***
Оставив вокзал позади, мальчишки вышли в небольшой городок, как было указано официально, хотя, на самом деле, это место походило на небольшую деревушку или поселок: заасфальтированная и избитая дорога, по которой, должно быть, прошелся полк самого Османа-паши, оставив после себя такие ямы, что никакой враг не пройдет, разве что дождь наполнит их своей водой, разливая «море» муравьям. Вдоль этой походной аллеи росли деревья, ровно посажанные друг за другом, словно бы поручни или указатели, показывающие людям, что здесь есть дорога и это не остатки застывшей магмы некогда извергающегося вулкана. А за ними начинались дома, пустые, но уютные дачные домики, накрытые сверху контрастными крышами, но все одинаково потемневшие и постаревшие от времени. Возможно, там, около какого-то из этих забытых очагов тепла, сейчас собралась вся семья, обедая и рассказывая друг другу о всех событиях, что имели место быть в последнее время, заедая это хлебом и наслаждаясь только что приготовленным супом, аромат которого не шел бы в сравнение ни с чем. Осмотревшись, старший приметил потрёпанный указатель, заросший кустарником, сообщавший о близлежащем магазинчике с кафе, куда могли сбежать те, кто не любил привокзальные заведения. Впрочем, сейчас и это было неважно, ведь вокруг не находилось ни души, разве что пара голубей, мирно сидевшая на крыше одного из домов и словно рассматривающая прибывших гостей. Эту пустоту заметил и Саша, находившийся за спиной брата, будто пытавшийся там спрятаться от этой гнетущей тишины. Куда бы городской житель ни приехал, он всегда первым делом улавливал присутствие или отсутствие шума, после чего либо расслаблялся, либо пытался найти хоть какой-то источник, который мог бы оживить это место. — Может, вернемся? — недоверчиво протянул младший, поднимая взгляд, полный недоумения и небольшой обеспокоенности. — Да ладно, здесь ничего не произойдет. Пойдем, например, в ближайшее кафе? — он кивнул в сторону, куда направлял указатель. — Не сидеть же в поезде. Лучше пройдемся, ты не против? Нахмурившись, Саша всё же согласился, после чего братья двинулись в путь. Идти, судя по всему, было недалеко, но как же интересно всегда гулять там, где ещё не был, рассматривать каждый уголок и размышлять о том, где можно было бы спастись от преследователя, играя в прятки. Лишь немного отойдя от вокзала, ребята повернули на одну из улиц, которая, казалось, была исключающей: по одну её сторону так и располагались дома с участками, уходя дальше, вперёд, а напротив — уже одно только кафе, встречающее посетителей старой, пыльной и затертой вывеской, с одной стороны, оставляя желать лучшего, с другой — добавляя атмосферы этому Богом забытому поселку. Впрочем, всё соответствовало действительности этого места, а потому, удивляться было нечему. Мальчишки подошли к этому небольшому одноэтажному белому зданию, доски которого уже немало обветшали, а потому краска немного открывала деревянную кладку под ней. Теперь перед героями стояла новая тайна — что ждало внутри? Чего можно было ожидать от столь необычного и в то же время совершенно заурядного места? А может, и там никого не окажется, как и вообще в этом поселке? Или злая ведьма, что пришла в этот городок и истребила его жителей, выбрала именно это место своим убежищем в надежде на то, что новые «Гензель» и «Гретель» обязательно здесь окажутся, с милой улыбкой соглашаясь стать обедом? Учуяв эти забавные и одновременно устрашающие перспективы, ребята переглянулись, и старший, отбросив мысли в сторону, открыл дверь, делая шаг внутрь. Внутри стоял приятный сладостный аромат любого загородного кафе, будто он был привязан к ним и играл своеобразную роль маркетингового хода, запоминаясь клиентам своей уникальностью. И, несмотря на то, что это место являлось вполне обычным, в этой смеси запахов угадывалась и та красивая нотка, тот аромат, что слышал Саша по утрам, когда подпрыгивал с постели как можно раньше, чтобы восхитительный яблочный пирог его мамы достался ему первым – так был сладостен аромат уюта. Вопреки ожиданиям, интерьер не выделялся ничем примечательным. Всего-то обычное кафе, с такими же обычными столиками, накрытыми такими же обычными клетчатыми скатертями, а в самом конце такая же обычная стойка, за которой можно было что-то купить, узнать, спросить и прочее. Безусловно, только если за ней был работник. И, к счастью ли или нет, но именно это место занимала единственная встреченная ими здесь женщина, мирно читающая газету. Ведьма… точно ведьма? — Простите? — старший подошел ближе, осторожно осматриваясь и стараясь держать непринужденный вид. — Ого, люди? Уже? — не отводя взгляд от газеты, произнесла работница, улыбнувшись. — Ну что же, здесь было довольно скучно, хоть что-то новенькое! — Да, улицы совсем пустые, — заметил парень, остановившись у прилавка и привлекая к себе внимание женщины, которая наконец опустила газету. — Да… а вот детей я не ожидала увидеть совсем никак. Что привело вас сюда? — она с интересом рассматривала старшего, мило улыбаясь той улыбкой, которая сразу заставляет тебя расслабиться, успокоиться и ответить взаимностью. — Мы просто проезжали мимо поездом, а так как остановка оказалась по пути, решили сойти, пока есть время и пройтись, — пожал плечами старший, уже почувствовав себя здесь как дома. И, хоть совсем небольшое волнение у него ещё оставалось, тот факт, что братья уже не одни, придавал ему уверенности, – а оказалось, здесь никого и нет. — Ну, а это как посмотреть… — протянула работница, призадумавшись на секунду, — хотя на вашем месте, я бы ещё прошлась, если бы не моя занятость. Людей здесь нет, потому что не время. Пройдет еще пару экспрессов и потом – да, от жителей не отделаться, места-то тут красивые. Многие оставались тут навсегда, их цепляла здешняя природа и пейзажи. Увы, сейчас вы можете наблюдать только то, что осталось, потому и нет никого, — она снова подняла газету, увлекаясь чтением. — Вот оно как… а сейчас даже из города никто не приезжает? — осведомился парень, поддерживая диалог и попутно всё больше убеждаясь, что волноваться было совсем не о чем и, более того, всё вокруг выглядело крайне гостеприимно. — Из города…? — она подняла взгляд к потолку, прикидывая. — Не-а, давно уже никого. Ну, кроме вас, кажется. Хотя, если интересно, то дальше по улице, крайний дом — тридцать восьмой — весьма привлекательный, можете заглянуть. Он открыт, наверное, для таких пилигримов, как вы. Там ничего страшного нет, но это первый дом, который был здесь построен и, как бы ни было иронично, он первый и опустел. Вам стоит сходить туда, если вы просто прогуливаетесь. Хотя бы ради интереса, — улыбнулась она. — Ах, спасибо! — произнес старший, кивнув и направляясь к выходу, где его уже поджидал младший, который, хоть и славился своим любопытством, здесь всё только разглядывал. — Ну и да, — напоследок у самого выхода, когда ребята уже намеревались закрыть дверь, женщина добавила: — будьте осторожней. Заблудиться здесь, конечно, нельзя, но не потеряться — история отдельная. Она подмигнула, снова улыбнувшись, и опять уткнулась в газету, удовлетворившись удивленными кивками спутников, подогревая и любопытство, и желание вернуться к теплому и такому изведанному вагону поезда.***
— Ну и зачем я только согласился? — подумал старший, когда своей небольшой компанией они спускались к указанному дому. Да, поначалу он настаивал, что им стоит вернуться и искать тут нечего, но любопытство младшего было так велико, что проще, казалось, пустить ракету в космос прямо оттуда, собранную из веток, палок и валяющихся бутылок, чем начать с ним спорить и пытаться доставить его обратно. Одно хорошо — день благоприятствовал прогулке, а солнце как раз стояло в зените, откуда его и можно было поймать. Облаков совсем не было видно, а сухая проселочная дорога мягко поддавалась ногам, даже без камушков, она словно лилась вперед и подстегивала путников идти по ней, только оглядываясь на ряды старых и потрепанных домиков справа. – Это было, по меньшей мере, странно, если не жутко. — Потому что мы ещё там не были! — радостно разъяснил Саша и бросился вперед, завидев старый обветшалый синий дом с облупленной темно-бордовой крышей на краю улицы. И в этот момент, если бы кто-нибудь здесь был, он увидел, как контрастно сейчас выглядели братья. Подождав своего предводителя, младший, сгорая от нетерпения, открыл старую, пошарпанную дверь, краска с которой слетела если не до самого Пришествия, то уже века три назад точно. Стоило ей отвориться с самым запоминающимся скрипом, который только мог быть, — скрипом сотен скрипок, настраивавшихся перед выступлением, — как перед искателями приключений предстала стена пыли, поднятая одним лишь только сквозняком двери. — Ага, как занимательно, — произнес старший, осмотревшись. — А внутрь мы не полезем, неизвестно, сколько ле… — Призраки! — радостно воскликнул Сашка и пулей влетел внутрь, поднимая ещё больше пыли, чем вызвал кашель брата. Если раньше солнце действительно было на расстояние вытянутой руки, то сейчас за всей этой дымкой можно было рассмотреть только маленький, убегающий в соседнюю комнату силуэт. «Ладно та женщина, — раздумывал парень, — но ведь, признаться честно, и меня сюда тянуло. Либо потому, что это просто заброшенное место, либо потому, что это паранойя» — заключил он и ступил наконец в дом. Его встретил теплый запах древесины, смешанный всё с той же пылью. Половица под ним моментально заскрипела, намереваясь то ли провалиться, то ли просто сломаться. Сделав ещё несколько шагов, стало ещё более жутко. Пусть и пол не был самым прочным, но когда это определение относят и к крыше со стенами, то невольно начинаешь переживать не только о паре царапин, которые может принести тебе чья-то халатность в построении дома. Или время. — С-а-а-а-ш, — встревоженно позвал старший, намереваясь покинуть это место. Казалось, они ошиблись домом. Или женщина просто была сумасшедшей, что отправила их сюда. В любом случае следовало уходить. Однако случилось то, что представлялось таким невозможным и таким неправильным. Таким странным и пугающим. Брат не ответил. Парень насторожился, прислушиваясь к звукам в надежде услышать топот, приближающийся или удаляющийся. Он наделся почувствовать, как за его спину шмыгнул младший, пытаясь его напугать, как это обычно бывает. Ему хотелось верить, что вот-вот брат выпрыгнет из-за угла и состроит гримасу, но нет. Ничего этого не происходило. Совсем. Только ветер, пущенный сюда этой маленькой компанией через дверь, теперь гулял здесь, задевая совсем старые занавески, готовые рассыпаться от одного прикосновения руки. Не было ни звука, кроме этого шелеста. Единственное, что мог услышать старший брат — биение своего собственного сердца. — Саша? — с волнением произнес он ещё раз, продвигаясь к той комнате в конце коридора, куда так весело унесся его брат. «Но ведь я не слышал звуков обрушившейся крыши, да?» Он пересек злосчастный коридор и, поколебавшись в надежде, что ошибся, открыл дверь, отмахиваясь от поднявшейся пыли. Если в комнатах и до этого было не так светло, то помещение, открывшееся на этот раз, назвали бы абсолютно темным. Если в комнатах до этого пыль не так сильно мешала дышать, то здесь она не только слоилась, но и, казалось, что её сюда счищали специально, просто чтобы оставить целую комнату пыли с характерным ей запахом неприятной старины, словно дому было не просто полвека, а больше двух столетий. Откашлявшись, парень сделал шаг внутрь, осторожно осматриваясь. Пусть он и не знал, чего бояться, но легкая паника всё же не отпускала его. Страх перед неизведанным, страх перед пустотой, перед темными комнатами, тайными уголками, а точнее перед тем, что за ними пряталось. Этот подсознательный страх, что пронзал каждого так незаметно, что становился уже нашей частью, частью природы. Вокруг не было примечательной мебели: основную часть помещения скрывали стеллажи и шкафы, скрытые под покрывалами. Сверху красовалась небольшая люстра, совсем не вписывающаяся своей красотой и странным чувством возвышенного этому в эту обстановку здания и поселка в целом, будто её стащили из особняка, стоящего где-то на другом конце света. У противоположной от входа стены стоял небольшой письменный стол, на удивление свободный от любых вещей, кроме подставки под ручки, нескольких совсем уже обветшалых бумаг, пары книг и одной настольной фотографии, изображение которой скрывал слой пыли. Чуть более уверенно парень подошел к столу, следуя четко за линиями света, падающими от двери, будто опасаясь потеряться во тьме за ними. Он оглядел поверхность, взглядом отметив одну свою любимую книгу, здесь присутствующую. Конечно, это не могло быть ничем, кроме как совпадением. Старший коснулся одного из листов, стряхнув с него пыль, и поднял в надежде прочитать. Ничего банальнее письма там оказаться не могло, однако, с другой стороны, как интересно прочитать письмо совсем незнакомого человека, которого ты, скорее всего, никогда и не увидишь, о существовании которого ты не знал до этого момента, а теперь был готов коснуться частички его души, его памяти и чувств, которые он пережил. Обычно на старых пергаментах располагались большие, красивые и зачастую необычные тексты, свойственные тому или иному времени, а читать их было либо скучно, либо долго, либо и скучно, и долго, но это письмо не являлось из таких. Оно было коротким, написанным вполне ясным почерком, чуть потускневшим от времени. «…Время идет вне зависимости от того, что происходит…… но в какую сторону?
Подпись: С.»
Парень ухмыльнулся, вернув короткое послание на стол. Его голову могли бы заполнить мысли о том, что именно это значило, кем был этот «С» и почему письмо оказалось таким коротким, но всё же стоило отдать долг чувству тревоги за своего брата — на это сил не хватило бы. Старший последний раз взглянул на стол, что-то внутренне себе отметил и хотел было выйти, чтобы начать поиски Сашки где-то за пределами этой старой, как само время, комнаты, но тут его взгляд приковала одна маленькая, совсем незаметная деталь. Он и не увидел бы её, не подними то короткое письмо, но даже так это было трудно — из-под одного из листков блеснул медальон. С шелестом упавших на пол листков парень поднял его, разглядывая. Это был совсем непримечательный, маленький медальон, но такой старый, что, казалось, если его и можно было открыть, то внутри оказалась бы только пыль. Или гора, но всё той же пыли. На медальоне некогда красовалась, а сейчас уже стерлась небольшая надпись «La beauté du temps», выгравированная совершенно необычным шрифтом, который словно приковывал глаз, подчинял взору и заставлял принять волшебство этого предмета, пусть и только внешнее. Парень перевернул притягивавшую его вещицу и, не устояв, тихо попробовал открыть, чуть сжав механизм медальона. Он, чуть скрипнув, издал какой-то пищащий звук и, наконец, быстро отворился. На улице пролетала стая птиц, направляющихся в сторону востока. Они находились высоко в небе, парили выше всех существ на Земле, наблюдали сверху и лишь тихо били крыльями по воздуху, стараясь удержаться на этой высоте. Это были красивые птицы, одни из тех, что всем своим видом вызывали что-то вроде уважения, словно в прошлой жизни они принадлежали высшему свету. Впрочем, они парили и сейчас, они и сейчас находились ближе всех к солнцу, в тот момент, когда время замерло. Ветер подгонял валяющиеся на дороге листики деревьев, направляясь в сторону лугов, где можно было вдоволь набегаться и даже не почувствовать преград, где можно было разгуляться и наделать шуму одним своим могуществом. Это был тот самый дикий ветер, который появлялся так редко, что его можно было только почувствовать. Он словно воплотился в тех птицах, что парили наверху, только гораздо скорее и резвее. Это был степной ветер. Но и он замер, замер со временем так же, как замерла секунда циферблата на часах машиниста, который отсчитывал минуты до отъезда. Замер не один город, не определенная местность, окруженная лесом. Замерло всё. Замер мир. Время остановилось.***
— Слу-у-у-у-ушай, — внезапно перебил молчание Саша, рассматривая свои ноги, сидя в плацкарте поезда. Он качал ими в такт движению, а сам замер, над чем-то размышляя, что, впрочем, и хотел озвучить, — а помнишь вчера ту тётеньку, которая сошла на одну станцию раньше? Старший ожидал чего угодно от своего брата, но вспомнить вчерашнюю пассажирку, которая ехала на сидение впереди от ребят и которая лишь пару раз вставала со своего места, например, чтобы выглянуть в окно и грустно улыбнуться пролетающей мимо неё природе, словно она находила нечто особенное в этом для себя, — этого он ожидать не мог. — Да-а-а, — протянул он, — вроде. А что? — Ну, у неё ещё были такие старые-старые часы, как будто из книжки, — продолжил развивать свою мысль Саша. — А, те старые, побледневшие от времени нательные часы, которые она открывала после того, как ей говорили время, чтобы свериться? — парень пожал плечами. — Ага, помню, странная вещь. — Слушай, мне вот интересно… — младший поднял на брата глаза, — она их тогда ещё крутила так, всё в одну сторону. А когда заметила меня, то улыбнулась и закрыла их, помнишь? — Точно, ты ещё спросил, почему она крутит стрелку неправильно, да? — Ага, — мальчик ухмыльнулся, — она тогда сказала, что просто настраивает их. Старший вновь пожал плечами, не совсем понимая, к чему клонил его младший, но такой внимательный брат. — Интересно… а если крутить долго стрелку в неправильную сторону, то остановится ли время? Или оно пойдет обратно? Или оно продолжит идти так же, просто в другую сторону?***
Это была старая, совсем старая стертая фотография, вся черно-белая и в некоторых местах уже надломившаяся, словно от одного прикосновения она могла рассыпаться, как песок, а ветер унес бы показывать красоту изображенной на неё девушки кому-то далеко, во всех направлениях. Даже рамка, казалось, уже не столько держала фотографию внутри, сколько сохраняла каркас медальона, потому что иначе он бы совсем захлопнулся и открыть его было бы уже нельзя никогда. С фотокарточки улыбалась молодая девушка с длинными светлыми волосами и с такой улыбкой, что ни время, ни качество снимка не затерли бы этот свет, который она излучала. Она смотрела чуть дальше за того, кто рассматривал её, словно не замечая зрителя, будто кто-то за ним стоял, кто-то ей дорогой. Парень долго всматривался в фотографию, не замечая тишины, абсолютной тишины вокруг, наступившей с открытием медальона. Если бы потерять дар речи можно было на самом деле, то именно это и случилось бы с ним. Внезапно он почувствовал, что надышался пыли и, словно оправившись от этого транса, быстро и тяжело откашлялся, оставив медальон на столе. В его голове перемешались мысли о том, кого он сейчас увидел, кто являлся автором письма, куда пропал его брат и почему вокруг стало так тихо? Почему не скрипит пол от каждого шага? Почему не слышен ветер, порхание птиц? — Ба-бу-шка-а-а! — с громким криком промчался мимо старшего Сашка, совсем не заметив кашляющего брата у порога комнаты. Этот крик окончательно разрушил барьер между звуком и его отсутствием. Внезапно заскрипели половицы, взлетели птицы, ветер ударился о входную дверь и с трепетом пробрался внутрь. Вот только звуки издавало всё — природа, Сашка, даже сам дом, но не старший. Он молчал. Сначала это показалось ему абсурдным — вот он, цел, чувствовал себя, чувствовал землю под ногами, но почему-то всё ещё не было звуков. — Сашка! — вырвалось у него, когда младший пробежал мимо. Он мигом вылетел из комнаты и бросился за мальчиком, но вместо того, чтобы запыхаться от бега, был слышен лишь звук биения его сердца. Они выбежали на улицу, где солнце, уже садившееся за горизонт, резко врезалось в глаза старшего, ослепляя его и словно поставив барьер между ним и его братом. Парень шустро заморгал, пытаясь привести в норму зрение. Думать о том, почему вышли они из дома только под закат, даже не хотелось, — сначала увидеть своего брата, удостовериться в том, что с ним всё хорошо, убедиться, что это не являлось сном. Хотя как было бы хорошо, если бы это всё же был он. — Сашка! — снова крикнул он радостно, зная, что после этих слов ему брат точно откликнется. Парень был уверен, что сейчас, совсем скоро брат подбежит к нему, вопросительно будет рассматривать радость на его лице, и спросит о том, что именно произошло. Но ничего этого не так и не случилось. Как только старший смог нормально различать цвета, он оглянулся по сторонам, стоя на крыльце, и сразу приметил Сашку, который стоял всего в нескольких метрах от него, такого живого, улыбающегося, совсем настоящего. Он стоял так недалеко, так близко, но он не слышал. Он не слышал ни слова из того, что кричал ему брат. Он просто обнимал свою бабушку, которая в ответ обняла его. — Быть не может… — тихо проговорил старший, медленными шагами спускаясь по лесенке у дома. Вокруг было светло, холоднее, чем днём, но гораздо красивее смотрелись горизонт и деревья, за которые медленно опускалось солнце, уже почти коснувшись своим диском к земле. Всё бы это почувствовал парень, если бы мог ощутить хотя бы трепетание ветерка, совсем низко гуляющего по дороге. — Дом такой страшный! — рассказывал Сашка бабушке, когда она взяла его за руку и они вместе небыстро направились в сторону станции. — Но там столько пыли, темно и голуби живут. Да и двери все заперты, даже скучно! — Ну, зато ты утолил своё любопытство, так? — с добротой улыбнулась пожилая дама, ступая за крутящимся вокруг мальчиком. И старший поверил бы в это, ведь ему хотелось верить! Но как можно было поверить, что человек, умерший несколько лет назад, может стоять здесь, перед тобой, улыбаясь? Да и хотелось ли ему верить в это? Ему хотелось, чтобы его всего лишь услышали. — Саша! — ещё раз крикнул парень, почувствовав, как слезы выступили у него на глазах. Он хотел прыгнуть к брату, обнять его, удостовериться в том, что он слышал его. Но ничего не получалось. Как он ни пытался заставить себя сделать хоть ещё один шаг ближе к нему, его что-то останавливало. Что-то не давало ему сделать это. — Мне жаль… — он услышал голос за свой спиной и почувствовал, как совсем легко на его плечо опустилась рука, даже не сжимая, а словно просто давая понять, что он здесь не один. Парень ожидал увидеть любого незнакомого человека, или, может, даже знакомого, но, обернувшись, он уставился на ту самую работницу магазина, в который они заходили совсем недавно. На вид она казалась совсем грустной, опечаленной, но одновременно задумчивой, словно размышлявшей над чем-то. — Простите? — начал парень. — Вы видите меня? — Конечно, — она посмотрела ему прямо в глаза, печально улыбнувшись, — было бы странно, если бы тебя не видел совсем никто, да? — Но он не видит меня! Мой брат не видит меня! — парень махнул в сторону удаляющейся фигуры младшего, оцепенев. Он не верил тому, что происходило. Он не верил тому, что такое вообще могло происходить. — И, тем не менее, такое бывает, — дама прошла мимо него, направляясь к станции. — Пойдем, не стоять же здесь. И парень пошел за ней. Он медленно шагал, рассматривая всё вокруг. Всё такое застывшее, всё в ярких теплых тонах этого заката, как будто сама пыль от дороги застыла в воздухе и теперь её можно было рассмотреть. Не было слышно даже ветра, вокруг не щебетала ни одна птичка, не скрипел ни один дом — всё молчало. В небе, вокруг этого великолепного диска, своим оранжевым светом пронзающим всё вокруг, витали облака. Их было совсем немного наверху, но и они остановились, застыв во времени, словно снежинки в воздухе одного зимнего дня, они не повторялись, и каждое облачко абсолютно уникально отражало поверхность земли. Дама шла тихо, совсем неслышными шагами, а парень следовал за ней, словно не зная, что ему ещё делать. Да и делать было нечего — главное, что Сашка здесь. Он рядом, с ним всё хорошо. — Мне, правда, жаль, — проговорила вдруг женщина, пока они шли следом за веселым мальчишкой, скачущим вокруг своей уже подуставшей бабушки, — я не думала, что это будешь именно ты. Вернее, я знала, но не думала. — Что? — парень переключился с размышлений на диалог с единственным человеком, кто здесь его видел. — Вам жаль? — Ты правильно понял, —слегка заметно кивнула она. — Но я даже не понимаю почему! Почему Вам меня жаль? И почему меня никто не видит? —он осыпал её вопросами, всё больше и больше недоумевая, стараясь понять всё, даже по выражению лица. — Ну, времени у нас теперь предостаточно, так что… — дама запнулась, обдумывая свои слова, — так что да, я могу рассказать, думаю.***
— Когда приедем, надо обязательно их починить! — воскликнул Сашка, рассматривая разбитые часы на столике в поезде и с грустью перебирая детальки. — Да ладно, всего-то старые часы, можно и новые купить, этим точно больше века. Думаю, их и на цепочке золотой можно носить, — старший пожал плечами, не придав значения своим разбитым часам. — Не-е-е-т! Они такие красивые! — возразил брат, бросив взгляд на старшего. — Красивые можно найти и другие, главное, чтобы показывали время. — Но ведь все часы показывают время… только некоторые показывают всегда одно! Потому что… они, думаю, там замерли. Наверное, часы всегда идут, а те, что остановились, тоже идут, просто в своём временном… отрезке, тихо и незаметно для нас. Они показывают время, а, значит, они не могут остановиться, потому что и время не может остановиться.***
Дорога к станции была долгой, хотя путь от неё к дому заняла буквально несколько минут. Обратно та же дорога была бесконечной, долгой и такой необычной. Если идти по ней, то внезапно, в какой-то момент на одном из небольших поворотов около старого, изжившего себя дома, которых сосчитать уже было невозможно, приходит мысль о том, что именно здесь дорога шла вперёд, а время — назад. — Я это уже говорила, — начала дама, пока они медленно поднимались к станции, — мне жаль. На самом деле, мне, правда, жаль. Даже когда вы зашли ко мне в первый раз, мне уже стало нехорошо. Я никогда не думала, что в этот город могут попасть дети. В него попадали все: молодые люди, мужчины, женщины, почтенные дамы, старики и их дворецкие, но не дети. Каждый дом здесь, — она обвела взглядом поселок, вид которого красиво открывался отсюда, словно прилегающий к этой дороге, как к своей границе, — был построен кем-то из жильцов. Они строили себе по дому, жили там, в какой-то момент мирились с этим и доживали свой остаток. Каждый дом здесь — чья-то жизнь. Каждый выражает чей-то характер, а вещи в этих домах — внутреннюю составляющую, их смысл. А когда человек умирал, здесь, на станции, снова останавливался поезд. Вы с братом были уверены, что здесь нет станции, и это верно. Она появляется только тогда, когда поезду нужно здесь остановится, нужно, чтобы с него сошли. И сегодня это были вы. Парень слушал, постепенно меняясь в лице. Сначала ему это казалось абсолютным безумием, абсурдом, которого быть не могло! Ему казалось, что вот, сейчас всё это закончится, он проснется в том самом поезде, забудет этот сон и никогда о нём больше не вспомнит, разве что в далеком-далеком будущем, перед самой смертью и с шутливо ухмыльнется, удивляясь возможностям человеческой фантазии. Но с каждым шагом он всё больше уверялся в обратном. С каждым словом этой дамы ему становилось понятнее — выхода не было. — И что… и что будет? — жалобно спросил он, когда она поднимались по ступенькам к платформе. — Ведь и мой брат тоже сошел! Неужели это ничего не изменит? Неужели он тоже останется здесь? Как… я? Дама грустно посмотрела на него, встав около бабушки и младшего, который что-то усердно рассказывал, пока они ждали открытия дверей поезда. — Не совсем… — она вздохнула, посмотрев на солнце за старшим, — я смогла это изменить. Хотя бы это. Для него… для него тебя и не существовало. Теперь тебя не существовало ни для кого, — эти слова пронзили тишину, ту самую аномальную тишину, которая существовала даже если кто-то разговаривал, даже если шумел ветер и листья, поднимавшиеся к нему и шуршащие о дорогу — всё было тишиной. — То есть… как? — вымолвил старший, пытаясь сдержать подступавшие слезы. — Видишь ли… я смогла сделать так, чтобы ваши души обменялись. Иными словами, тебя не было, а твой брат просто ехал с бабушкой, которая не умирала два года назад, к родителям. Они остановились на какой-то станции в какой-то глуши, погуляли, пока поезд стоял, и уехали дальше, добравшись до пункта назначения. История переписана, — дама подняла взгляд к небу, рассматривая облака. — И он никогда… никогда не вспомнит то, что было? Меня, всё, что было со мной связано? Всю свою жизнь? — отчаянно проговорил парень, чьи слезы могла выразить только тишина. Только тишина. — Да. Ему некого будет вспоминать, потому что ты теперь здесь. Солнце мягко освещало станцию, догорая за горизонтом и почти опустившись наполовину. Его лучи тихо ползли по земле, обнимая платформу, её лавочки, ограждение, её смирные рельсы, гладко уложенные снизу, они, красиво отсвечивая, играли с цветами, обращая всё в самый желто-оранжевый цвет, капнув туда красного и немного серого, будто используя облака как свою палитру. Словно тысячами огней горели и лес, и поля, и дома, каждый олицетворяющий чью-то жизнь — это солнце садилось, как будто прощаясь, оно садилось так огненно-красиво, какой последний закат могут увидеть люди в своей жизни, вздохнув в последний раз и проговорив что-то, что поймут только они, что будет значить для них точкой в предложении их бытия. — Но кто же ты тогда?.. — проговорил старший, пытаясь унять внутреннюю бесконечную боль, которая догорала вместе с этим солнцем. — Смерть? — О нет, — ответила дама, устремив взгляд к дыму, что испустил поезд, оповещая о своём скором отъезде. Возможно, он ещё и просвистел, но они этого не слышали, — я, скорее, Жизнь. Я та, кто есть везде, кого вы видите всегда. На горизонте в последний раз сверкнул луч, быстро дошедший до станции и ознаменовавший конец дня. И в тишине, в тишине времени, в тишине света и его лучей, в тишине красоты этого мира, в тишине каждого листка и каждого животного, в тишине самой превосходной мелодии, в тишине жизни каждого было слышно теперь только одно, одно последнее предложение, словно звук отошедшего от станции и удаляющегося теперь навсегда поезда: — Смотри! Я поймал солнце!