалипсиса, которое показывала им Блажь, так быстро, как могли. Напуганные и что-то подозревающие, они всё же вряд ли могли связно думать: никто, кроме Бёрка, возможно — Салаги, и очевидно — Иосифа, не понимал, что это за убежище.       И хорошо. Джон собирается держать это в тайне так долго, как только получится.       Загнать всех внутрь оказалось легко. Блажь в этом изрядно помогла. Открытая дверь, несколько криков «Вперёд!» и «Быстрее!» — и всего через пару минут Джон снова запирает вход, запуская полную блокировку и даже опускает противоударную защиту.       Он отворачивается от входа — большинство грешников спускаются вниз, всё ещё ведомые теми адскими галлюцинациями, которые видели снаружи. Кто-то плачет и эхо отражается от стен, скачет вверх по лестнице.       Джон убирает ключ во внутренний карман пальто и спускается вниз. Обходит грешников, пробираясь сквозь маленькое столпотворение, чтобы найти своего брата и пророка. Протискивается мимо Бошоу, который натянул капюшон по самые глаза, пытаясь спрятаться от тех неведомых ужасов снаружи. Джесс Блэк цепляется за локоть Грейс Армстронг так, словно от этого зависит её жизнь, второй ладонью хватаясь за нож на бедре. Пастор Джером придерживает Ника Рая, который уже явно почувствовал на себе последствия того пинка.       Теперь Джону видно Иосифа, спускающегося в зал. Там же небольшой отряд Избранных, все с оружием наготове. Рядом с лестницей, ведущей к главной галерее, толпятся гражданские, жаждущие увидеть своего Отца и своего Вестника вновь.       Салага стоит рядом с Иосифом — с таким сосредоточенным выражением лица, словно ему нужно приглядывать за арестованным. Как будто сейчас это вообще имеет значение. Хадсон замерла на последнем лестничном пролёте, тяжело дыша — её взгляд мечется от вдохновляющих слов и мотивирующих плакатов на стенах, к крестам Врат Эдема, которыми расписаны ящики, к верующим в центре зала. — Нет, — бормочет она и Джон видит, как она ломается. — Нет, нет, нет…       Остальные в лёгком замешательстве преодолевают последние ступеньки, разбредаются, припадая к полкам и ящикам. Мэри Мэй успокаивающе кладёт руку на плечо Хадсон, но она сейчас не в состоянии сообразить, почему та плачет. — Иосиф! — начинает Джон, подбегая к нему и хватая за локоть, но тот не останавливается. Нет, он просто игнорирует Джона и выступает вперёд, обращаясь к своей пастве. — Всё так, как Господь показал мне, — говорит он. Никакой проповеди, никаких речей, никаких воззваний. Их время давно прошло. — Конец настал.       Иосиф разворачивается к Салаге, который стоит всего в паре шагов от него. Поднимает свои стянутые наручниками ладони, приветствуя, призывая к миру. — Знаешь, что это значит? — спрашивает он. И через мгновение отвечает на свой вопрос. — Значит, что политиков заставили замолчать. Значит, корпорации уничтожены. Значит, благодатный огонь очистил этот мир…       Иосиф улыбается. — Но главное… это значит, я был прав, — затем он смотрит на грешников, обращаясь ко всем. — Коллапс наступил. Мир, который мы знали, погиб. Пророчество исполнилось. То, ради чего мы работали, к чему готовились — воплотилось в жизнь.       Иосиф кривится. — Вы пытались помешать нам. Пытались уничтожить нас. Убили мою семью. Тебя… всех вас… следовало бы убить.       Сердце Джона пропускает удар.       Нет. Он не может просто убить их — нельзя, чтобы всё было напрасно.       Вот только он может и у Джона нет шансов помешать ему — не сейчас, когда он так зол. — Но я не стану, — заявляет Иосиф. — Когда мир будет готов родиться заново, мы выйдем на свет. Вместе мы отправимся к Вратам Эдема. Я — ваш Отец, а вы — мои дети.       Иосиф опускает руки и прикасается лбом ко лбу Салаги, который просто замер, уставившись на него с неподдельным ужасом в широко распахнутых глазах. — Полагаю, нам многое предстоит обсудить, — сообщает Иосиф. — Я буду у себя в кабинете, приходи в любое время. — Иосиф, — снова пытается Джон, протягивая к нему руку.       И вновь Иосиф не обращает на этот жест внимания, направляясь к лестнице, ведущей к главной галерее. Джон в отчаянии делает пару шагов вслед за ним, но всё же сдаётся и останавливается. Он знает Иосифа: тот не смилостивится, сколько бы Джон ни умолял и ни взывал к нему. Гражданские верующие тоже не обращают на Джона внимания, а просто расходятся, бросая напряжённые взгляды на грешников. Даже Верные возвращаются по местам: противоударные переборки опущены, Отец в безопасности — для их вмешательства причин нет.       Грешники растерянно оглядывают помещение, бросают взгляды на Джона, постепенно начиная осознавать реальность, пробивающуюся сквозь густой туман Блажи — теперь они в безопасности, кошмары остались позади. У Джона нет ни малейших сомнений: если бы не наркотическая спутанность сознания, они бы попытались порвать их с Иосифом на мелкие кусочки. И если говорить откровенно, то Джон даже не стал бы их останавливать. У него есть проблемы поважнее, чем земная жизнь. Безмолвный отказ Иосифа признавать брата означает только одно — Врата Эдема по-прежнему закрыты для Джона.       Джон прикрывает глаза, пытаясь усмирить хаотический поток мыслей в голове. Пытаясь дышать ровно и спокойно, пытаясь сморгнуть лишнюю влагу, скопившуюся в уголках глаз. В глубине души он давно знал. Его не просто вышвырнули из Проекта. Люди Веры притворялись, что его не существует, Грант и Верные делали вид, что Джон на самом деле что-то вроде живого трупа, а ещё траурная речь Иосифа, его сообщение на автоответчике на ранчо… одно к одному. Отец объявил его мёртвым. Не физически, но духовно.       Грант и Верные наверняка пытались очистить его душу — там, на причале. Наверное, в этом и состоял план Иосифа — объявить о смерти брата, чтобы тот мог воскреснуть непорочным и невинным вновь. Начать заново. Получить второй шанс. Но Джону они об этом не сказали и поэтому он сопротивлялся, а помощник шерифа всё испортил, прервав то, что он счёл покушением на убийство. Он сделал то, что казалось ему лучшим выходом из ситуации и забрал Джона, не дав ему закончить Очищение, а Джон не имел ни малейшего понятия и поэтому не не объяснил или не воспротивился…       Весь этот чёртов бардак — не более чем череда недоразумений, а теперь Иосиф, похоже, полностью в нём разочарован, и он не сможет пройти к Вратам Эдема и… и что ему ещё остаётся? Последние лет пятнадцать Джон посвятил брату и его Проекту, их будущему, светлому и ясному, в котором он всегда был бы подле Иосифа, стал бы несгибаемой поддержкой для любимого брата и почитаемого пророка. А без этого у него ничего нет. У него нет будущего.       И худшее во всём этом то, что Джон прекрасно понимает, что это его чёртова вина. Если бы не его тщеславие. Если бы не его жестокость. Если бы не его гордыня, не его лень. Если бы он не спал со всеми подряд или не курил марихуану, то Иосиф прислушался бы к нему. Если бы он привёл к вере больше людей, если бы не жаловался на свои обязанности, если бы не использовал свой сраный телефон так часто, то может, Иосиф всё ещё любил бы его и у него было бы будущее.       Джон стирает слезу со щеки и закрывает лицо руками. В зале воцаряется тишина, нарушаемая только всхлипами — Хадсон, наверное. А затем раздаётся тихий неуверенный голос всё ещё дезориентированного Ника Рая: — …а где Ким?       Старый мир погиб во вторник.