«Sia — Breathe Me»
Дождь барабанит в окно уже часа полтора, а Хосок унылым взглядом окидывает залитую водой улицу. Не то, что бы Хо не любил дождь, но сегодня он максимально отвратен. Но вот в дверь звонят. Это странно. Хосок никого сегодня не ждёт от слова совсем. К тому же, сейчас ровно без четырёх минут полночь, какие тут гости?! Но Чон всё же решается посмотреть, кто его потревожил. Пока Хосок подходит к двери, в голове альфы роятся всевозможные варианты того, кто бы мог к нему пожаловать в столь поздний час. Дойдя до цели, мужчина глядит в глазок, и сердце замирает, болезненно сжавшись в комочек. Хосок тут же открывает дверь, рывком потянув её на себя. — Юнги?! Чонгук?! — на пороге стоит щуплый парень со спящим ребёнком лет пяти на руках и большим округлым животом. Оба промокли смертельно, но с омеги вода скатывается ручьями. Погода будто издевается, сотрясая землю мощными раскатами грома, совсем не свойственными данному времени году, а цветовая палитра резко сокращается только до двух цветов: тёмно-синего и холодного белого, отбрасывающих глубокие тени на худощавом лице омеги. Холодный, пронизывающий до костей ветер со всей силы дует в лицо, заставляя частые капли дождя разбиваться о нежную кожу парня, неестественно бледную и вместе с тем красную от раздражения. Гул ветра больше похож на отчаянный вой человека, и Хосок не до конца уверен в том, что это именно ветер, а не Юнги перед ним, когда видит красные от слёз глаза, источающие такую боль и отчаяние, что становится не только жутко.***
— Гукки заснул, — тихо говорит Хосок, закрывая дверь в спальню и проходя в гостиную к скуксившемуся на диване Юнги. Альфа смотрит тяжёлым взглядом на старшего, едва слышно выдыхает себе под нос и отправляется на кухню, возвращаясь с кружкой ромашкового чая и, на всякий случай, пачкой успокоительного. Он аккуратно вкладывает чашку в деревянные пальцы омеги и присаживается рядом. Повисает леденящее душу молчание. С Юнги Хосок знаком ещё со школы, и, даже когда омега вышел замуж, они связь не потеряли. Почти. Но за все эти годы Юнги не был таким. Грустным — да. Разбитым — никогда. — Мы можем у тебя ненадолго остаться? — на грани слышимости спрашивает Мин, не отрывая взгляда от пола. — Конечно. Всё будет хорошо, Юнги, — тёплая ладонь младшего на острой коленке, и этого хватает для того, чтобы почувствовать себя в безопасности.***
Юнги на жизнь никогда не жаловался. Хорошая работа, лучший друг и невероятный парень, а в будущем муж и отец любимого сына. И, как дополнительный и достаточно приятный бонус, муж — богатый и влиятельный в широких кругах человек. Чондэ — невероятный альфа. Добрый, учтивый, заботливый, умеет по-настоящему любить. К тому же красавец. Не удивительно, что Юнги влюбился в него сразу, как только тот появился в поле зрения омеги в кафе, в которое друзья зашли перекусить. Хосок его тогда ещё долго стебал, мол, слюни-то хоть подбери, а то со всех сторон течёшь! Удивительно, что Юнги его тогда не прибил. А ещё удивительно то, что эти чувства оказались взаимны с тем парнем. И, наверное, именно о таких, как Юнги и Чондэ, говорят: «Предназначенные судьбой». И омега не мог поверить своему счастью. Первое время.***
Утро чуть более радостное и обнадёживающие. Как минимум за окном начинает просвечивать сквозь плотные тучи ласковое солнце, пытающееся прогреть бренную землю, даровать свет и надежду. Глупое наивное солнце. Юнги всю ночь не спал. Это плохо не только для него, но и для маленькой жизни внутри него. — Ты как? — слышится ласковый голос, и старший чувствует мягкую руку у себя на плече, слегка поглаживающую выпирающие кости. Юнги нервно ведёт плечом, но к руке щекой прижимается, прикрывая глаза. Тёмные, слегка кучерявые волосы сейчас больше похожи на свалявшуюся шерсть какого-то очень дикого зверя, но оно и неудивительно, после вчерашнего-то. В столовой раздаётся звук топающих по полу босых маленьких ножек, и сердце Юнги разбивается на тысячи фантомных осколков, и он натягивает на себя маску спокойствия и умиротворения. Ребёнок сонный, явно уставший, с растрёпанными после сна шёлковыми тёмными волосиками, в помятой пижамке, которую взял с собой омега, трёт глаза маленьким кулачком и сладко-сладко зевает. Чонгук с неимоверным усилием открывает глазки пошире, и замирает на месте, хмуря свои пока ещё светлые бровки. Но, увидев папу, улыбается ярко, а уж когда он видит Хосока… — Дядя Хоби! — верещит радостно и несётся со всех ног Чонгук, обнимая старшего за обе ноги, прилипнув к нему, как репейник к собаке. — Соскучился по дяде Хосоку, да? Ну иди сюда! — весело тараторит Чон и подхватывает ребёнка на руки, предварительно невысоко подбросив вверх, сразу после этого поймав. Но результат это возымело, вызвав заливистый детский смех. — Ну ладно, Хосок, отпусти ты его уже, кушать пора, — говорит Юнги, показывая вполне искреннюю добродушную улыбку, когда Хосок тискает его сына уже пятую минуту подряд. — Ну, раз папа говорит, что пора кушать, значит, действительно пора, — кивает Чонгуку Хосок, опуская того на стул около Юнги, который стремится зарыться пальцами в детские волосы, неторопливо их растрёпывая. — Па, а мы когда домой вернёмся? — невзначай спрашивает Гук, нападая с десертными вилкой и ножом (ибо ну откуда у закоренелого холостяка Хосока детские приборы) на поставленную альфой тарелку с блинчиками, погружая нежный десерт в свой маленький ротик, естественно, испачкавшись вареньем, которым был смазан завтрак. — Через неделю, Чонгук-и, — вздыхает Юнги, вытирая салфеткой чумазую мордашку ребёнка, подперев голову кулаком и даже не притронувшись к своей порции. — Юнги, ешь, тебе нужно, — в достаточно строгой, но всё же заботливой форме говорит Чон, подвинув тарелку ближе к омеге. Тот морщит нос, но, под тяжёлым взглядом альфы, отрезает себе небольшой кусочек блина, погружая его в рот, и можно буквально увидеть, как внутри он весь встрепенулся, чем вызывает незлую ухмылку Хосока. — Я уже говорил, что ты готовишь просто невероятные блинчики? — очередной кусок отправляется прямиком в рот, а сам омега будто бы приобретает более живой вид. — Нет, но теперь буду знать, — Юнги говорил такое, и не раз, о чём прекрасно знают оба, но хочется сказать об этом ещё раз.***
Сначала всё было хорошо и даже лучше. Они встречались, проводили невероятные вечера и особо горячие ночи вместе. Были страстные поцелуи, громкие, но искренние признания и клятвы, поездки по ночному городу, обеды в элитных ресторанах и многое-многое другое. А потом была свадьба. Громкая, с размахом, о ней потом ещё долго говорили чуть ли не по всей стране. Юнги был настолько счастлив, что не стесняясь плакал на церемонии бракосочетания, а Чондэ нежно стирал с лица омеги слёзы, целуя его куда попало. Медовый месяц был, казалось, с ещё большим вложением средств, но Юнги как-то даже не задумывался о том, откуда у альфы столько денег. Но его это и не волновало вовсе — рядом любимый человек и теперь уже законный муж, купающий его в любви и ласке, какое уж тут рациональное мышление? Через год родился Чонгук, и Чондэ буквально носил их обоих на руках, по-новой признаваясь в любви обоим. Юнги был самым счастливым человеком во Вселенной.***
— Что будешь делать? — день прошёл очень сумбурно, и никто так до конца и не понял, как успела наступить ночь. — Я честно не знаю, — говорит тихо Юнги, и его голос звучит не то, что убито: удивительно, что он принадлежит не живому трупу. — Что… что вообще произошло? — Хосок спрашивает аккуратно: боится сделать ещё хуже, хотя, казалось бы, куда уж больше. А Юнги вспоминать об этом не хочет. Очень не хочет. Но всё, что копилось внутри вот уже долгие пять лет, выедает его изнутри, сжимает сердце железными тисками. Внутренности начинают неприятно давить на мышцы живота, и омеге до невероятного хочется избавиться от этого ощущения, вырвать всё наружу, наивно полагая, что это утихомирит его боль. Мин буквально слышит, как напрягаются и двигаются все суставы и сухожилия. От звука, отвратительного скрипящего щёлкающего звука, закладывает уши, а в горле стоит ком, не дающий вдохнуть ни капельки воздуха, и Юнги по-настоящему задыхается. А потом его за руку берёт Хосок, и всё сходит на нет. Тепло, которое дарует чужая ладонь, такое родное и такое необходимое, что сердце снова начинает болеть, но уже по-другому. В какой-то степени эта боль приятная и даже желанная, но на глазах мутная поволока, исчезающая буквально на доли секунды, с каждым разом возвращающаяся обратно. Лицо уже давным-давно перестало неприятно жечь из-за солёной жидкости, что не орошает лицо только, наверное, в те часы, которые омега проводит с сыном. А сейчас он плачет как мальчишка, будто бы не было всех тех ужасных, пропитанных слезами и отчаянием ночей. Плачет навзрыд, сгибаясь пополам настолько, насколько позволяет слишком большой живот, пугая Хосока, заставив того спрыгнуть на пол около омеги на колени, схватить того нежно за плечи, немного выпрямить и стать опорой, на которую обрушивается Юнги, обнимая за шею и содрогаясь в рыданиях. Хосок теперь борется с противоречивыми чувствами. С одной стороны, ему становится раз в двести необходимей узнать, ЧТО произошло с Юнги, раз сильный и стойкий парень превратился в это. А с другой, Чон не хочет больше видеть омегу настолько разбитым. То, что происходит сейчас с старшим — по-настоящему ужасно. Ужасно во всех смыслах. Хосок же просто аккуратно поглаживает одной рукой костлявую спину омеги, а второй поддерживает его за затылок и шепчет какую-то милую бурду, желая утихомирить бурю внутри парня. Минута, две, три, час… Оба не знают, сколько точно проходит времени, прежде чем омега наконец успокаивается. Но это только как посмотреть: абсолютно мёртвое лицо, не выражающее никаких эмоций, пустой стеклянный взгляд в никуда. У Хосока болезненно сжимается сердце.***
Хосок уже второй день спит в гостиной на диване, но жаловаться не смеет. Более того, он еле заставил Юнги занять свою спальню, хотя, «заставил» — громкое слово. Омега сейчас больше напоминает безвольную тряпичную куклу, которой можно вертеть, как душе заблагорассудится. Кажется, будто из него вытащили грубо абсолютно всё, оставив лишь тонкую пустую оболочку из кожи, которую порвать не составляет никакого труда. Хосок убеждается, что никогда больше не хочет видеть Юнги таким.***
Чонгуку исполняется два годика, и с этого момента всё катится в Ад. Просто в один прекрасный день Чондэ исчез. Он исчез, а на теле Юнги впервые появляются намеренно поставленные синяки. Исчез, а раны на нежной коже не заживают. Исчез, а в мусорном баке всё больше перепачканных в крови салфеток. Исчез, а в сердце поселились страх и непонимание. Исчез, а сломанные кости почти не срастаются. Исчез, и почти вся еда смывается в унитаз. Исчез, а через столько лет внутри зарождается новая жизнь. Исчез, но страх пришёл ему на замену.***
Эти два дня у Хосока, наверное, лучшее, что происходило с Юнги за последние три года. Он даже умудрился кое-как выспаться, что было чуть ли не в новинку (хотя это лучше назвать давно забытым чувством). Омега даже подрядился и приготовил завтрак для всех, чего, опять же, он не делал очень давно, правда, это всё из-за разбаловавшей его прислуги, но навыки, приобретённые за годы жизни в общежитии, просто так не пропьёшь. — Эй, Юнги, ты не обязан был, — сонно говорит Хосок, уже сидя за обеденным столом и поедая вкусное блюдо. Рядом на стуле располагается такой же невыспавшийся Гук, которого периодически тормошит Юнги, кормя собственноручно спящего сына. — Во-первых, я гость. А во-вторых, мне не трудно, — говорит старший, пожимая плечами. Чон закатывает глаза, но не смеет отрицать того факта, что ему этого не хватало. Не просто внимания. Юнги. — Гукки, просыпайся уже, крольчонок, папа и братик тоже кушать хотят, — принимает последнюю попытку разбудить сына омега, которая, наконец-то, оказывается удачной. Сморщив миниатюрное личико в недовольной гримасе, ребёнок кое-как открывает глаза и забирает из рук омеги вилку, медленно продолжая трапезу сам. Когда в тарелке остаётся ровно половина еды, Гук поворачивается в сторону часов, изумлённо раскрыв глазки. — Папа! Мы в садик опаздываем! — взволнованно пищит мальчик, смотря огромными глазами на родителя. Юнги вздыхает. — Крольчонок, мы в тот садик больше не пойдём, — говорит Мин таким голосом, который обсуждению не подлежит. — Как так? — искренне удивляется и в то же время огорчается ребёнок, у которого даже вилочка из рук выпадает. Юнги собирается уже что-то на это ответить, но его перебивает Хосок: — Считай это отпуском. Прямо как у взрослых, — задорно изрекает Чон, игриво подмигнув старшему, а на лице ребёнка появляется радостная улыбка и блеск в глазах. — Я что, взаправду прямо как самый настоящий взрослый теперь?! — и звучит он так радостно, что хочется продолжать эту игру вечно. — В самую точку! — а Юнги смотрит на младшего благодарно, но спрашивает: — А ты-то на работу собираешься? — Чон давится куском курицы и долго пытается откашляться. — Я отпуск взял на пять дней, — отдышавшись, всё же проговаривает альфа. Юнги смотрит на него взглядом, в котором отчётливо читается определённый вопрос. — Даже не задавайся такой чушью, серьёзно. Омега закатывает глаза, вставая с места, и, аккуратно придерживая живот, убирает уже пустые тарелки со стола. И да, Хосок взял выходные именно из-за Юнги. Но ещё стоит учитывать тот факт, что ни один нормальный человек не бросит нуждающегося в такой ситуации. Чонгук на радостях убегает в комнату (скорей всего, за хосокову приставку), а альфа, всё это время наблюдавший за моющим посуду Юнги, встаёт и обнимает со спины старшего, скрепляя руки в замок над животом и укладывая голову тому на плечо. Омега вздрагивает от неожиданности, но ничего не говорит и не прогоняет. Лишь молча быстро домывает последнюю тарелку и откидывается назад на сильные плечи Хосока. Тишина совсем не давит, она необходима и позволяет упорядочить мысли и эмоции. Юнги с Хосоком вообще всегда делают всё важное молча. И без разницы, что это: работа над дипломом или вот такие безмолвные тирады. Наверное, это невероятно классно, когда вы не просто понимаете друг друга без слов, а разговариваете так. Высшая степень взаимопонимания. — Надо придумать имя малышу, — тихо шепчет омега, снова положив руку на живот, с болью и любовью его поглаживая. — Поможешь? Очередной простой вопрос, но у Хосока сердце пропускает удар. Зная Юнги, он никому на всём белом свете не позволил бы делать такой важный выбор. А тут… После остановки, сердце словно умалишённое бьётся о грудную клетку так, что это чувствует даже омега. — Ты уверен? — осторожно спрашивает Чон, подняв голову так, чтобы заглянуть в лицо старшего. — Как никогда раньше, — отвечает Юнги с всё так же закрытыми глазами, но на губах слегка сияет искренняя улыбка.***
И вот снова ночь. Чонгук снова уложен спать. Они снова сидят на диване в гостиной. Они снова молчат, и снова слова не нужны. — Вит, — внезапно говорит Хосок, из-за чего Юнги устремляет на него вопросительный взгляд. — Что? — Имя такое — Вит, — поясняет Хосок, а омега прикрывает глаза, задумчиво пожёвывая губу. — Это, конечно, не корейское имя, но… Мне нравится, — говорит старший, снова расплываясь в улыбке — он начал часто это делать.***
— Эй, эй, эй, Чонгук-а! Не мухлюй! — громкий голос Хосока разрезает и так редко теперь появляющуюся тишину, а детский смех, похоже, вообще ни на секунду, кроме как ночью, не замолкает. Сегодня решили устроить день настольных игр, ибо выбираться на улицу было бы самоубийством: гром грохочет так, что дом буквально трясётся, стоит очередной молнии попасть в громоотвод или же в землю. И если игра в Монополию чуть всё не сломала, то Дженга всё-таки чуть больше расслабляет, если трясущиеся как у паралитика руки и учащённое дыхание с испариной у самого лба можно таковым назвать. — Вы там не устали ещё препираться по поводу и без? — устало тянет Юнги, потирая сонно глаза: с беременностью спать хочется раза в три больше. — Нет! Мы должны решить это как мужчина с мужчиной! — очень серьёзно восклицает Хосок, выпрямившись и выпятив вперёд грудь. Юнги закатывает глаза, но улыбается. — Да! — поддакивает альфе Чонгук, коряво повторяя его позу. — Прошу, увольте, — хмыкает Мин, подняв руки в примирительном жесте, вставая с пола. — Нет, нам нужен судья! — провозглашает Чон и сверхаккуратно, чтобы не навредить, опрокидывает омегу себе на колени. У Юнги вполне реально и метафорически уходит земля из-под ног. Он выпадает из этого мира, явственно ощущая чужую горячую ладонь у себя над животом и чувствуя тёплое размеренное дыхание затылком и немного щекой. Впервые за долгое время это не кажется чем-то противным. Это не что-то тёмное, обволакивающее мерзко своими склизкими щупальцами, следы которых не отмоешь ничем, и из-за которых кожа постепенно гниёт, отравляя за собой кровавый след. Сейчас это нечто совершенно противоположное. Приятное, заживляющее, будто бы даже желанное. Юнги покрывается мурашками каждый раз, когда чужое дыхание опаляет сильнее, чем обычно, когда мочки уха случайно касаются***
— Мне кажется, наши дни проходят как-то слишком однообразно, — хмуря брови, говорит Хосок, снова сидя на диване ночью и снова с уложенным спать Чонгуком. — А мне такая стабильность нравится, — пожав плечами, отвечает Юнги. Но сегодня ситуация самую малость отличается. Рука младшего удобно распологается за шеей омеги, который укладывает свою голову на плечи альфы. И им обоим комфортно и правильно при всей неправильности ситуации. — Что собираешься делать? — спрашивает будничным тоном Хосок, потираясь щекой о макушку Юнги. — Не знаю, — честно отвечает парень. — Думаю уехать в Тэгу, там спокойней. — Родителям говорить будешь? — вместо «останься со мной», альфа задаёт этот вопрос. — Лучше не стоит, честно. Не хочу, чтобы они волновались, — отвечает омега. — Не хочу подвергать и их опасности, — гораздо тише добавляет Юнги, но Чон слышит и понимающе кивает, на самом деле понимая ещё меньше, чем раньше. Какое-то время они сидят молча, но рука Чона незаметно для обоих перебирается к омеге на бедро, сжимая несильно. Юнги, всё же заметив это спустя вечность, ничего не говорит, лишь хмыкает едва слышно, придвигаясь к младшему ближе. Это напоминает посиделки после школы, когда они были ещё совсем зелёными сопляками, выпускниками, которые только-только начали познавать взрослый мир в том плане, каков он на самом деле, а не в фантазиях их сверстников с вечными пьянками, тусовками и развлечениями. Сидя в комнате Юнги, они пытались понять и придумать, что им делать по жизни. Сидели они точно так же, за исключением лишь того, что вместо дивана был пол, а Юнги целиком и полностью располагался на хосоковых коленях. Чон задумчиво перебирал волосы омеги, портя причёску, а Юнги в отместку безжалостно лапал колени младшего, открытых благодаря шортам. Ухо старшего уже давно было красным от частых покусываний альфы. Ничего не понимая в этой жизни, они слепо верили в свою дружбу. Не замечали реакции сердца. Не замечали взгляды. И Юнги, и Хосоку казалось, что это просто такой новый уровень дружбы. Впрочем, они были не так уж далеки от правды. Но это заблуждение разрушило не одну жизнь. Юнги издаёт тихий вздох, кладя ладонь на живот, слегка его поглаживая. Хосок резко устремляет на него свой взор, в котором читается явный вопрос. — Вит начал толкаться сильно с недавнего времени, — поясняет Юн, встречаясь с новым вопросом. Но теперь, вместо ответа, Юнги берёт большую ладонь Хосокк и кладёт её себе на живот, непроизвольно закусывая губу и прикрывая глаза. В прошлом он действительно очень сильно оплошал. А Хосок, затаив дыхание, неторопливо ведёт рукой вниз по животу, даже не пытаясь подавить то трепещущее чувство внутри, что активно скрывал все эти годы после того, как до него дошло то самое. Он тоже ничуть не лучше Юнги. В один момент Чон плавно сползает на пол на колени, и обе его руки оказываются на круглом животике Мина. Он медленно задирает футболку вверх, при этом смотря Юнги прямо в глаза, в любой момент готовый получить просьбу остановиться, которая так и не поступает. Именно поэтому Чон позволяет себе такую наглость и прикасается к нежной коже живота губами, а сверху слышится тихий всхлип. Просто… Просто Хосок слишком… Слишком для этого мира. Они не виделись столько лет, Юнги буквально свалился на него со своими огромными проблемами, а Хосок прямо как святой окунул с головой в ласку и заботу и настолько нежен с ними, будто это его ребёнок вместе с Чонгуком. И Юнги сейчас хочется, чтобы так это и было. — Юнги, не плачь, пожалуйста, — просит Хосок, поднимаясь с колен и обнимая нежно омегу, прижимая к своей груди, в которой снова бьётся сердце, спустя столько лет одиночества. — Теперь всё будет хорошо, я обещаю. Старший давится комом в горле, захлёбываясь слезами ещё больше, хватаясь за плечи Хосока, словно за спасательный круг. Чон гладит его по волосам, а сердце приходит в ответное движение. Он прижимает к себе старшего, как нечто сокровенное, нечто особенное. То, чего достоин далеко не каждый. Чего сам Хосок, по-сути, не достоин. Или просто не был. Но душа наконец-то достигает умиротворения. Столько времени она блуждала во тьме, без единой путеводной звезды, а потом внезапно, как комета в ночном небе, мрак рассеял болезненно чистый свет, уничтожая всех прятавшихся в самых тёмных закоулках монстров. Больше нет надобности бегать от самого себя. «Мне так тебя не хватало»«Без тебя я был неполным»
«Я ждал тебя так долго!»«Не верю, что мы наконец-то вместе»
«Прости за все те годы разлуки»«Больше никогда тебя не брошу!»
«Ни за что не отпущу!»«Я был так слеп!»
«Теперь…»«Теперь?»
«Вместе?»«Вместе»
«Навсегда?»«Навсегда»
И тысячи, миллионы тысяч ещё не высказанных слов и обещаний, которые не нуждаются в огласке, когда и так всё понятно. Они наконец-то вместе.***
Так бывает, что люди иногда ссорятся. Это свойственно всем нам, имеющим свою точку зрения и желание её отстоять. Случается и так, что ругаются даже самые близкие друг другу люди. Из-за некоторых разногласий люди просто обижаются, но потом мирятся. Иногда это может длиться и по-несколько лет. Или люди могут так и не прийти к примирению. Зачастую ссоры открывают глаза на те или иные аспекты жизни и мышления так называемого «оппонента». Они могут разочаровывать и наоборот, что происходит не так часто. Из-за ссор прекращается дружба, разбегаются пары, рушатся семьи, случаются войны. Она заставляет людей ненавидеть друг друга. Ссора — неотъемлемый компонент жизни любого человека, но нужно уметь справляться с её последствиями, чтобы она не разрушила всё к чертям собачьим.***
— Извините, что пришлось так срочно вас вытащить на улицу, — виновато улыбается Юнги, чувствуя хосокову ладонь у себя на бедре. — Если бы с Витом что-то случилось, я бы по-любому не простил этого в первую очередь себе, — хмурится только для вида Хосок, сияя ярче солнца, что скрыто сейчас за свинцовыми тучами. И хоть погода в последние четыре дня соревнуется в своей ужасности, а сегодня, казалось, могла земля разверзнуться, выпуская наружу самых ужасных монстров темноты, Хосок с Юнги и Чонгуком выезжают в больницу, когда омеге показалось, что ему стало хуже. Теперь, удостоверившись, что всё точно хорошо, все втроём едут домой, по дороге заехав в магазин за всякими вкусностями. В машине то и дело слышится радостный лепет Чонгука, получившего новую фигурку Железного Человека (ведь Хосок слишком сердобольный), и Юнги чувствует полное умиротворение. Сейчас витает именно та атмосфера, про которую уже успел позабыть омега. Счастливый сын, здоровый и крепенький малыш внутри и самый дорогой человек под боком — вот, что такое счастье по-мнению Юнги. Наконец-то он это понял. Старший переплетает пальцы с Хосоком, прикрывая доверчиво глаза. Хоть сейчас льёт как из ведра, но машину вести крайне легко, она не откланяется ни на миллиметр, альфа опытный водитель, и Хосок может не бояться, что из-за одной занятой Юнги руки что-то может произойти. И он абсолютно прав. Но Хосок — не все. Он не все, и поэтому рёв мотора, визг шин, звук разбитого стекла и треск металла, крики и звон в ушах — последнее, что слышит Юнги.***
Звон и боль во всём теле сопровождают омегу во время всего его пробуждения. Белая пелена в глазах, из-за которой не видно совсем ничего, постепенно рассеивается, но всё такое же белое. Позже в нос бьёт запах медикаментов, и это, похоже, единственный запах, который может распознать омега. В ушах стоит раздражающий писк, и не понятно, в голове это или в реальности. Рукой отчётливо чувствуется чьё-то чужое тепло, и сердце приходит в движение. Это же он, да? Опуская взгляд с потолка в сторону от себя, кровегонный аппарат стучит по грудной клетке всё более отчаянно, будто пташка, попавшая в клетку. А потом оно замирает. — Юнги! Ты очнулся! — по помещению раздаётся тонкий высокий голос парня, из-за которого уши закладывает ещё больше. — Чи… Чимин? — с трудом сфокусировав зрение на пареньке перед собой, Юнги рвётся на части из-за противоречивых эмоций. Безусловно обрадованный присутствием друга, с которым Юнги мог контактировать крайне редко, но регулярно, омега с отчаянием понимает, что это явно не тот человек, которого он хотел увидеть. Руки уже привычно опускаются на живот. Ничего. Казалось, некогда крепкий мир, взращенный толстыми стенами благодаря Юнги, рушится в одночасье, осыпаясь крупными кусками. Он свято верил, что его мир не рушим, но не для этого человека. — Юнги… Юнги, ты как? — маленькая ладошка касается плеча омеги, но он этого не чувствует вовсе. — Что произошло? — единственный вопрос из великого множества, который может выдавить из себя Юнги. — Ты… — «ты точно хочешь это знать?» остаётся неозвученным, и Чимин продолжает: — Ты попал в аварию и пролежал без сознания два с половиной дня, — голос совсем тихий, но Юнги он оглушает. Омерзительный комок липкого, гноящегося страха застревает где-то в глотке, не давая продохнуть. Только сейчас омега видит себя прикованным к кровати, связанным множеством трубочек и проводов с аппаратами жизнеобеспечения. С первого раза Юнги не понял, но каждое малейшее телодвижение приносит нечеловеческую боль, будто ему сломали каждую косточку, и их осколки врезаются в рыхлую плоть, разрывая её ещё сильней. — Где Чонгук? — твёрдо спрашивает Юнги. Внутри всё больше крошится от отчаяния, но снаружи омега кажется нерушимым гранитом. Каждая клеточка тела напрягается, мышцы словно сталь твёрдые, сердце отчаянно бьётся в своей клетке, пытаясь пробиться наружу. Юнги не может смотреть ни на что, кроме болезненно белой стены впереди. — Юнги… — Чимину крайне некомфортно, он хочет сбежать как можно дальше отсюда, но нельзя. — Где. Мой. Чонгук? — сталь в голосе режет, раня душу, нанося незаживающие раны. Юнги пальцами сжимает простынь настолько сильно, что костяшки сливаются с белоснежной тканью. Сейчас его тронешь — сломается, рассыплется в мелкий песок без возможности на восстановление. — Юн, мне… Мне очень жаль, — голос омеги дрожит и звучит, будто приговор. Смертный приговор. Чимин опускает голову, не в силах держать её прямо. Чонгук и для него много значил, любимый крестник и солнечный мальчик… Страшно представить, что чувствует сейчас Юнги. А его маленький, любимый лучик света, вечно весёлый и дарующий надежду на лучшее мальчик совсем скоро будет покоиться в земле. Его, такого крошечного, облачат в костюм, но не в школу в первый класс, в который так хотел Гукки, а в последний путь. Этот насквозь прогнивший мир больше никогда не увидит эту лучезарную кроличью улыбку, показывающую очаровательные большие передние зубки, а глаза больше никогда не отразят яркий солнечный свет, взрываясь галактиками. Юнги больше никогда его не увидит. Про Хосока спрашивать бессмысленно — ничего больше не имеет смысла. Все стены и замки превращаются в пыль, разносясь по всей земле призрачным бураном, приносящим лишь боль и отчаяние, забирающим всё самое ценное страшной чумой. От него не скрыться, ведь это называется жизнь. Дарующая смерть жизнь. Как иронично. Кардионометр отчаянно воет, а у Юнги на лице ноль эмоций. Внутри их тоже нет. Вместо нутра — всепоглощающая пустота, вакуум, не дающий вздохнуть. — Чимин, уйди, пожалуйста, — бесцветным голосом просит Юнги, продолжая смотреть в одну точку. — Юнги! — скорее просит о чём-то Чимин, подавшись вперёд и взяв ледяную ладонь друга в свою. — Чимин, уходи, — твёрже повторяет Юнги, смотря в глаза омеги взглядом, от которого у того все внутренности завязываются в тугой узел. Мёртвые. Абсолютно мёртвые глаза. В них нет ни единого блика. Они, словно чёрная дыра, всасывают в себя абсолютно всё, и, кажется, даже силы и жизнь Чимина, что слишком долго в них смотрит. Без лишних слов встав с места, омега покидает палату. Покидает Юнги навсегда. Он слишком хорошо посвящён в ситуацию, чтобы надеяться. В помещении остаётся только Юнги. Юнги и его собственные призраки.***
Время тянется невероятно медленно. Когда в голове и сердце нет ничего, минуты тянутся днями. Поэтому Юнги кажется, что прошло, по крайней мере, пару дней после ухода Чимина, когда в палату вновь входят ближе к полуночи следующего дня. Омега на посетителя даже не смотрит, запах отчётливо обо всём говорит. Он пришёл, чтобы всё закончить. Юнги даже «приятно» удивлён, что он пришёл лично, а не прислал кого-то, из-за чего парень и оказался здесь совсем один. Ради омеги руки замарать не боится. Как же он жалок. Юнги неделю назад честно надеялся сбежать. Наивный. От таких не скроешься, они всегда настигают свою жертву и, наигравшись вдоволь, бесцеремонно избавляются, как от сломанной куклы. Как жаль, что Юнги не понял сразу, каков его муж на самом деле. Дверь повторно тихо скрипит, и омега вновь остаётся один. На столе лежит букет из шести белых роз с вложенной внутрь запиской. И Юнги прекрасно догадывается о «приятном» сюрпризе внутри. Всё же до конца он руки марать не хочет. Но оно и понятно. Омега не винит его. В первый и последний раз. Руки тянутся к «подарку», перекладывая его на колени омеги. Достав и быстро пробежавшись глазами по записке, Юнги хмыкает. В его репертуаре. Смяв клочок бумаги и выбросив его куда-то в сторону окна, парень безжалостно рвёт милую упаковку букета, разбрасывая действительно невероятно красивые цветы по кровати. Взяв одну розу в руки, омега трепетно прикасается к каждому лепестку подушечками, ощущая их бархат и прохладу. Юнги подносит цветок к лицу и вдыхает чарующий аромат, который, словно дурман, обволакивает плотно сознание, завесой отделяя омегу от реальности. Окружение приобретает всё более и более плавные изгибы и очертания, после стирающиеся полностью в сознании, что вот-вот провалится в сладостную истому. Блаженно прикрыв глаза, Юн откидывается на подушку, полностью чувствуя себя счастливым. Наверное, Юнги впервые так легко на душе. Тело становится лёгким, будто невесомым, и даже оглушительный писк кардиомонитора слышится как прекрасное пение утренних пташек. Точно такие же тинькали, когда они с Хосоком отправились в первый раз вместе к родителям альфы в Кванджу. Раннее утро приветствовало новоприбывших ласковыми лучами солнца и освежающим, пахнущим морем летним бризом. Юнги безумно понравился родителям Хосока. Омеге кажется, что сейчас он в их с Чоном комнате, младший ласково прижимается к Юнги, который снова распинается в тираде о том, какие ползунки лучше и почему. Рядом в люльке посапывает тихо Вит, иногда причмокивая во сне миниатюрными губками, и взрослые стараются разговаривать тише, дабы не разбудить маленькое чудо. В комнату как обычно влетает Чонгук, он крайне взбудоражен, рассказывая о каком-то Сокджине (он очень мило не выговаривает «дж», из-за чего выходит «Сокзин»), с которым он познакомился в детском саду. Чон его тихо журит за то, что Гукки опять слишком громкий и может разбудить братика, на что тот лишь виновато смотрит на альфу и забирается по кровати выше, укладываясь между Юнги и Хосоком, продолжая гораздо тише рассказывать про того самого «волшебного Сокзин-и». В тайне Юнги их уже поженил, обнимая сына одной рукой поперёк живота. Чон хмурится для вида, мол, рано ещё о других мальчиках думать, но так же внутри разливаясь приятным теплом, обещая в будущем помочь ребёнку «уроками пикапа», за что получает шутливый удар в плечо от омеги. Но Хосок никогда не врёт.***
Стоящий в коридоре около палаты омеги мужчина терпеливо ждёт, смотря в таймер на телефоне. Противный писк оглушает, но это лучший ориентир сейчас. Три. Две. Одна. Наступает гробовая тишина. Секундомер показывает ровно ноль из ста шестидесяти пяти часов, тридцати двух минут и двадцати восьми секунд. На одну ошибку меньше секунда в секунду. Чондэ любит пунктуальность.