***
— Как долго это продолжается? — наконец спрашивает Эвел терзающий его вопрос, прикрывая дверь в свою комнату. Хартц садится на край кровати, устремив взгляд в пол. — Достаточно долго, — медлит он с ответом, не желая вдаваться в подробности. Эвел хотел спросить еще что-то, но Хартц перебивает его резким вопросом: — Почему ты меня защитил? Теперь… теперь Фай зайдет еще дальше, — вздрагивает, поднимает голову кверху, чтобы слезы не лились из глаз, часто-часто моргает, но не получается скрыть свою боль, и соленые капельки все равно стекают по щекам — вниз. Он не позволял себе плакать при брате. Потому что будет еще хуже, если он покажет свою слабость. Эвел не будет наказывать за слезы, он не такой… Но почему-то все равно не хочется плакать перед ним. Оксфорд садится рядом, притягивает парня к себе и заключает его в крепкие объятия. Хартцу больно, ведь синяки остались практически на всем теле, но он ничего не говорит. Не приучен жаловаться. Но потом слышит то, от чего непроизвольно замирает: — Я ни за что не отдам тебя ему. И Хартц чувствует, как его мерно гладят по длинным взлохмаченным волосам. От объятий все еще больно, но он пытается расслабиться в руках Эвела. Трудно, очень трудно осмыслить то, что он сказал. Куроми ведь так привык находиться под надзором Фая, так привык потакать его прихотям и терпеть любые издевательства, от простых побоев и до чего-то более серьезного, что не может поверить в то, что этот кошмар закончился. Или не закончился… Кто знает, на что пойдет Фай только ради того, чтобы вернуть любимую игрушку? Но Эвел говорит это столь уверенно, будто бы уже наперед знает, что Фай больше не получит того, чего желает. Больше не причинит Хартцу боль и не заставит его плакать. Больше не оставит одного в большой холодной комнате — сломленного, раздавленного и такого одинокого. Оксфорд выпускает Куроми из объятий. Боль проходит, но Хартц ловит себя на мысли, что с радостью бы вытерпел сколько угодно, если бы смог еще хоть на чуть-чуть отдаться этому теплу. — Как ты там оказался?.. — неудомевает парень, не решаясь поднять взгляд. До этого Фай создавал все условия для того, чтобы представление, которое он сам же и организовывал, не прервали, но сейчас он будто допустил ошибку. Не мог. Фай же — воплощение идеала… — Хотел вернуть чертежи и не обнаружил тебя в кабинете. Хорошо, что я не начал обыскивать Дед Гран с другого конца, — Эвел обрывает себя на полуслове. Потому что Хартц тоже знает — если бы доктор опоздал, то Куроми бы уже никогда не смог посмотреть ему в глаза. Эвел бережно придерживает парня за талию, второй рукой осторожно задирает край свитера и, убедившись, что Хартц не против, — хотя он даже возразить не может — осматривает своеобразные «метки», которые поставил на его теле старший брат. Будто бы говоря тем самым, что Хартц принадлежит ему и только ему. Бесит. — Если бы ты рассказал мне раньше… — Эвел не отрывает взгляда от тела парня, и тот еще ниже опускает голову. Как же ему не хотелось, чтобы доктор видел его в таком жалком состоянии. Напуганным, беспомощным, не умеющим себя защитить. Может, если бы он не застал их с Фаем, к утру бы все вернулось на свои места? Всегда возвращается. Вечером и ночью Хартц всегда страдает, и лишь с наступлением рассвета может подумать о чем-то другом, кроме своего брата. А потом пытается двинуться в попытках встать с кровати, и каждый щелчок, отдающийся колющей болью во всем теле, напоминает, что ничего еще не кончено. Может, и правильно, что Эвел прекратил этот кошмар?.. Хартц очень неуверенно берется за край свитера, пытается оттянуть его, чтобы скрыть следы побоев. Пусть Эвел не смотрит на него так пристально… Пусть не пытается разузнать все до мельчайших деталей… Страшно узнать, что он на все это скажет… Но рука доктора мягко ложится на его руку, останавливая. И, как бы Куроми того не хотел, подчиняется. По-другому ведь не может. Однако Оксфорд не собирается делать ничего плохого. Наоборот — склоняется ниже и касается губами одной из уродливых отметин на теле. Кровь мгновенно прилила к щекам, а Эвел и не думал на этом останавливаться — целовал каждую столь ненавистную Хартцем метку. Бережно разворачивает парня, целует оголенную спину, везде, где есть синяки и ссадины, а Хартц только зажимает рот ладошками. Его губы такие теплые, мягкие, касания такие нежные и аккуратные… И так приятно от этих легких прикосновений… И дыхание все учащается, когда теплые пальцы касаются кожи. С каждым новым поцелуем сердце пропускает удар, Хартц не слышит его биения, оно будто бы замирает, как и его хозяин, боясь прервать эту идиллию. Но Эвел не собирается заходить дальше — незачем. Пусть только Хартц доверится ему. Он опускает свитер и накрывает парня своим плащом, не имеет значения, что в комнате не так уж и холодно. Снова обнимает, но уже гораздо нежнее, гораздо бережнее. Теперь Хартцу совсем не больно. Теперь Хартц просто теряется в нахлынувших чувствах и не может согнать краску с лица. Теперь Хартцу не хочется плакать, лишь закрыть глаза и снова и снова вспоминать мягкие губы, касающиеся его тела. Он утыкается лицом в плечо доктора, прекрасно зная, что если поднимет взгляд, то только сильнее смутится. А объятия все еще такие теплые… А Оксфорд все такой же правильный… А от Эвела все еще пахнет небом.Часть 1
26 апреля 2019 г. в 13:52
Звук громкой пощечины разрезал могильную тишину, наступившую в комнате. Хартц смотрит в пол, не смея поднять глаз на брата. Если посмотрит на него — влетит еще сильнее. Он не должен своевольничать.
Фай хватает младшего за волосы на затылке, поднимает его голову, заставляя смотреть себе в глаза. Такой надменный и холодный брат… Он никогда не жалеет Хартца. Даже сейчас, когда ему и без него досталось от тех бандюг, считающих Куроми-младшего порождением Сатаны. А все из-за чего? Верно, лишь из-за того, что с рождения его глаза отличаются цветом… И он все еще не смог понять, почему именно ему постоянно достается, даже когда он пытается скрыть за челкой красный глаз. А Фай никого не боится… не боится показать свое преимущество перед теми выродками, что пытаются осквернить его. Но Хартц так не может…
Фай наклоняется к оголенной шее, впивается в кожу зубами, кажется, прокусывая ее до крови. Парень стискивает зубы как можно сильнее, чтобы не вскрикнуть от боли, пытается не выдать своего страха. Но мелкая дрожь все равно проходит по телу, и Файдо, увы, это замечает. Плохо дело… Он заставляет Хартца приоткрыть ротик и бесцеремонно впивается в его губы грубым поцелуем — ни капли не беспокоится о том, что младшему брату совсем неприятно подобное. Холодные руки задирают теплый свитер, так свободно сидевший на хрупком теле, открывая взору еще не прошедшие синяки.
Фай считает, что они очень идут его младшему брату. Фай считает, что искусанные в кровь губы Хартца только красят. Поэтому Фай резко впивается ногтями в спину, раздирая кожу. Младший вздрагивает, кричит, пусть и знает, что нельзя. И получает в ответ очередную пощечину.
Хартцу всего лишь шестнадцать, но он уже знает, что такое жестокость. Это то, что творит с ним брат. Всегда, когда только захочет. Не важно, где, не важно, когда. Ему не сбежать от зорких глаз старшего брата.
В руке Файдо оказывает блистер с капсулами, и Хартц без каких-либо намеков понимает, что сейчас будет. Его снова заставят проглотить эти гадкие таблетки, снова его тело будет изнывать от желания, и Куроми не сможет его контролировать. А потом брат будет делать то, что делает всегда, — измываться над юным телом, оставив на память в конце этого жалкого представления очередную порцию синяков.
Хартц не хочет такого. Никогда не хотел. Только и мечтал, чтобы кто-то вытащил его из участия в этом глупом цирке, где он, будто жалкая шавка под ударами хлыста, должен выполнять все прихоти хозяина. Ведь сам он не сбежит…
Файдо надавливает на челюсть, чтобы Хартц открыл рот и проглотил эти чертовы капсулы. Но он мычит, мотает головой, отпирается, потому что ему осточертело каждый раз прогибаться под брата. Но он так же понимает, что при сопротивлении ситуация станет только хуже, а потому как можно сильнее жмурится и ожидает, пока очередной удар разобьет губу в кровь. Но этого, почему-то, не происходит.
Хартц очень робко, совсем неуверенно открывает глаза, боясь, что в любой миг последует очень болезненная пощечина, но в их уголках тут же проступают слезы. Эвел…
— И не стыдно тебе издеваться над собственным братом? — холодно спрашивает доктор, сжимая руку Файдо. Еще бы секунду выждал — и Хартцу бы снова досталось.
— Не лезь в наши дела. Наши проблемы тебя не касаются, — грубо отвечает блондин, выдергивая руку из крепкой хватки Оксфорда.
— Касаются гораздо больше, чем тебя, — Эвел мягко берет Хартца за руку, слегка сжимая его ладонь в своей, и торопиться увести Куроми-младшего подальше от его брата.
— Не ты приходишься ему старшим братом, — с усмешкой подмечает Фай.
— А ты им быть не заслуживаешь, — Эвел на секунду останавливается перед дверью, меряя парня прожигающим взглядом аметистовых глаз, а после уводит Хартца из комнаты близнецов, услышав, как Фай недовольно зашипел на его слова. Но Оксфорду уже все равно, что думает об этом Фай. Сейчас важен лишь тот, кто столько страдал от его жестокости и надменности.