once upon a time

Скажи мне, отец, за что просить прощения: за то, кем я являюсь или кем не являюсь? Скажи мне, мать, О чем мне следует сожалеть, Кем я стал или кем не стал?

Дазай может вспомнить первый раз, когда он поцеловал Чую. В конце концов, вести подсчёт становится невозможным, но он уверен, что они разделили, по крайней мере, тысячу первых поцелуев. ~ Есть две вещи, которые Дазай уяснил с того момента, как взял Книгу. Первая — то, что Одасаку живет: но лишь на расстоянии, только если он осторожен настолько, чтобы никогда не дать их путям пересечься на дольше, чем необходимо, или не дать мужчине узнать, что он защищает его издалека. Вторая — что там всегда есть Чуя. Сначала Дазай игнорирует его; в конце концов, вся его цель в использовании Книги состоит в том, чтобы спасти Одасаку, дать ему будущее, которое тот хотел, но не смог заполучить… чтобы всё исправить. Возможно, лишь в одной вселенной Чуя будет существовать. Но после пары повторений Дазай начинает замечать закономерность: Чуя не только находится там, но они всегда вместе в какой-то мере, в какой-то форме, в каком-то смысле. И всегда есть некий поцелуй. Иногда это происходит, когда они пьют что-то: вино, воду, даже сок однажды, неважно. Если это вино, Чуя склонен быть тем, кто льнёт. Он не то, чтобы не уверен насчет этого, но и не решительно настроен тоже. Тем не менее, парень не сдает назад; он тот тип человека, который бросается во что-то со всем, что имеет, и поцелуи — не исключение. Ладони Чуи всегда каким-то образом находят его и цепляются до того, как их губы встречаются. Дазай гордится тем фактом, что он не быстро хмелеет. Но ощущение губ Чуи на его собственных всегда опьяняет, всегда оставляет чувство слабости в коленях, словно он залпом осушил что-то крепче вина. Если они пьют воду, то непонятно, кто начинает это. После миссии какого-то рода, что оставляет их умирающими от жажды, одетыми в лохмотья и истощенными, у них уходит не много времени на то, чтобы открыть свои фляги и осушить их до последней капли. Незадолго после этого подростковые гормоны и оставшийся адреналин одерживают верх, и Дазай обнаруживает себя вжатым в стену или в дурацкий розовый мотоцикл Чуи в разгаре грубого скольжения губ. В других случаях это он сам его вжимает. На данном этапе, между ними двумя, наверное, уже связь. В тот один раз, когда они пьют сок, всё происходит из-за того, что они присматривают за Элис. Дазай встречает её в каждой вселенной; у неё ужасное пристрастие к виноградному соку, и Мори достаёт ей упаковку за упаковкой просто из-за этого. Она заставляет их пить его вместе с ней; на вкус он — как картон, и отвратительный; у Осаму нет понятия, почему ей нравится подобное. Дазай почти отставляет его в сторону, когда Элис пинает его в бедро и требует, чтобы он допил целую упаковку, или ему придется поцеловать Чую-нии и закончить сломанными рёбрами. Осаму совершает ошибку, говоря, что Чуя ужасно целуется, и еще большую — позволяя тому доказать, что он неправ. Нет нужды говорить, что Элис впадает в шок, лицо Чуи приобретает такой же цвет, как и его волосы, а Дазай проводит остаток той вселенной, удивляясь тому, почему и как он загнал себя в такую ситуацию. Поцелуй после питья всякий раз одинаковый – медленный, но также и отчаянный. Он всегда происходит с неясным ощущением отмеривающих надвигающийся конец часов. ~ Только около 150-й вселенной Дазай решает попробовать что-то новое: он убивает Мори, оставляет цепочку кровяных отпечатков следов на своем пути к креслу Босса и венчает себя новым Боссом Портовой Мафии. И с того момента всё меняется. В этих вселенных Коё всегда уходит. Акутагава — либо гражданский, либо такой же подчиненный, каким был всегда. Куникида — Президент Агентства. А Чуя… его правая рука. В этих вселенных их поцелуи происходят по-другому. Иногда это единственный раз, когда они вообще касаются друг друга. У Дазая есть Одасаку, которого необходимо спасти, и организация, которой нужно управлять, а у Чуи — свои подчиненные, которыми он командует, даже в качестве правой руки босса. В те времена это лишь одна минута слабости, одна минута вожделения, и возмущения, и извинений, всего вместе, когда их губы сталкиваются, словно волны, ударяющиеся о берег. Дазай всегда прикасается к своим после этих моментов; его сердце бъется слишком быстро, и болит, и желает большего. В других случаях это — начало длинной, часто эмоционально насыщенной ночи: рожденной из стресса, истощения, даже злости. В тех вселенных они верят в трудную любовь, и Дазай заставляет Чую хватать ртом воздух, заставляет его изгибаться дугой, и умолять, и стонать, пока один из них или оба не всхлипывают от большего, чем просто удовольствие. Если Чуя является тем, у кого по лицу текут слёзы, на это тяжело смотреть; и, вопреки самому себе, Дазай замедляется, выцеловывает извинения в его волосах, пока они оба не выбиваются из сил. Они не разговаривают на следующее утро, потому что одного взгляда на синяки в форме отпечатков пальцев, оставленные на бёдрах его заместителя, достаточно. И Дазай злится: наступает определенный момент, когда неудача перестает учить его и просто становится источником ярости, а вид того, как Одасаку умирает в каждой вселенной после всего, что он делал, треплет ему нервы и разрывает терпение на клочки. В те времена целовать Чую так нежно, как это только возможно, грозит выбить его из колеи — и Осаму обязательно целует кого-то другого на следующее утро; новости быстро распространяются в Мафии и, рано или поздно, достигнут Чуи. Лучше уж так, думает он, чтобы Чуя оставался привязанным к реальности, а не начинал надеяться на что-то, чего никогда не может быть. (Дазай тоже хочет его, и это становится тем, что выходит за пределы вселенных). ~ Где-то по пути Дазай усваивает порядок. Он замечает это примерно в 216-той вселенной, в 216-тый раз потерпев неудачу с Одасаку и в двадцатый раз пообещав себе не втягивать лишних людей в перекрёстный огонь. В этот раз он все еще босс Мафии — а Чуя не с ним, а на стороне Агентства. Поразительно, что делает связь, что передается через жизни; Дазай впервые познает это, когда его люди бросают перед ним Чую, обвиняя его в нарушении территории Мафии, в шпионаже. Кровь кипит в его венах, что-то мерзкое проявляет себя в его нутре; он говорит им отпустить его и считать это уроком, так как Чуя — самый новый член Агентства. В этой вселенной — и в нескольких других — они находятся на противоположных сторонах, но все равно находят свой путь друг к другу. Иногда это Дазай, который обнаруживает Чую раненным или истощенным от использования Порчи; иногда это Чуя, который натыкается на него, осевшего в переулке или в баре. Эти происшествия происходят слишком уж часто, чтобы называть их случайными, и что-то невидимое, но существенное, растет между ними с каждым разом, когда один из них возвращает другого в надлежащую ему организацию. Они не целуются до самого конца этой петли, когда Осаму звонит ему, чтобы тот окончил его страдания. Это первая вселенная, где в рядах мафии оказывается предатель, выстреливший Дазаю в живот, ногу, легкое и оставивший его истекать кровью на улицах, прежде чем его самого застрелил безымянный бандит-мафиози. Это Одасаку был тем, кто стал предателем; данный факт причиняет Осаму даже больше боли, чем пули в его теле, и потому он звонит Чуе, чтобы тот прекратил это. В конце концов, у него всегда была низкая болевая переносимость. Чуя плачет — как же иначе, — и Дазай почти выбалтывает свой секрет из-за этого. Тем не менее, он держит язык за зубами и говорит, что, если чиби повезёт, тогда они когда-нибудь встретятся снова. Это первый раз из случаев их нахождения на противоположных сторонах, когда Чуя опускается на колени, и там, перед всем Агентством, целует его в голову и губы. Дазай не знает, какое выражение принимает его лицо, когда в мозгу оседает пуля, но если бы ему нужно было угадать… он, наверное, улыбался тогда. ~ У него уходит еще несколько вселенных на то, чтобы осознать, что он любит Чую. До того времени это уже 276-тая вселенная: он ведет за собой Портовую Мафию, Чуя — его правая рука, и вокруг витает атмосфера окончательности. В этот раз он экспериментирует с игнорированием Чуи. Очевидно, это трудно сделать. Работа того, кто занимает должность правой руки, состоит в том, чтобы защищать лидера, которому он служит; само собой разумеется, что Чуя должен следовать за ним на встречи, провожать обратно в его кабинет, а также везде, куда бы ему ни захотелось или ни нужно было пойти. Бывают времена, когда они не обмениваются ничем, кроме приказов и приветствий, хотя Дазай косвенно слышит от Гин, что Чуе известно, что его игнорируют. В этой вселенной есть запоминающиеся моменты, потому что Чуя, эта упрямая вешалка для шляп, всегда каким-то образом находит способ заставить их взаимодействовать. Пьяные разговоры, сдаваемые в форме личного присутствия отчёты о миссиях, случаи, когда он тащит Дазая в лазарет, когда сам мужчина туда бы не пошел из-за чего-то такого банального, как пуля в желудке. И поцелуи. Поцелуи на ночь. Поцелуи по пьяни. Поцелуи, «чтобы попрактиковаться в искусственном дыхании». И во всех этих случаях Дазай обнаруживает, что отвечает взаимностью; даже при том, что знает, что это мимолётно, что оно продлится не дольше, чем то время, которое будет тянуться эта петля. Вне всякого сомнения, он — эгоистичный человек, и отчаянная часть его ищет что-то, за что можно зацепиться, чтобы остаться в здравом уме, прыгая сквозь время. Поэтому, да, иногда один поцелуй превращается в два, два — в три, а те переходят в занятие любовью на его столе, или у стены, или на диване в его кабинете. (Занятие любовью, не сексом. Различие очень важно). Всё это происходит независимо от того, в каком они состоянии. И, может, им следовало бы действовать медленнее, может, даже это — ошибка, но Дазай — отчаянный, эгоистичный, утопающий человек… … а это значит, что он может игнорировать Чую лишь столько времени, после чего сдается щемящему теплу, что поглощает его сердце. На этот раз поцелуи не являются его любимой частью временной петли. На их место приходят другие случаи взаимодействия: засыпать вместе, кататься по городу ночью, держаться за руки и сбегать с работы после обеда, чтобы прогуляться по Йокогаме — тем районам, что не обвешаны плакатами о розыске с их лицами. Благодаря всем им, эту путаницу легче переносить. В каком-то смысле, и труднее тоже. «Я люблю тебя», — в конце концов, говорит Чуя в те редкие ночи, когда они лишь держат друг друга в объятиях и синхронизируют своё дыхание, ничего больше. И даже при том, что Дазай тоже любит его, ему все еще больно говорить это в ответ и видеть, как загорается лицо Чуи; когда он крепче прижимает его к себе, это не из-за того, что он счастлив. (Он понимает, что первый раз, когда он влюбляется, оказывается также и последним). Во всем остальном происходит то же, что и всегда. Одасаку уходит, не помня его, Акутагава и Ацуши воссоединяются, они вступают в Агентство в соответствии с его последним приказом, а он падает с самой высокой точки своего королевства — с самого высокого небоскрёба в Йокогаме. В каком-то горько-сладком смысле, уместно то, что шарф, который Дазай всегда ненавидел, остается на нем на всем пути вниз. Когда он ударяется о землю с отвратительным хрустом, он все еще не мертв — но близок к этому. Дазай знает это, потому что его зрение начинает затуманиваться, и по его краям расползается чернота; потому что всё начинает неметь. Потому что, из ниоткуда, появляется опускающийся возле него на колени Чуя; его глаза влажные, а голос дрожит, когда тот просит его оставаться в сознании. Он еще раз пытается сказать их, те три слова, что так много значат для них обоих. Слова превращаются в кашу в его рту, а тело продолжает отключаться. Присутствует легкое ощущение победы: по крайней мере, он знает, что Одасаку жив. По крайней мере, он знает, что Акутагава и Ацуши будут в хороших руках, что Чуя будет в порядке. Когда Чуя наклоняется к нему, он не может удивиться этому; неважно, в какой вселенной, они всегда могли общаться прикосновениями лучше, чем словами. Чуя целует его в лоб, щеку, губы, изо всех сил стараясь не сломаться, хотя в его глазах видны слёзы. «Береги себя». В этот момент он всегда чувствует небольшое сожаление: что не может остаться и прожить временную петлю по максимуму, что они с Чуей застряли в цикле почти случившегося, разбитых сердец и прощаний, где всегда нужно будет заплатить некую цену кровью. В этот раз оно даже сильнее, и Дазай делает всё возможное, чтобы запечатлеть в памяти всё о Чуе — глаза голубее залива, волосы цвета огня и душу, слишком яркую, чтобы принадлежать темноте Йокогамы — пряча всё это в складках своего сердца. Это конец; если он больше никогда не увидит Чую снова, у него хотя бы есть это — память о мужчине, которого он любит, в самом безопасном месте, где он может её сохранить. Сквозь возникающую чернильную мглу, что охватывает его, Дазай задается вопросом, не сожалеет ли Чуя, что любит мертвого человека. После этого мир темнеет. ~ Дазай может вспомнить первый раз, когда он поцеловал Чую. Ему еще ничего неизвестно о временных петлях или о Книге, но у него есть чувство, что что-то здесь не так; оно засело глубоко в его костях, если знать, куда смотреть. Это неясное эхо страха — словно звук боевых барабанов перед битвой или затишье перед бурей — которое он не знает, как объяснить. Он и не хочет объяснять. Это теплая ночь, один из тех редких случаев, когда им не нужно ничего делать. Им по шестнадцать, и они беспечные. Они пьют ледяной кофе и едят кошиноюки, сладости квадратной формы, которые Дазай считает хорошими, но слишком сладкими, и все равно глотает. Это был подарок — от Коё, и, несмотря на расхожее мнение, он достаточно приличный человек, чтобы не отказываться от подарка. Они ни о чем особо не разговаривают; одним из преимуществ, что приходят с партнерством, является то, что наступает время, когда не обязательно произносить слова, чтобы общаться. В какой-то момент, впрочем, Чуя садится в том месте, где до этого опирался на перила, и снимает свою шляпу. Какое зрелище являет собой его напарник, в таком виде. Чуя редко когда выглядел более привлекательным, чем сейчас: со свободными, слегка колышущимися на ветру волосами, с багряным небом и огнями ночной жизни Йокогамы за его спиной.  — Сколько еще мы собираемся продолжать делать это? — негромко спрашивает он.  — Разве я не могу просто насладиться видом?  — Тогда наслаждайся им лучше, ты пялишься на меня добрую часть недели.  — Может, я просто хочу заставить Чую почувствовать себя так некомфортно, чтобы он ушел.  — Идиот, так легко ты от меня не избавишься. Дазай действительно знает это. Он изучит это лучше, чем кто-либо еще.